Скажете сейчас: дедушка ..бнулся. В смысле «головой поехал». А я вам скажу так: хочу назад, в прошлое. В то прошлое, когда все было, а нам за это ничего не было! «Что было»? – спросит у меня дотошный читатель, уверенный, что «всё есть в Греции и сегодня». А я ему отвечу: «Не жил ты в СССРе». Когда я был маленьким, я мечтал о конфетах в кармане. Чтобы каждый день и помногу. Так не получалось, но бывало, что и везло – то кто-то угостит, то гости принесут, то на день рождения коробку подарят. А Новый год? Помните «Мишку на Севере» или «Белочку», болтавшихся на ниточках, присовокупленных к ёлочным веткам? Там же висели редкие мандаринки и греческие орешки, обёрнутые мамой в «серебряную» бумагу. Редкая конфета доживала до первого января, но всё же, всё же… Моя кошка Муся любила ёлку. Как только мы её наряжали, и, довольные, уходили пить чай, Муся взбиралась по её качающемуся стволу как можно выше. Она затаивалась там надолго, и нам стоило поначалу больших усилий, чтобы её отыскать. А потом надо было её снять, потому что сама слазить кошка не хотела, а снять надо было аккуратно, чтобы кошка, цепляющаяся всеми четырьмя за ёлочное дерево, его не повалила. Но, если такое случалось (а случалось!), ёлка грохалась со страшным стуком на пол, уцелевшие игрушки бедно выглядели на фоне сверкающих цветных осколков тех из них, кому в тот день не повезло, а я, донельзя довольный Муськиной выходкой, тайком совал по карманам орешки, мандаринки и, конечно, конфеты. А мама делала вид, что не видит моих ухищрений и срочно уходила на кухню, где поспевали в духовке коржи для будущего торта с гордым именем «Наполеон». А потом наступала самая вожделенная пора: мама разрешала вылизать кастрюлю из-под крема, которым до этого я ей помогал смазывать коржи. Торт получался огромным и высоким: рта не хватало, чтобы его укусить.
Уже студентом я понял, как прожить на одну стипендию. Не потому, что денег не было совсем, а потому, что мои сокурсники были, в основном, приезжими, жили в общаге и кормились со стипендии и с того, что им давали с собой родаки. Поэтому в общаге у многих стояли мешки с картошкой, а за окном, в авоськах, болтались промасленные пакеты с крестьянским салом. Заодно с ними я ходил в студенческую столовку, где можно было поесть за шестьдесят копеек: суп или борщ с ложкой сметаны сверху, котлетку из хлеба с гарниром – картошкой-пюре и стаканом бледного чая, отдающего веником. Иногда был компот из сухофруктов, тоже рахитично-бледный, но сладкий. И были ещё пирожки со сливовым вареньем за пять копеек, или с ливером – за четыре. А когда денег не оставалось, то можно было взять со столов бесплатного хлеба, намазать его бесплатной горчичкой, посолить и съесть сразу пол кило. А потом я стал инженером и в перерывы ходил вместе с коллегами обедать в диетическую столовую. Обед стоил рубль, но вскоре я перестал обедать в столовой. Это случилось после того, как из пюре я вынул сваренного таракана. И я тогда стал обедать на рабочем месте. За час до перерыва я выбегал в булочную, что была в доме напротив моего проектного института и покупал четыре пирожка с ливером. В соседнем отделе я покупал бутылку пастеризованного молока за двадцать восемь копеек. А потом всё восполнялось дома, за то ли ранним ужином, то ли поздним обедом. Моей инженерной зарплаты (сначала сто двадцать, потом сто шестьдесят рублей) плюс зарплаты моей супруги – сто сорок, хватало, чтобы нормально жить и откладывать десятку в месяц на будущий отпуск. Кстати, об отпуске. Если вовремя написать заявление в Профком, то к моменту вашего отпуска, вполне вероятно, вас уже ожидала путёвка за тридцать пять рублей. Конечно, она стоила сто сорок, но профсоюз покрывал разницу за счет ваших профсоюзных взносов. Ехал я в отпуск поездом. Например, если я ехал из Луганска в Киев, то проезд в купейном вагоне обходился в десять рублей. А самолёт обходился в четырнадцать, но была проблема: билетов было меньше, чем желающих улететь. Если я вам начну сейчас напоминать о колбасе, вы скучно протянете: «Ну вот, опять»! А ведь колбаса была из мяса! Её ела моя Муська, познавшая в юности вкус натурального мышиного мяса – её поэтому нельзя было обмануть! И не верьте злопыхателям – никакой туалетной бумаги в колбасу не добавляли! Тогда контроль был на производствах. И даже народный контроль был, и его боялись сильней, чем санитарного врача. Нужно ли вам после этого напоминать о бесплатной медицине, образовании, бесплатном проезде на городском транспорте пенсионеров и ветеранов ВОВ? А огромный перечень специалистов на досках рядом с проходными городских предприятий - «требуются»! Может быть, это плохо, что столько работников требовалось – любой забулдыга, уволенный с прежнего места работы, мог с лёгкостью бросить своему прежнему начальнику: «Да меня с руками оторвут»! Так что тунеядцев практически не было, а те, кто был, назывались так исключительно исходя из их идейных соображений. Или потому, что были обладателями «волчьего билета» - когда ты оказывался в негласных списках особо неблагонадёжных. Однажды и мне довелось испытать на себе жёсткую ласку советской репрессивной системы. Но, всё равно – я хочу назад. И не потому, что колбаса была дешёвой и вкусной, а потому, что я был молодым и кудрявым. И всё у меня было впереди. А сегодня всё уже сзади. И это меня печалит. А ночью снятся сны, где я вновь бегу через дорогу за пирожками с ливером.