А смертушке здесь
вольготно…
Степь вся ею засеяна…
Косточки солдатушек
истлели,
и лихо… ой, лихо
прилегло в чистом поле.
И растревожив тишину,
всхлип роняет
бесприютный ветер: –
Ой, чья-то дороженька
здесь оборвана…
Перепёлочка по ней бежит,
детушек уводит, –
ноженьки
не подкосились бы…
Коршун,
крылья распластав,
солнце застит.
Всё высматривает,
всё выглядывает…
Ой, сколь детушкам
жити осталось?
Коршунов много стало…
А смертушке здесь
на вечерней,
да на утренней
зорюшке
вольготно…
Мать сыра земля,
где ж могилки
средь цветов
лазоревых,
полыночков горьких?
Горестно, коротко
кукушечка
прокуковала.
Пригорюнилась земля,
и шёпот по степи:
– Проросли мы в ковыли,
корни в самое сердце вросли…
Горе горькое не выскажется,
не выплачется…
Ой, никого уж нет
на белом свете:
ни матушки,
ни батюшки…
Ветер рученьками
вдовьими
травушку колышет.
Ясно красно солнышко
тучею покрылось,
дождичком
плач свой обронило…
Головушку клонит сурок,
глухо посвистывает,
саваном ковыль прилегла
к земле,
и скорбит степь в мареве,
как седая мать от боли…
А цикады рыдают по-вдовьи…
Ой, тужить им
до прихода Христова…
Да не сотворилось бы зло
лютое на землице снова…