ГАЛИНА УЛЬШИНА
РАТАЙ ТВОРЦА
В немолчном хоре поэтов, заполонивших соцсети и литресурсы необъятного Интернета, трудно различить тихий, хотя и настойчивый голос регионального автора. Не просто регионального, а на русском языке воспевающего незнакомую читателю Армению, крымских армян, пересыпая поэтическую речь гортанными словами: майрик, hай, хачкар, Варпет, пандухт, агавни*...
Вот такой и обратила на себя наше внимание Кнарик Хартавакян, поэтесса из села Чалтырь Ростовской области, призвавшая нас:
Признав родство глаголицы и айбубена,
Восславим всех создателей, что незабвенны,
И воздадим учителям их мудрым честь.
Славянский алфавит рождён в тиши Магнавра,
Как в hайском*, буквы можно в нём по звукам счесть.
По вере братьям, их творцам – венцы из лавра!
«К творцам славянской азбуки»
(из книги «Армянские святые письмена»)
________________________
* Майрик – мама, hай – армянин, хачкар – крест-камень, варпет – мастер, пандухт – странник, скиталец, поневоле покинувший родину, агавни – голубь, голубка.
Мне легко говорить о Кнарик: она не существуют для меня в прошедшем времени. Я часто думаю о ней: срезаю ли в своем саду розы, звоню ли своему единственному крестнику, крымскому армянину, встречаю ли чернооких соседей, покинувших многострадальный Спитак, – я вспоминаю Кнарик Хартавакян. Захлёбываясь в делах и домашних заботах, ловлю себя на мысли: как она успевала писать и стихи, и статьи?! И делать домашние дела, и заниматься огородом...
Может быть, деревенский уклад жизни, перпендикулярный творческому, нас и роднил?
Иногда я на заседаниях лиобъединения декламировала стихи отсутствующих поэтов по их просьбе. В последние годы Кнарик всё чаще отсутствовала по болезни. Однажды я с лёгкостью начала читать:
Эта девочка гибкая, что округляется в мостик,
Расправляет, как ласточка, крылья, готовясь в полёт,
И не чует в младенческой грации гибкости кости, –
Неужель это я, в измождённых летах рифмоплёт?..
Грациозная девушка, нежность облёкшая в трепет,
Столь стыдливо изящная, в танце плывя и летя...
Руки выгнуты лирой, струн волосы ветер ей треплет, –
Неужель это я, эта юная грация – я?..
_______________
*hайский – армянский.
В этот момент я поняла, что говорю о себе! О себе! – её, Кнарик, стихами, и спазм перехватил мне горло, зажимая непозволительную для меня исповедальность. Трудно было взять себя в руки и продолжить:
Полюбившая женщина, самозабвенная в чувстве,
Но познавшая цену избраннику, горечь разлук
И призванье нашедшая в горнем словесном искусстве, –
Неужель это я, воспринявшая стих дрожью рук?..
Я не обещала рассказывать свою биографию малознакомым людям, нет. За что же ты так беспощадна ко мне, тихая Кнарик?!
Дочитывала я, уже собрав всю волю в кулак:
Столь усталая женщина с ноющей болью всё пишет.
Округлилась спина, но размах свой крыла не таят:
Отклик строчкам взлелеянным слышит, взмывает всё выше...
Неужель это я, Божьим даром счаст-ли-ва-я – я?!
Я не знаю, как именно восприняли тогда это стихотворение слушатели, но я его реально «пережила», прочувствовав каждое его слово, созвучное мне до последней нервной клеточки. За одно это стихотворение я бы поставила памятник Кнарик Хартавакян! Сколько их, прежде знаменитых поэтов, вспоминаемы теперь лишь одним-двумя произведениями?! Но ведь вспоминаемы с признанием и благодарностью... Вот и я теперь, по утрам вглядываясь в зеркало, каждый раз вспоминаю слова Кнарик: «Неужель это я, в измождённых летах рифмоплёт?..»
Поэтику Кнарик ценил и наш председатель литобъединения Николай Михайлович Скрёбов, предваривший её четвёртую книгу собственноручным предисловием. Н.М. Скрёбов – поэт ещё советской формации, член Союза российских писателей, многое и многих повидавший на своём веку и поприще, в частности, редактора литературных программ ГТРК «Дон-ТР». Он всячески поддерживал начинания чалтырской поэтессы, понимая, что её путь – это путь одиночки, которому многое дано Творцом и с которого многое спросится людьми.
Чем или кем могли быть продиктованы такие откровенные в сверхчеловеческом прозрении строки?!
