Впервые основательно подтопил баню. В котле завелся ледок. Бухнул сверху ведро воды – он сразу рассыпался, режуще засверкал в воде обломками. Печка занялась сразу и гулко.
С утра окна в школе, на втором этаже, в узорах. Солнце постепенно заливает их лазурью небывалой, а ледок оплывает, истончается.
На закате лес холоден и розов. Потом – заснеженные вершины елей белеют в чёрном небе, а в прогалинах лап селится грубая твердь звёзд. Меня оторопь берёт от могучих заснеженных исполинов в космосе мороза, звёзд и темноты. Тихий и величественный эпос, недоступный моему разумению. Смотришь – и дышать перестаёшь. На свете белом и в жизни моей есть несколько смущающих моё робкое сердце вещей. Гигантские деревья, ввинченные в леденящее зрение небо, – из них.
Зато снегири – как новогодние подарки. Они как код нашей зимы, лучших её проявлений. Они для нас – как масленицы Кустодиева, как музыка «Щелкунчика», как стихи Сурикова и Никитина о зиме… Красные шары русского Рождества на белейшем снегу! Что наши снег, деревья и кусты без снегирей, свиристелей и синиц!
Снег под светом звёзд и фонарей весело разбегается искристыми кругами. Кажется, что огоньки выщёлкиваются из молодых и лёгких снегов, подпрыгивают и потрескивают вокруг тебя, и ты идешь в затейливо попыхивающем колким светом круге.
Молодая женщина с полными вёдрами специально переходит мне дорогу: «Это чтобы у вас всё хорошо было!» Оборачивается и смеётся: «Люблю такую зиму, настоящую, нашу!». «Вот бы вся такая случилась», – поддакиваю ей.
За минус двадцать уже. Дымы печек начинают стелиться по деревне и сливаться со звёздным остовом Млечного пути.
«В этой деревне огни не погашены!» Тепло на душе от них.