АННА МАЛИГОН (1984, Конотоп) — украинская поэтесса и писательница. Автор поэтических книг «Дзвінок у двері» (2003), «Переливання крові» (2012), «Покинутим кораблям» (2012), «Первісний дощ» (2013), «Burnt skin» (2016), «Розарій» (2020), романа «Навчи її робити це» (2013). Лауреат конкурсов «Молоде вино» (2001); «Гранослов» (2002); «Смолоскип» (2005, 2006, 2011), международной украино-немецкой премии имени Олеся Гончара (2009). Проживает в Киеве.
Перевёл с украинского Станислав Бельский
Another side
Я давно хотела спросить: как тебе там, с той стороны войны?
Кажется, там настолько тепло, что снег превращается в молоко,
а мальчик со скрипкой стоит целый год в футболке,
и голуби, подымаясь над ратушей,
зависают между снегом и музыкой,
словно растерянные пули – между душой и телом.
Но сейчас не буду писать о нас.
Напишу о городах, откуда в длинных тяжёлых конвертах
вместо писем приходят дети,
где испуганное солнце, как замороженная мандаринка,
выкатывается раз в неделю,
и сквозь дым виден дым,
и сквозь смерть прорастает смерть.
Разорви свою грудь, покажи свой внутренний ад –
покажи, что такое быть одиночкой,
как это – такая пустота, что не о кого даже пораниться.
Научи меня языку стен –
а я покажу тебе города –
и тобою придуманный мальчик продаст свою скрипку,
чтобы купить пальто.
Я давно хотела спросить: за что? И когда это кончится?
Столько времени минуло, а я всё нахожу
зажигалки в карманах – ещё с лета...
Куда же деть весь этот огонь?
Больше огня, чем тепла.
Больше стен, чем дверей.
Ты научишь меня языку стен?
Об улитках и жуках
чтобы не терпеть всё более острого молчания на тему детей
они заведут огромных улиток
будут кормить их из ладоней как ангелов лишь бы только ни в коем случае
не оборвались часы её медитативной праздности
да
конечно
улитки
что может быть живее и лучше
даже не слышно как они дышат
только среди ночи он случайно коснётся её щеки
так и не поняв чьи там следы...
когда-то они умели сидеть рядом а не друг против друга
он учил её орудовать китайскими палочками
чтобы только был повод касаться её пальцев
а потом зажмурив глаза долго мусолить воспоминания
о голодных восточных вибрациях под кожей...
она кладёт ему в рот кофейные зёрна своим языком
так словно хочет передать какую-то неслыханную речь
словно хочет стать одним из его диалектов
чтобы он говорил с улитками...
но боже
как больно порой бывает идти по чужой воде!
раз в месяц он всё-таки сбегает за город
там у него неистовая маленькая подружка
такая маленькая что едва умещается у него в ладони
он боится поцеловать её чтобы не сделать ей больно
только мысленно взявшись за руки
они ходят жуют травинки
смеются говорят блуждают друг в друге сплетаются тенями
ломая ноги рёбра слова
"двадцать лет назад у меня было странное увлечение
я ловила разных жуков и живыми клеила на бумагу
представляешь держала жука пока он не приклеится
чёрные зелёные перламутрово-синие жуки героически умирали на белом
за странную детскую идею"
он рассматривал бы вечно коллекцию мёртвых жуков
каждый раз находя среди них кого-то из старых знакомых
там среди раскрошенных лапок и растопыренных крылышек
жило что-то вкусное и забытое
"малая
ты золото"
и когда её губы сжимают его самый чуткий нерв
кажется
за ними следят большие глаза жуков
* * *
Беззащитный дым сбегает
Бессильный голос тает в воздухе
быстрее дыма
смешиваясь с искорками мороза
Если бы каждая буква слова «прощай»
стала отдельным вагоном
это был бы
сверхскоростной поезд
но без рейса
На самом деле никто не сбегает
Никто никуда не едет
Ведь дорога от холода сузилась
до самой тонкой ноты
и внезапно всё повисло
застыло под перламутровым панцирем января
Только не молчит бабушка
в растаманской шапочке
предлагая пирожки
Смешная такая бабушка
И мы как дурачьё хохочем
Муравейник
Расстелить куртку и разлечься на холме
посреди первой сон-травы,
когда в последние дни ни снов, ни травы.
Валяться, смотреть и слушать.
Валяться, видеть, слышать.
Вон сквозь дикий малинник пробираются двое –
ещё почти дети, а уже так бережно – за руки.
Смеются искренне, как только могут смеяться
два ребёнка в куцых штанах посреди цветущих зарослей.
Вот они останавливаются, сбрасывают рюкзаки,
пинают большой заброшенный муравейник,
прыгают, разваливают его совсем –
им бы сейчас целоваться, а ещё не умеют,
надо же чем-нибудь себя занять.
Но вдруг он осторожно достаёт что-то из руин,
поднимает на солнце.
Она сначала пугается, аж отскакивает.
Мальчик держит победно в руке склелет
неведомой птицы.
– Сойка, – хочет угадать малАя.
– Нет, это кто-то помельче, из семейства скворцовых, –
приходит он к выводу с пафосом орнитолога. –
Ну что, заселфимся?
В конце концов бросает находку в ближайшие кусты.
Потом девочка вынимает влажные салфетки,
опускается на колени, начинает делать то,
что сделала бы каждая порядочная женщина
в такой глухомани, посреди весны.
Я почти не дышу, чтобы не нарушить этот сюжет.
А потом ещё долго лежу и думаю,
провожая взглядом радостную пару,
думаю, что здесь появилось первым –
птица или муравейник?
Или она упала туда птенцом?
А сойки звучат над соснами.
Или, может, скворцы.
+++
Наш дом –
подстреленная лодка
он до сих пор ползает по безводью
как большой растерянный жук
шевелит вёслами
взбивая сливки тумана
А мы жили в старой печатной
машинке
отважные байстрята бабы Кириллицы
и тёплая ещё кровь на наших надгробьях
помнит авторский стиль
А мы были мотыльками небесными
и жили в церковном колоколе
но ударили чёрные звуки
и мы посыпались пеплом
Теперь мы
у тёмно-красных дверей
Сен-Поль-Сен-Луи
солнце-часы обыскивает нас щупальцами
Женевьева мастерит лодочки
из письменных заявлений об убежище
пускает их по Секване
буквы набухают сиреневой плесенью
Делает важный звонок и кивает
– Пусть заходят