Мы сгораем в огне, до высокого зрея накала,
Тугоплавкие души людские спасая от мук,
Чтоб строка стихотворная в сердце кому-то запала,
Каплей солнечной малой слетая с обугленных рук.
«Мы»
О да! Вчитываясь в эти горячие строки, ощущаешь и высокую степень её Вселенского одиночества, объясняемого не только даром, но и почти монашеским образом жизни. И её физическое истощение от полётов между мирским и Всемирным – это ли не Божья отметина за не зарытый в землю талант?!
Обжигаясь, горстями подносим мы литеры-буквы
Опаляющим пламенем горним расплавленных слов
Не спросившим: «От скольких же оберегаете мук вы?» –
Не узнавшим в нас, дольних страдальцах, небесных послов.
Мы – органные трубы высоких и чистых регистров,
Сокровенные звуки вольны извлекать из глубин.
Мы касаемся клавишей звёздно мелькнувшею искрой –
И влекущая музыка льётся, сверкает рубин...
Пассионарность?.. Да. Она чувствуется во всём творчестве поэтессы. Давно ушли в небытие стадионы, внимающие поэтам-трибунам, перестройка открыла шлюзы для накопленных тестов, и... поэзия захлебнулась сама в себе, принимая в свой омут метастазирующие орды пиитов, сливающихся в квазисоюзы, метасообщества, псевдообъединения... А Кнарик Хартавакян, невзирая на перемены, подмены и замены союзов писателей в лучшем смысле этого слова, чувствовала себя просто Божьим рупором. Так и писала.
Эта хрупкая, маленькая «неуютная» женщина прикоснулась своим дерзновенным пером ко всему, что её окружало, ко всему, что тронуло её неравнодушное сердце, оставляя свой лёгкий след, но никогда она не чувствовала себя избранной, каждый раз извиняясь за смелость, с которой она позволяла себе сказать с трибуны своё слово. Да, было странно слышать – сквозь ропот! – упорное благодарственное поминание имён армянских великих мыслителей и варпетов, предков, учителей и наставников прежде чтения своих стихов. И это – среди нас, самородков и потомков «сбросивших классиков с парохода современности»! Она же исповедовала евангельское наставление: «Благодари своих учителей и благодетелей» (Евангелие от Луки, гл. 17, ст. 12–19).
Скромность была её основным качеством.
...Не заносись и не ленись, не плачься,
Не ожидай от славы скорой мзды,
Гони Пегаса, Музе крикни «Прячься!»,
Попробуй в сошку сивкою запрячься,
Чтоб Слово пало в длани борозды!..
Творец – един, и Сеятель – единый!
Мы лишь подспорье, ратаи, жнецы.
Когда лишь снег осядет на седины,
Признают: мы – родной земли певцы.
Из коллективного сборника стихов и прозы
«Созвучие-2006». Таганрог, 2006
Поэтика Кнарик Хартавакян никогда не была триггером, стоящим у истока действия или призыва к нему, а скорее, тяготела к рассуждению или фиксации события, облекаемая в личностные исповедальные краски, что, по сути, оказывалось для неё формой осмысления «взаимозаконов» жизни и самой настоящей попыткой спастись от ускользающего из-под ног зыбучего песка этой жизни. Но, иногда воспринимаемое как длинноты, последнее стало понятно уже после ухода Кнарик в вечность. Так, по словам А. Кушнера, «сажают кустарник на слабой земле».
...Уж опадает блеклая листва,
Деревья полуголы, небо серо...
Ноябрьские цветы, спасибо вам,
Вы яркий символ и любви и веры!
Согрей вас солнце, тёплый дождь полей,
Лети к вам пчёлка за нектаром сладким,
А человек – и взором возлелей,
И прикасанием ладони гладким!
«Ноябрь, плюс десять. Цинния цветёт...». 2012
Хотя созерцательностью поэтика Кнарик Хартавакян была лишь в той мере, в коей поэтессе хотелось бы продлить, уж если не остановить мгновение, чтобы вновь и вновь возвращаться в этот обрисованный до мелочей островок времени и места, где мы сами – с лёгкостью! – видим её глазами и улицу Урожайную села Чалтырь, и слышим журчание родника Мец Чорвах, вспоившего село, и звонкоголосую школу...
Непостижим и необозрим тот принцип, которому следовала поэтесса Кнарик Хартавакян, выхватывая из хаотического мельтешения уходящих в вечность событий то образ, то улицу, то дом, фиксируя своё внимание лишь на этом, трансформирующемся в текст моменте, и подшивая, как листья в гербарии, память о сущем в своих книгах: то о прильнувшей лимонной бабочке, то о вешних цветах, а то о неизбывной тревоге и боли:
Взыскующая память о войне...
