Ride, si sapis*.
Прислушайтесь все те, чей мрачный вид
Туманит свет и воздух леденит,
Чья прихоть, под воздействием невзгод,
Взамен веселья горе нам несет
И, множа это горе день за днем,
Обилие оттенков видит в нем.
Наутро, только солнце засияло,
Маэстус**, хмурясь, сбросил одеяло.
Стихи опять не шли ему на ум,
И он с утра был мрачен и угрюм.
Он жаждал тьмы и клял рассветный луч,
Что, славя день, раздвинул полог туч.
Вид ярким светом залитых долин
Рождали в нем уныние и сплин,
А розы, васильки и львиный зев
Будили в сердце безотчетный гнев.
Все прелести природы для него
Не значили буквально ничего.
Одним лишь только благом обделен,
Все прочие в тоске отринул он.
Неся на сердце груз своих тревог,
Маэстус вдаль бредет, угрюм и строг,
Косится на цветы суровым взглядом,
Клянет ручей, что протекает рядом.
Пройдя вблизи ребячьей шумной стайки,
Что пела и играла на лужайке,
Прикрикнул с возмущением на них,
И гомон тут же смолк, и смех затих.
Шагая по деревне, словом бранным
Ответил на приветствие селянам,
И люди, что стояли у дверей,
В дом поспешили скрыться поскорей.
Летящее из рощи птичье пенье
Маэстуса вгоняет в раздраженье.
Он так сердит, что бедные пичуги,
Прервав концерт, спасаются в испуге.
Так плакальщик, об умершем скорбящий,
Скрывается от света в темной чаще;
Цветам предпочитает сорняки,
А в звездах видит только огоньки,
Готов поверить ханжеским наветам
И белое марает черным цветом!
Он бессердечен и на помощь другу
Не поспешит, чтоб оказать услугу.
Его душа разбита и больна,
И о других не думает она.
В горячке он клянет весь белый свет,
Имея то же самое в ответ.
Теперь ты на Лаэтуса*** взгляни,
Что в радости всегда проводит дни.
Любуясь на сияющий восход,
Он гонит прочь тоску былых невзгод
И, восхищаясь этим днем погожим,
Открыто улыбается прохожим.
Луг перед ним лежит ковром зеленым,
Цветы встречают ласковым поклоном,
Лишь для него по камушкам стремглав
Бежит ручей среди высоких трав,
Лишь для него зефир на ближнем склоне
Приветно шелестит листвой на клене.
Лаэтуса завидев, детвора
Спешит на луг – их вновь зовет игра.
И вновь селяне из своих домов
Выходят на его призывный зов,
Пришельца обступая тесным кругом –
Здесь все его считают лучшим другом.
Он щедро расточает всем подряд
Свою улыбку и радушный взгляд.
Не важно, кто ты – князь или батрак,
Он всем готов помочь – подай лишь знак.
Он каждого поймет, и местный люд
Спешит к нему на справедливый суд.
С бездушностью и флегмой не знаком,
Противника не видит он ни в ком.
К наветам глух, открыт для добрых дел,
Всех выслушал, всех подбодрить сумел,
Утешил, обаял, прибавил сил
И каждого улыбкой наградил.
Прислушайтесь, как стройно зазвенели,
Лаэтуса встречая, птичьи трели,
Как рвется ввысь щебечущая стая,
Долину и холмы благословляя.
Но тут накрыло небо черной тучей,
И грянул гром. Забившись, как в падучей,
Маэстус во весь дух несется к дому.
Зато Лаэтус рад дождю и грому
И Зевсу гимн поет за то, что тот
Живительный поток на землю шлет.
В расщелине, где дуб густые ветки
Раскинул наподобие беседки,
Спасаясь от дождя в её тени,
Непроизвольно встретились они.
Маэстус, как всегда, в припадке грубом
Весь белый свет поносит вкупе с дубом,
Укрывшим их, и, перейдя на крик,
Выкручивает шляпу и парик.
Лаэтус же, на это поглядев,
Чтоб усмирить Маэстусовский гнев,
Раздвинул рот в улыбке – в ней сквозила
Такая всеобъемлющая сила,
Которая рассеивает ночь,
А горе и кручину гонит прочь.
И на лице угрюмого мужчины
Вдруг без следа разгладились морщины,
Кусты бровей полезли вверх при этом,
И щелки глаз блеснули добрым светом,
А на губах – ни много и ни мало –
Подобие усмешки заиграло.
Тогда Лаэтус, прочь отбросив страх,
Отважился на новый смелый шаг:
Взмахнув ладонью – мол, здорово, друг! –
Вновь улыбнулся. Спрятав свой испуг,
Маэстус огорошен, озадачен,
Но он уже не так угрюм и мрачен.
Хотел сдержаться и – захохотал,
Сражен его УЛЫБКОЙ наповал.
______________________
*Смейся, если ты мудр (лат.).
**Печальный, унылый, грустный (ит.).
***Веселый, радостный (ит.).
The Smile
Ride, si sapis.
