Мотыльки танцуют между каплями дождя.
Ведь вот ты как?
Да ведь вот так и я!
С тобой танцуем между каплями дождя:
мы на пороге лета;
на крыльце небытия.
Но ты танцуешь «ты»,
а я танцую «я»,
и всё на фоне жёлтой пустоты,
и все на фоне жёлтого дождя:
ля-ля-ля,
ля-ля-ля,
ля-ля-ля, —
и всё на фоне жёлтой ноты ля;
на фоне августа до ноября.
На фоне мира пересотворенья
ты только ты,
а я есть ты и я.
Мы доживём до нужных чисел декабря,
а дальше станем белым,
ты и я.
Давай, подумаем.
Тут вот ведь как:
Время — это такая сука!
Оно убивает всё, кроме скуки.
Оно убивает друзей,
но не убивает слухи.
Время — это такая сука,
что забирает детей,
оставляя скуку.
Время грызёт и глодает,
кормящую его руку.
Как вода, как серная кислота,
растворяет ремень и ножны,
обнажая ножи и съедая кожу.
Или вот так:
Время — это же просто сука!
Оно растворяет лики друзей,
их руки;
но оставляет муки
любви.
Время танцует на фоне Литвы
и по вЕтру пускает слухи!
Если отбросить любовь:
всё что останется этой суке,
всё что достанется ей навеки, —
Литва и её реки.
Литва из варяг в греки.
Раньше монеты
клали на веки,
а теперь только руки
и поцелуи мУки.
Время мы теперь пишем, как «плеть».
Чер -
ти
свое время на клетки.
Чер -
ти
на потерянных взорах веки.
Пусть глаза исполняют тушь!
Особенно, если закрыть.
Особенно голубые.
Особенно, если седые
волны сминают твердь.
Здесь главное:
не смотреть!
Нужно было слышать великую сушь!
Теперь нужно уметь терпеть!
Где ты, смерть?
Где ты, смерть?
Зачем ты здесь,
смерть?
ЧЕрти, чЕрти!
ЧертИте меня!
НАчерно очернИте!
Не испугайтесь встретить меня за гробом!
Волна за волной,
все идут
от порога к порогам,
покорно,
бескровно,
безмолвно,
бесшовно...
Совесть и месть
слипаются
в гул,
и в пену,
и в грязь,
— и ровным
песчаником ложАтся на пляж забвенья...
Неподнадзорны
грехи утробы
нам во спасенье.
«Я» — это воля,
«мир» — представленье,
а «мы» — это страшное преступленье.