Евгении Суворовой
посвящается
Поэма
Мне говорят, что припозднился с темой
О чувствах в зрелости писать не след.
Не справиться с возвышенной поэмой,
Перешагнув за сорок с лишком лет.
«Любви все возрасты покорны!» -правда.
Но из покорности не слепишь стих.
Годов оправа - справная управа
На Купидона, чтобы поутих.
Амур и Эрос благосклонны к юным.
На сердца зов поэт, как мотылек
На свет, летит и распускает нюни
Напичканных эпитетами строк.
Души пожар, чтоб в теле кровь взыграла,
Не вызвать, серебром волос бренча.
Горишь с ленцой, мигая, вполнакала,
Как лампочка в колхозе Ильича.
Играть Ромео с бородой негоже.
На Ловеласа тоже не похож.
Для Дон-Жуана - кривовата рожа.
И в сферы казановские не вхож.
На что ж расчет? Успех не обеспечен.
Офелия, Татьяна и Ассоль
Не утолят в осенний длинный вечер
Такими виршами любови боль.
Ну, а чувихам до стихов нет дела.
Домохозяйки? Тоже хороши...
Всем мужикам - побольше б только тела.
Кто в наше время слышит крик души?
Кому нужны все эти тары-бары?
Катарсис - на фиг, подавай экстаз.
Пленит не лиры глас, а рев гитары,
Прожектора, ударные и сакс.
Все так, и ничего здесь не попишешь.
Года не те, и публика не та.
Что ж, напишу про то, как стали лишни
Тоска в груди и сердца маета.
Воспеть решусь я разочарованье
В величии и вечности любви.
Благая цель, хоть ясно все заранее.
Но... важен путь! Итак, слыхали ль вы..?
I
Не в Саду Эпикура, а в детском саду,
Где детишки, шустры и не робки,
На горшочки ночные в едином ряду
Приземляют невинные попки,
Зачинается тяга полов. Шепотком,
На ушко и от няни украдкой:
- Глянь, крючочек у нас, что зовут «петушком»,
А у них - бугорок такой гладкий.
Может, в нем все их плаксы, визг и обман.
Как узнать? Разглядеть бы поближе.
- Не влетело б от наших и ихних мам,
Заводила, придумщик ты, рыжий.
- Поиграем в больницу, простую игру.
Айболит ведь - любимчик девчачий.
Я по телику видел, как кенгуру
Кенгуренка в животике прячет.
Он сидит, словно в сумке, лишь ушки торчат,
И букашек жует вместо кашки.
А мамаша прыгает, как саранча.
У нас так же скачет Наташка.
«Не ребенок она - сорванец, егоза.
Наказанье родителям милым.
Шило в попке у ней и бесенок в глазах», -
Помнишь, нянечка нам говорила? -
Бант под цвет синяков торчит в волосах,
А глазища, ух, завидущи.
Липнет к варенью, словно оса,
Но к конфетам - того еще пуще.
Мы добыли конфет шоколадных кулек.
Объяснили девчонке все тихо.
И отныне дружок мой - Наташкин сынок,
А сама она - кенгуриха.
Он под юбочкой мамы к животику льнет.
Та визжит: «Ой, боюся щекотки!»
И брыкается так, что сыночек вот-вот
Раздерет на мамаше колготки.
От щекотки лечить - это сложный вопрос.
Айболит, принимайся за дело.
И пацан впервые в жизни всерьез
Подступает к женскому телу.
- Где щекотно? Вот тут и вот тут? А вот здесь?
Айболита не надо стесняться. –
И мизинчик скользит, исчезая вдруг весь,
Словно не было этого пальца.
Там, за холмиком, пропасть, обрыв в никуда.
Дна не может нащупать разведчик.
Попритихла девчонка, как никогда.
А мальчишка лишился речи.
Вдруг уступчик, зацепочка для ноготка.
Оглядись повнимательней, где ты.
Но Наташка как прыгнет до потолка:
«Не нужны мне ваши конфеты!»
А конфет, между прочим, давно уже нет.
Егоза все умяла «лекарства».
Так в неполные семь мальчишеских лет
Я столкнулся с женским коварством.
