Иглы, пинцеты, нити собраны трепетно, бережно
с пыльных стен, обесцвеченных, но затем убелённых мелом,
который от времени источает машина усталости старого здания,
в качестве временной меры касаясь
сухим перстом беспросветной затхлости
мучительно длительной статики голубого неба.
Трубки и стержни размытой, падающей акустики
проносятся через комнату, ускользая;
просачиваясь, проникая, впиваясь в стены,
исчезают в полуслепой рассвет.
Растёртые чёрные пятна темперы и графита —
я падаю вместе с ними; туда же валится моя жажда внутреннего свечения, фосфор воспоминаний,
невыносимость психического родства, которое я принужден испытывать сам с собой,
проносить, воспроизводить которое, настойчиво, неизбывно наследуя самого себя,
я вынужден каждый раз, когда просыпаюсь и просыпаюсь, когда в тысячный раз просыпаюсь,
и маслянистый пурпурный пот будоражит поры текстурной поверхности моей собственной скорлупы...
И это по-прежнему я?
Я предпочёл бы полный распад и глубокий сон.
Утопающий в поглощающем согревании,
мой мир, неискажённый, нетронутый,
свернётся в точку, найдёт нулевую опору,
чтобы смотреть, как мягкие и подвижные кости черепа,
причинившие столько страданий, явившиеся причиной,
медленно превращаются в тёмно-зелёный ил,
в твёрдый, неумягчённый кал,
лакированный хлам созвездий.
Когда неистовство запылает, из ниоткуда проникнув в ткани,
поселится там неистребимо, мучительно прочно,
все ошибки поднимутся из глубин, будут вытеснены наружу,
и огненный свет раскаяния ниспадёт на них,
собранный в фокусе линз духовидного глаза;
когда неистовство запылает в последний раз,
перед тем как вечность свернётся в точку,
растянутое, нетварное, трансфинитное многообразие,
чтобы смотреть, не касаясь и пребывая в благе,
как кости, пронёсшие сотни жизней,
дробятся и превращаются в мягкий ил,
я буду знать, что и сотни жизней,
выношенные, отыгранные в костях,
стоили этого — я буду именно там.
17 октября, 2022 год.