10.03
Стоило начать вести дневник, как тут же стало не до него, но первая запись кажется мне шедевром даже полтора месяца спустя, посему не сожалею и не раскаиваюсь.
Зачем я вообще за это взялся? Мне нравится наблюдать, анализировать, расставлять акценты и смещать их по собственной воле. Тлетворное влияние Шороха тоже сказывается: ловлю себя на желании оставлять следы, запечатляться, чтобы ни у кого не возникло сомнений в моём существовании. А чего стоит витиеватый росчерк на тетрадной обложке! Дневник Шелеста. Это нужно произносить вслух и зажмуриваться с полуулыбкой из тех, что встречаются у статуй в индийских святилищах.
Bonsoir, enchant;.
К слову, Шелест — моя настоящая фамилия, но когда много лет дружишь с персонажем по кличке Шорох, невольно смиряешься с превращением родового имени в прозвище. Ещё вчера я хохотал, воображая путаницу, которая возникла бы, стань Шелест и его фамилией, однако моим грандиозным планам по дезориентации мира сбыться не суждено.
А теперь по порядку.
В начале февраля Шорох, которому едва исполнилось семнадцать, окончательно и на первый взгляд бесповоротно осиротел.
— Не мог подождать год! — вырвалось у меня, когда он позвонил.
Через полчаса я был у него: сгибался под натиском неизбежных формальностей и составлял список ходов, позволяющих разрулить житейское дело путём наименьших усилий.
Внесу ясность: я вовсе не бесчувственная скотина. Но матушки Шороха след простыл, когда тому было пять, и с тех пор отец моего друга пребывал в мире живых номинально.
Видели бы вы их дом! Некогда бордовые шторы: готовые рассыпаться в пыль, но свет не пропускающие. Паркет: скрипучий, как ставни на сквозняке. Облачная хмарь потолка в мотках паутины. Мерные капли ржавой воды из кранов. Но хуже всего — присутствие женщины, которой на самом деле нет: полинявшие платья на стульях, застойный дурман Poison от Dior, пожелтевшие баночки кремов, покрытый известковым налётом шампунь. И, конечно же, пудреницы, которые покинутый муж открывал регулярно. "Подозреваю, он держит в них кокс", — ухмыльнулся Шорох в возрасте лет пятнадцати, но на следующий день явился в школу разочарованным, недоумевающим и пронзительно удручённым.
То есть скоропостижная смерть официально утверждала порядок вещей, на практике существовавший долгие годы, а время, оставшееся до совершеннолетия, Шорох должен был провести под крышей моих родителей. По крайней мере, никто из нас не представлял иного развития событий, пока, стукнув локтями о парту, мой друг не обронил:
— Тут такое дело. Матушка объявилась.
До вечера я гадал, в какую перпендикулярную вселенную меня занесло: Шороху полагалось плеваться ядом и гуглить лишение родительских прав, но он лишь флегматично улыбался.
Замешательство моё усугубилось за порогом квартиры, где я совсем недавно разводил бурную организационную деятельность, и где теперь стало гораздо лучше — притом совершенно невыносимо.
Место, куда я попал, прикидывалось знакомым с поправкой на исчезновение рыхлых штор, паутины под потолком, полинявших платьев, тюбиков в патине налёта, et cetera, et cetera. Пахло не духами, а почему-то железом, однако в воздухе — призраком лет предыдущих — роились и цепенели туманности пудры.
Увидев мать Шороха с расстояния в пять шагов, я обомлел. Женская красота никогда не оставляла меня равнодушным, а тут был редкий случай. Но, приблизившись и пожав протянутую руку, я вовсе не ощутил импульса растянуть губы в улыбке и рассыпаться в комплиментах. Мозг отказывался согласиться с глазами: признать, что передо мной женщина. Настораживало даже несомненное сходство с моим другом — тот же разрез глаз, те же волосы, та же палитра, то же ломаное изящество: словно некто лепил манекен, слишком хорошо представляя, что должно приглянуться и мне, и Шороху, — но слегка перестарался.
Обратно в темень и ветер мы вышли вдвоём. Я потряс головой, сбросил только что надвинутый капюшон, чуть не до слёз радуясь мокрому холоду. Выдал без капли смущения:
— Ты в курсе, напрячь меня сложно. Но что-то не так.
— Само собой, что-то не так, — кивнул Шорох.
Я посмотрел ему в лицо. Диагностировал: 1) мрачное удовлетворение в левом углу рта; 2) отрешённость в полуопущенных веках; 3) лихорадку в бликах под ними. Заменил наводящий вопрос констатацией:
— Твоей матушке должно быть около сорока. А этому... Интересная оговорка. Этой. Нет. Этому...
— На вид не больше двадцати, на деле чёрт знает сколько? — подсказал мой друг.
— То есть, — заключил я, — наследственность у тебя не настолько ужасна, насколько её малюет распространённое в узких кругах поверье. Поздравляю, но согласись, это чуточку странно: не выговаривать слово "родители" без ироничной гримасы и вдруг сорвать переезд во имя семейных уз.
— Ты же заметил. Узы семейные тут вообще ни при чём, — он отвернулся и некоторое время шёл молча, потом вновь одарил меня искривлённой улыбкой: — Тут скорее контракт.
— Из разряда подписанных кровью? — фыркнул я.
Шорох скрестил руки: не закрылся и не обнял потерянный в куртке корпус — просто вцепился в плечи. Через минуту у меня свело пальцы: тогда я понял, что зеркально повторил его жест.
— Ты меня избаловал, — сказал он наконец. — Никто бы не просёк с полуслова. А ты сечёшь, не имея даже огрызка нужного слова.
_____________
По ряду причин роман выходит в ВК, доступ к нему имеют подписчики сообщества Гроздья Сырых Миров.
https://vk.com/ecstatictotaketheblame