- Зря конфеты скормили, - шепчет дружок,
И вареньем не просто разжиться,
И не купишь Наташку за пирожок.
Значит, рыжий, придется... жениться.
Мама папе я слышал, как говорит:
«Нету тайн от тебя, друг милый.
Ты единственный в мире, мой Айболит,
Своим шприцем меня осчастливил».
- Но с женой полон рот забот и хлопот.
Ну, да ладно, куда теперь деться. -
И в обед, когда допивали компот,
Предложил я руку и сердце.
Егозу вывел чинно из-за стола,
Чмокнул в щечку - чего там стесняться.
А она вертанулась, словно юла:
- Не умеешь, не лезь целоваться.
На полгода целых ты младше, учти.
И вообще - мне рыжий не пара. –
Помню, уши мои задымились почти.
Эх, финита, любовная драма!
Всласть и взахлеб ржали все малыши,
А потом и от мамы влетело.
Так я понял: секреты женской души
Помудреней женского тела.
П
Порхают школьные записочки.
Меня обходят стороной.
Отличники - зазнайки-выскочки,
А я отличник, Боже мой.
Мне нету ровни по способностям.
Я только первым быть привык
И склонен к шалостям и вольностям,
Герой по части заковык.
Полет записочек насмешливо
Я провожаю. Ерунда
В них с чепухою перемешана.
Либидо – это лабуда.
Ражу иронией-секирою
Любовей школьных голосок.
Вдруг на пюпитр мой пикирует
Бумажно-белый голубок.
Он окольцован чьим-то локоном
И на меня вострит свой клюв.
На клюве красном накалякано:
«Ах, рыжик, я тебя люблю!»
Но помня вероломство женское
Еще с детсадовских времен,
Пишу в ответ я слово дерзкое.
Теперь отчаливай, pigeon.1
Целуйся сам с своей хозяйкою.
Я ей не верю ни на грош.
Признаний задушевной байкою
Меня, mon cher2, не проведешь.
В литературном сочинении
О женско-трепетной душе
1 Pigeon (фр.) - голубь.
2 Mon cher (фр.) - мой дорогой.
Кокет-кокотские влечения
Я заклеймил на днях уже.
И голубок уныло слушает.
Фьють... подлетает вдруг другой.
Ну вот, теперь я чей-то «суженый»,
«Миленок, рыцарь и герой».
И приглашаюсь на свидание.
Так, эдак, часикам к шести.
Заколебалось мироздание.
Нет, не пойду... Или пойти?
...Торчу, сомненьями терзаемый,
Я на углу двух avenue1.
Дождем и ветром лобызаемый,
Свою доверчивость виню.
Но вдруг, о чудо, в час назначенный –
Иль это только снится мне? –
Девичий стан, джинсовкой схваченный,
Плывет в неоновом огне.
Звезда из класса параллельного.
С роскошной челкой на челе.
И я из мальчика идейного
Вмиг трансформируюсь в желе.
Дрожу вовсю от возбуждения,
И вязнут словеса во рту.
Летят благие рассуждения
Под хвост приблудному коту.
И, преисполненный эротики,
Спешу я сделать первый шаг.
И к алому склоняюсь ротику,
А ротик говорит мне: «Ша!»
На мне помада, чай, французская.
Иль ты не видишь, дуралей?
И не какая-то Маруська я,
А гёрла голубых кровей.
Тебя кадрю не из-за тугриков
И не за цвет твоих волос.
Ты, говорят, отличник кругленький,
А у меня - длиннющий хвост
1 Avenue (фр.) - проспект.
По всей по школьной по премудрости,
И ноет над душою мать.
Не хочу на пороге юности
Я бедну голову ломать.
К чертям собачьим репетиторов –
Им лишь под юбку бы залезть.
Да и других хватает пидоров
Порушить девушкину честь.
Ах, чувачок мой неиспорченный,
Хоть счас с тобой под образа.
Нам есть друг друга чем попотчевать:
Ты - башковит, а я - краса».
Носком ботинка рою лужу я
И мямлю, чувствами горя:
- А как же «рыцарь», мол, и «суженый»?
- Так то из Даля словаря…
III
Листок к листку - уста в уста.
У желтой осени свои законы,
Свои причуды и каноны,
Коварства и любви устав.
