...Я с помощью Марка достал-таки билеты в ложу драмтеатра на концерт столичного камерного хора, исполнявшего «Божественную литургию» Рахманинова. Филиппу направил приглашение через его секретарш, предварительно выяснив у них его планы на этот вечер, а к Руфи отослал самого Марка, запретив что-либо говорить о будущей сделке. Тем не менее, именно в филармонии сделка и состоялась. В ложе, где Руфь, Филиппа и Марка я усадил рядом.
Схема была гибкой и полупрозрачной.
Городская администрация выделила место под новое кладбище, около двухсот гектаров. С этой площади нужно было снять двухметровый чернозем и складировать его для устройства будущих газонов в будущих микрорайонах города. Был объявлен тендер на эти работы, который Филипп со своей компанией честно выиграл.
Руфь честно предоставила Филиппу кредит на муниципальный проект для найма необходимой техники. Но пока строились микрорайоны, снятый чернозём должен был складываться рядом с железнодорожными путями. Часть завезённого грунта сразу бы грузилась в вагоны и отправлялась по договору в нечернозёмную Карелию и дальше – в Швецию. Шведы платили бы за чернозём в евро, а из Карелии везли бы гранит для могильных плит в тех же вагонах, из-под чернозёма, на то же самое место, ближе к будущему кладбищу.
Челнок заработал через две недели. Обиженных в его цепочке, начиная с городской администрации и банка и заканчивая моим соседом Фомой, который сел ради этого на старый экскаватор, не было.
Завлит драматического театра, по образованию инженер-дорожник, зарегистрировал свою компанию, чтобы заковать по очередному тендеру в карельский гранит ступени и каскад фонтанов, спускающихся со стометровой высоты от театра к центральной улице.
На будущем кладбище организована была артель по ритуальным услугам. Слесари удачно переквалифицировались в мастеров по камню и наняли несколько строительных бригад из числа гастарбайтеров.
Ответственные секретари газет закончили ускоренные бухгалтерские курсы и ушли к завлиту возвращать вложенное. А журналист с трудом и завидным непостоянством начал изучать банковское дело, засыпая на вечерних занятиях, уронив голову на очередной незавершенный некролог или эпитафию.
К Дню народного единства был приурочен выход первого номера литературно-художественного альманаха, полностью состоящего из моих произведений. Конечно, под разными фамилиями. Раздавая свои старые рукописи друзьям и соратникам, я предлагал им подписаться под любым из них. Много удивительного при этом я открыл для себя. Например, все, числящиеся поэтами, подписали вещи прозаические. А публицистов и критиков потянуло на стихи. Руфь, кстати, категорически заявила, что мой (истрепанный в её руках) роман будет печататься с продолжением только под её именем, так как она вложила в него больше боли и любви, чем я. Марк выбрал детскую сказочную пьесу и начал писать для неё музыку, чтобы поставить мюзикл с детьми из детского дома, с безработными музыкантами и хористами из филармонии.
Дольше всех думал Филипп. Его то бросало от стихов и прозы к историческим изысканиям и краеведческим анекдотам, то к философской критике и фельетонам на руководителей муниципальной культуры. Наконец, я убедил его взять у меня небольшую зарисовку о Рахманинове и Зилоти, далёкую от музыковедческих изысков, но он что-то решил исправить в тексте на том основании, что сам слушал «Божественную литургию», и тогда я ударил его рукописью по крепкой руке.
- Так, значит?! – возмутился Филипп. – Здесь бьют по руке дающей? Ты же сам сказал: бери, что понравится.
- Но ты же здесь такого понаисправлял, мать твою… Хоть бы с Руфью посоветовался…
- Ты Руфочку в свою грязь не пачкай, бездельник. Ты лучше у неё в романе ошибки поищи. А я, как услышал, так и исправил. Духовная и церковная музыка - одно и то же. Я в словаре читал. А то вообще не буду печататься.
- Да не печатайся! Кто тебя заставляет? Место, если останется, под чёрный юмор пойдёт. Фома, сосед, все мои частушки наизусть помнит. Напечатаю его. Проведу как местный фольклор. А Фома распишется как собиратель. Вот иллюстраций толковых маловато. Дом художников со своими натюрмортами лезет, замотал. Сплошная сирень и гортензии. Лучше бы какой-нибудь комикс или кроссворд краеведческий предложили. А у Фомы, между прочим, несколько работ Луки осталось. Так он боится в журнал отдавать. Ограбят, говорит, и убьют за такие деньги.
- С какого перепугу? – удивился Филипп и тут же добавил: – Пусть мне продаст, если боится.
- Не отдаст. Он уже понял, сколько они стоят. И сколько ещё могут стоить. Особенно после смерти Луки, дай ему Бог здоровья. Я Фоме предлагал работы в наш банк отнести, в ячейку положить под ключ. Тоже не согласился. Вот уж точно Фома неверующий! Как, говорит, я определю потом, что их не подменили? И ведь он прав, понимаешь? Эти работы кроме него и меня никто не видел. Если Лука только помнит, что он там с похмелья накорябал… Зато, представляешь, для журнала какая фишка будет? Уровень-то теперь у него – мировой!
- Ох-х, редактор! Забудь. Пить с Лукой самому меньше надо было. И роман уже не твой и иллюстрации не твои. Что ты теперь ноешь? Сам же говорил: главное текст, главное - что и как написано, а не кем написано. Или уже не так? Гордыня гложет? – Филипп явно подсмеивался, похлопывая меня между лопаток. – Пойди к Фоме, сфотографируй и опубликуй. От безымянного спонсора. И все дела. Олух ты царя небесного!
Этого я и хотел добиться от Филиппа. Не я, он предложил сделать копии Луки и опубликовать их. Завтра, нет, ещё сегодня он сообщит об этом Руфи. И когда она позвонит мне, можно будет готовиться к уходу. Ячейку в банке я уже использовал, складывая в неё валюту, которую обменивал по частям у бойких парней, фланирующих с барсетками по Площади Героев перед банком. Внутри ячейки давно лежало и моё завещание на наследство – детям и падчерице. Оставалось добавить к ним только иллюстрации к роману. И срочно искать человека...
Когда же это кладбище откроют, наконец?..