постепенно живя внутри,
потом рядом,
вытекать внешне заставит время,
среди обещаний не пить старость,
зерно юности,
как лишай нутра,
в долголетия сок макнёт голод,
часов тик,
пойманный в сеть неврозов,
злорадные струны агрессии в лассо смотает…
и поплывут облака, калеча дождём небо,
трусливый огонь событий
гордо спрячет себя на цепь,
самоубийцы ночных страхов,
потухшими взглядами,
скучно рассмеются грусть смакуя,
молодость ни капли не расплескав…
и одни потащат слова говорить на языке жестов,
дрожью пульса понимать наречие немого письма,
другие,
встав на колени рассвета,
онемевшую кору сновидений,
рифлёной подошвой пуантов сдерут с лица,
там, где юность безумствует,
бесспорно,
по адресу старость в карантине очередей…
а чем дальше, –
чахлые просьбы чаще,
и набирает диск телефона длинные гудки,
бог прижмёт к стене тень,
ладонь заищет линии порванной судьбы,
ватное дно нежности,
как участь растрепленной плотины,
покроется бытовой коркой,
и все непременно протиснутся
в диспетчерскую стерильной пантомимы,
оклеить донага внешнюю сторону пугающего…
старость вязка непредсказуемыми ударами.