Уж так случилось, что в сентябрьской драме
Мне ловеласа роль на славу удалась,
И паутинки строк - к Прекрасной Даме –
Сплелись в стихов затейливую вязь.
Шалея от стриптиза крон,
Трудился при дневном и лунном свете.
И смастерил силки и сети
Из рифм, чтоб деву взять в полон.
Смурной маэстро черно-белых магий,
Я холодно взирал на трепетность души,
Чья вера в святость чувства на бумаге
Мне плотские сулила барыши.
Был точен дьявольский расчет.
И пал под натиском метафор ангел.
Помчались ночи, как мустанги,
В горячке тел. А что еще?
Ах, да... как первооткрыватель,
Я нарекал, прижав перстом,
Диковинки, срывая платье,
В нудистском естестве простом.
Мне извинялась дерзость рук.
За строчку о любви прощалась похоть.
Уста не уставали охать
От причиненных мною мук.
Вселенский ветреник и сластострастец
Держал надежно сантименты под пятой.
За те грехи, чтоб звуков мир не застить,
Сподобился я кары немотой.
Умолк языческий мой хор.
Взошло молчанье осени угрюмой.
Души трюмо в подкорки трюмы
Свой алчный обратило взор.
Узрел с изнанки все изгибы быта
И прозой жизни захлебнулся экс-поэт.
Как электрон, что скачет по орбитам,
Я растворял мгновенья в шлейфе лет.
Остепенился, попривык.
Завел семью, деньжатами разжился
И с нужными людьми сдружился,
И жестов выучил язык.
Ты - мне, а я - тебе. Чего же проще?
Любовь постельная не требует хлопот.
На простынях, как в райских кущах-рощах,
Врезался молча я в доступный плод.
Бог милостив, и сатана
Не вечно правит бал в подлунном мире.
Проснувшись вдруг в пустой квартире,
Я понял, что испил до дна
Всю чашу подземельного молчанья.
В душе прорезался рифм слабый голосок,
И, ерничая, бишь озорничая,
Стихи гурьбой ударили в висок.
Желания слетали с губ
Любви, взыскательной и щепетильной.
Готов, как тезка мой субтильный,
На флейте водосточных труб
Играть ноктюрны я для дамы сердца,
Готов Петрарку аж сонетами затмить,
За «грациэ» аллитераций скерцо
На грудь своей избранницы излить.
Но только где же, где она –
Моя звезда, судьба и недотрога?
В созвездии ли Козерога,
В дому ль, что виден из окна?
Я, как слепой, ощупываю лица.
Мой стих, пес-поводырь, бери скорее след.
Ищи по сей Вселенной царь-девицу,
Которой краше не было и нет.
Но поздно! Помертвевший лист,
Как знак судьбы, над головой витает.
На зов любви с небес слетают
Лишь улюлюканье и свист.
Охолонись, окстись, поэт, подумай,
Куда бежать от одиночества тоски.
И стыну я средь осени угрюмой,
Зажатый в ее желтые тиски.
IV
Гордыню усмирив пред натиском годов,
Их поступью размеренно чеканной
И скопищем несбывшихся надежд,
Я на поклон идти уже почти готов
К какой-нибудь шалаве и путане,
Лишь только б оборвать тоски скулеж.
Не получается с хрустальною мечтой.
Жар-птицы упорхнули из Вселенной.
Во всей округе - ни одной княжны.
Зато притоны зазывают на постой.
В них много тела, что не хуже плена
Объятий опостылевшей жены.
«Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И будь один, чем вместе с кем попало», -
Вдруг вспомнятся заветы мудреца, -
И не блуди! Блюди себя и честь
Омара досточтимого Хайяма,
Духовного наставника-отца».
Мои учителя: Христос, Хайям, Сократ
И все, кто с чувством толковал о мере
В еде, питье и, ведомо, в любви, -
К несчастно ль, к счастью ли, не правы вы стократ,
И человек, взращенный в вашей вере,
Льнет к голытьбе все ж, алчущей гульбы.
И мчит влечений сквознячок во весь опор
Его к желаньям, в услуженье плоти.
И крутится, как флюгер, он средь них,
К советам мудрецов свой обращая взор,
Когда уже и зрелость на излете
И старость бьет исподтишка под дых.
