Вдоль улицы Кирова свищет.
Взвалив на себя небосвод,
стоит в карауле домище
и ветры сосновые пьёт.
Кирпичную шубу набросив
на всю широту своих плеч, –
колосс из бетонных колосьев –
поставлен он землю стеречь.
На дальние дали напялен
его затуманенный взгляд.
И свесы сосулек-хрусталин
о тяжести дум говорят.
Он верил – от чистого сердца
поставлен он землю стеречь.
Но память – скрипучая дверца –
безжалостной жалости речь.
Пробит он печалью навылет
в шестнадцать своих этажей.
В них старые раны заныли
«ничто не поможет уже».
Затих средь зимы воевода,
моё охраняя жильё.
Лишь черная кровь дымохода
из раны раскрывшейся льёт...