Она терзает и ночами будит,
Накатывает исподволь, извне,
Отливом не отступит, не избудет.
Поэтому теперь понятна наивная потребность автора в посвящениях – как поминаниях! – односельчанам, отдавшим свои молодые годы на благо людей: воинам-армянам, местным учителям, хлеборобам, совершенно не нарушая этим традиции, положенной в основу ещё великим Гомером. Не он ли описывал труды златоискусника и кузнеца, врача и воина, оставив нам размышления о развитии этих ремёсел тысячелетия назад?
Вот, пожалуйста: «Он жил среди нас – зурначи...» («Зурначи»).
Как живые, встают жители и труженики села Чалтырь: «Есть на свете врачи и аптекари, // Земледельцы, ткачи, слесаря... // Но милее мне библиотекари, // С ними на небе встанет заря!» («Посвящение библиотекарям»). А вот посвящение учителям, среди которых немало лет была и Кнарик Саркисовна: «Ты на пороге школы стал, учитель, – // Уходят в жизнь твои ученики» («Учитель»). Хлеборобам: «Вы пашете, сеете, жнёте, // Я хлеб драгоценный крошу; // Но, встретив, вы руку пожмёте, // Которой стихи я пишу («Землякам, растящим хлеб»).
Так увеличила Кнарик масштаб армянского села Чалтырь, что возникло на Дону вместе с городом Нор-Нахичеваном и другими четырьмя сёлами. Покидая Крым, анийские армяне и православные греки, сопровождаемые полком А.В. Суворова, почти два года добирались до заветного степного чернозёма, теряя в пути каждого третьего.
Тоска по родному языку, называемому материнским, «майрени», превращается у поэтессы в открытие прародины, в философию жизни и в цель: выучить и соединить два родных языка в переводах.
...Несметность сокровищ дадут, попроси я,
Две родины мне, два отца-языка,
Праматерь Армения, матерь Россия...
«...А я твоя дочь, о Великий, Могучий!»
Путь познания истории прародины был горьким и трудным, изучение родного языка было непростым, но работа в библиотеке, в Историко-этнографическом музее Мясниковского района, в местной газете, в литературной студии имени Рафаэла Патканяна способствовали преодолению помех. Кнарик Саркисовна начала переводить стихи не только своих односельчан, но и признанных ереванских авторов, вступала с ними в переписку. Кнарик относилась к переводам как к призванию, видела в этом свою миссию сближения русской и армянской литератур.
Вместе с Кнарик мы узнавали подробности жизни её народа-хранителя, спасавшего в годы бедствий книги наравне с детьми. Узнавали о том, что армяне на семьсот лет раньше Руси приняли христианство и являются нашими старшими братьями во Христе, а свой алфавит (айбубен) считают священным! К сожалению, армянка по крови, Кнарик Саркисовна была в Ереване лишь дважды, но всегда всем сердцем стремилась к сближению народов России и Армении:
Мной зримое родство родимых языков
Я чту, о, Русский, и великий, и могучий!
Мне с детства близок, дорог звон твоих созвучий,
Как и язык армян, что древен, свят и нов.
«К великорусскому языку»
Издание книги воспоминаний и статей о Кнарик Хартавакян – это, по сути, сотворение нерукотворного памятника селу Чалтырь, вскормившему поэта, и всем жителям села, сохранившим язык предков, сказания, песни и танцы прародины, это – кропотливые стежки шва, соединяющего Россию, крымских армян и саму прародину, Армению. И я не знаю, что из этого важнее: пафос русско-армянской дружбы или летопись донского села, написанного армянской девочкой Кнарик, ставшей гражданкой России, учительницей, историком своего народа и настоящей поэтессой, сумевшей написать стихотворение «Мы»?
Ограждаем тебя, о читатель, от стольких напастей,
С отрешённым усердием Богу молитву творя.
Научаем ли мудрости, жертвы ли наши напрасны,
Не гадаем, к спасению ближних дороги торя.
Мы прошли сквозь огонь, и потоп, и кромешные трубы.
Не корите, что странников лиц очертания грубы
И к иному труду непривычны поэтовы руки, –
Мы снимаем со всех нетворящих творения муки.
Книга воспоминаний о Кнарик Хартавакян – это последний приют странницы, которую влекли музыка сфер, красота родной земли и Человека и которая, творя стихами молитву Всевышнему, была и осталась Ратаем Творца.
Сентябрь-октябрь 2022
Галина Ульшина,
член Союза российских писателей,
председатель ЛИТО «Созвучие» имени Н.М. Скрёбова