Чем хуже я других? Такой же, как и все, -
Вкушать послаще б, спать бы с королевой.
Жить припеваючи и не грустить.
Зимой не куковать, как перст, а по весне
Считать грачей и, избегая терний,
Венки из одуванчиков плести.
Ан, нет! Есть нечто вожделений посильней,
Прочней пороков и надежд надежней,
Что затаилось в уголке души,
Нашептывая на ушко: «Да будь смелей!
Пусть вечной ты иллюзии заложник,
Воспой любовь, а лучше – опиши».
Пусть на пожар страстей ты в жизни не успел,
Но были ведь мгновения шальные.
Бил молнией не раз восторг в виски,
И майский соловей, как одержимый, пел.
К ланитам льнули волосы льняные,
От уст твердели маковки-соски
На куполах грудей, и женщина, в экстаз
Входя от ласк, приоткрывала лоно,
Светясь во тьме голодной наготой.
Смакуя сладкий плод, на выдумки горазд,
Ты опленял, но не спешил с полоном.
Был не Петром, а хитрым Калитой.
Священнодействовал пред бурей и грозой.
И плоть - не без греха, но без огреха –
Сочилась и любви струила ток,
Из оголенных проводов плетя узор.
Разряд! И по телам катилось эхо,
Озвучивая каждый ноготок.
Так зачинается на белом свете жизнь,
Хотя кто думает в сей миг об этом,
Когда наощупь отдает язык
Себя под жадных губ нежнейшие ножи,
И Слово без посредника-поэта
Свой первозданный обнажает лик.
Так зарождается высокий идеал
Святой гармонии души и тела.
Пусть никому нет дела до души,
Она смягчит и образумит дикий шквал
Инстинктов, ненасытно оголтелых,
И Словом миг блаженства завершит.
То было, есть и будет Слово о Любви,
Завещанное всеми мудрецами,
Ниспосланное Господом с небес.
Пускай язычники клянутся на крови,
Пока дарованное Слово с нами,
Не овладеет духом плоти бес».
Наверное, и мне давным-давно пора
Взять чистый лист и попытаться снова
Утерянные чувства возвернугь
И острием волшебного копья-пера
На белом поле начертать то Слово,
Что обнажит Любви божественную суть.
X
Пыл претензий, слышу, умерить нельзя ль?
Не слишком ль высокую ноту я взял?
Как бы Слово не довело до греха –
Хочешь петь соловьем, а дашь петуха.
Любовь - не картошка. Сурова и зла!
Полюбишь, бывает, козу иль козла.
Поосторожней с капризной madam.
Смотри, не хитри - обмишуришься сам.
На жердочке жизни пой пташечкой, пой.
Пусть чувство пьянит, но не впасть бы в запой.
Даже кошке порция ласки нужна,
Но влюбиться всерьез? Какого рожна?
Страдания Вертеру лучше оставь.
Все грезы прекрасны, безжалостна явь.
Доктор Фауст и тот, на что уж мудрец,
За любовь продал душу - вот ведь подлец!
В лихую годину тотальных измен
Ты вряд ли со Словом бы сладить сумел.
Не взнуздаешь рифмой норовистый слог.
В любви ни мудрец не поможет, ни Бог.
Красиво - рискнуть, жизнь поставив на кон,
Во имя... во славу амурных знамен.
Но слиняют знамена, что же потом?
Лакуны раздоров: Гоморра, Содом.
Сынок твой - еще желторотый птенец.
Он хочет, чтоб мама была и отец.
Но любовь испарилась, семья летит вдрызг.
Малыш, кто услышит мышиный твой писк?
Тоска засвербит, как чесоточный зуд.
Хоть впору вершить над собой самосуд.
К докторам за советом поздно спешить.
Сам выбираешь, жить иль не жить.
Всем сказкам положен счастливый конец –
Медовый пирок, обручальный венец.
Затянешь поэму, и выйдет обман –
Сентиментально-плаксивый роман.
Пусть станет последнею эта строфа.
Свобода от чувства! Какая лафа!
Впереди завсегда ждут большие дела,
И Бог с ней, с любовью.
Была да сплыла…