Attend! ye tearful train, whose sombre stare
Clouds the bright noon, and chills the summer air;
Whose fretful fancy, torn by transient woes,
Prolongs the pain, nor grateful sweetness knows:
Of trivial shadow born, your doleful mien
Creates a million shades where one had been!
At dawn, when soft Aurora wakes the wold,
In curtain’d room poor Maestus’ frown behold:
Depress’d with grief for his rejected rhymes,
He spurns the soothing pleasures of the times;
Courts the dark midnight, and reviles the ray
Of cheering sunshine that proclaims the day.
The verdant vale, with orient beams aglow,
Affronts his mood, and stimulates his woe,
And the fair meadow, gay with floral grace,
But carves new furrows on his furrow’d face!
The joys of Nature for her sons design’d,
Perturb the more his barren, brooding mind;
He scorns the countless boons the hours provide
Whilst weeping o’er the one small boon deny’d!
Astir at last, and pacing down the road,
Sour Maestus still retains his gloomy load;
At friendly blossoms casts an angry look,
And mutters curses at the murm’ring brook.
Beside yon cottage gate a childish throng
Enjoy the day in sport and happy song:
By one black glance the sulker mars their glee,
Incens’d that they should blithe or blissful be!
With sneering snarl he gains the village green,
And flings an insult at the peaceful scene:
The smiling faces by each humble door
Perceive his morbid mood and smile no more.
The neighb’ring copse, where bird-born warbling floats,
Provokes poor Maestus with the tuneful notes:
The light-wing’d choristers their song suspend,
And flee the foe who fears to be their friend.
Thus stalks the mourner, whose distressful eye
Darkens the sun, and veils th’ unclouded sky;
Seeks out the weeds amidst the garden flow’rs,
In crystal starlight spies the coming show’rs;
Foul calumny with avid ardour learns,
And in each virtue hidden ill discerns!
His hand no help, his heart no kindness bears,
Nor strives he to relieve a brother’s cares:
His own sick soul, with melancholy low,
Cares not how many others suffer so.
Mankind he shuns, possess’d by hatred dim,
And Man repays the debt by shunning him!
Mark now bright Laetus, who at breaking day
Delights to watch the climbing sunbeams play:
Pleas’d with the glow and grateful for the sight,
He casts away the ills of yesternight;
With smiling grace th’ auspicious morning greets,
And prints his smile on ev’ry face he meets.
For him the mead with greener splendour spreads,
And flow’rs bloom brighter from their dewy beds;
With milder breath the matin zephyr stirs
The lowland maples and the mountain firs;
The brook with added joy its chorus chants,
While shapelier fronds bedeck the fringing plants.
At Laetus’ tread behold the infant train,
Distress’d by Maestus, all their joy regain:
Around the cottage door in gladness vie,
And bless their smiling squire with laughing eye.
The village throng his sprightly step attend,
For ev’ry wight knows Laetus as his friend:
His beaming glance, by kindly heart endow’d,
Reflected shines from all the circling crowd.
Nor with indiff’rence is that glance endow’d
Upon his fellows in the travell’d road:
Solicitude his gen’rous mien pervades,
And, duke or churl, each suff’ring soul he aids.
Deaf to ill rumour, keen to good report,
His lenient judgment is the village court;
The countryside in his forgiving ear
Their sorrows pour, for comfort and for cheer:
The cares of all his soothing arts beguile,
And from his own, they learn a gen’ral smile!
Hark! From the copse returning carols ring,
As blithesome birds the smiling Laetus sing;
The chirping chords o’er elm and oak resound,
To bless the vale, and thrill the rising mound.
Above th’ adjacent moor a cloud ascends,
And thunder now the rustic quiet rends:
But while poor Maestus shakes in doleful fright,
Laetus rejoices in the flashing light:
Th’ Olympian Jove behind the thunder sees,
And hails the show’r that slakes the thirsty trees.
Within a glen, whose leaf-thatch’d roof allows
A grateful refuge ’neath the bending boughs,
In common quest of shelter from the rain,
Behold a random meeting of the twain!
The angry Maestus shakes his dripping cloak,
And curses even the protecting oak;
Observes his soggy hat with with’ring look;
Eyes the damp powder on his wet peruke;
But as the fretful fool all things reviles,
His happier brother meets his gaze—and smiles!
Thrice-potent smile! whose glad, pervasive pow’r
Lights up the gloom, and cheers the rainy hour;
The darkest mood dispels, and from the mind
Wafts the sad image like a summer wind!
Unhappy Maestus sees, and o’er his face
The grief-drawn lines unwonted patterns trace;
The tight-prest lips relax; the curling sneer
Attempts to form, yet seems to disappear;
The brows to hold their frown in vain essay,
And glaring eyeballs lose their baleful ray.
Again kind Laetus, with his cheerful glance,
In friendly fashion makes a new advance;
With offer’d aid, his hand in greeting lends,
While o’er his lips a brighter smile extends.
Maestus, perplex’d, a sadden’d accent tries,
But ere his sob is born, the sadness dies:
Half struggling to the end, he pants awhile,
Then bursts in laughter—conquer’d by the SMILE.