Он отложил измученную кисть.
Прошёлся по холсту тяжёлым взглядом.
Мольберт едва стоял, как виноватый,
Скрывая дрожь. Дрожал в окне простор.
Дрожали на столе листки бумаги –
Стихи без слов, из знаков препинанья.
Кровать, не застелённая три дня,
Забросанная книгами и снами,
Потягивалась и ждала его.
В ушах шумела кровь. В глазах рябило.
От пят до лба пульсировало сердце,
Разросшееся, мощное. Бездушный
Свет в комнате был жёлт и ядовит.
На полках, на шкафах паслись картины –
Лазурь и охра, жёлчь и синева.
Бессмысленные вечные сюжеты.
Безнравственная праздная забава.
Пустое издевательство над мыслью.
Безделка, чтобы оправдать наш мир.
Четвёртый час. Вот-вот начнёт светать.
Ещё недолго. Снова, засыпая,
Он будет морщиться и видеть солнце.
Он будет морщиться, вставать, пить воду
В холодной кухне. Будет биться сердце,
И голову ломить, и будут сниться
Узоры из кармина, синьки, охры.
К чему, зачем всё это, для кого?
Но до сих пор, пока всё в мире тихо,
Так тихо, слишком тихо, страшно тихо,
Он может потянуться и размяться,
Он может отвести глаза от книг
И посмотреть в безвыходное лето
Сквозь тонкий лёд оконного стекла.
А за окном пульсировала ночь.
Огромное, безвыходное лето.
Всё мрачно, мирно, кругло, молчаливо.
Звенело время, и асфальт блестел
Под фонарём, и тополя дрожали,
И нервничали спутанные рельсы,
Кричали где-то пьяные гуляки,
И крупный мат, правдивый, как булыжник,
Влетал к нему в окно из грязной песни.
Пульсировала вкрадчивая тьма.
Шептались кроны. Лаяли собаки.
В окно врывался возбуждённый ветер,
Взъерошенный, как воробей иль ворон,
Кричал, носился от стены к стене,
Метался, каркал, оживлял пространство
И исчезал, как будто растворяясь,
Оставив тесной комнате и миру
Смертельный импульс настоящей жизни
И ненавязчивую благодарность
За то, что он здесь был, вошёл и вышел,
На время сделав этот мир живым.
Он посмотрел в окно. Там, в темноте,
Шёл грустный призрак с розою в петлице,
Его двойник, наивный и прозрачный,
И говорил с навязчивым дождём.
«Вот этот мир, где мы когда-то жили,
Вот за углом, – я и отсюда вижу, –
Её жильё, бесчувственные стены,
Подъезд и металлическая дверь.
И можно позвонить, но не откроет.
Всё было глупо, хорошо и страшно.
Но, Господи, зачем и для кого?»
А дождь был нервным, тонким и мятежным,
Он расщеплял себя, как паутину,
Ловил весь мир сплетеньем нервных нитей –
Дома, слова и спутанные сны.
Дождь рос, как город, вширь, и ввысь, и вглубь,
Входил под землю тонкими корнями,
Шептался с кровлями, и кронами, и почвой,
Тёк под землёй глухой безвидной кровью,
И, вечно умирая, возрождался,
И вечно цвёл, и вечно увядал.
Дождь рос и набухал, как будто клетка,
Делился под бесчувственным стеклом
Под наблюденьем мстительных учёных.
И вдруг – замолк, затихнул, задохнулся,
Исчез из мира вместе с этим миром,
И с ним пространство перестало быть.
Он снова сделал то, что мог по праву,
Ведь каждый дождь – немного привиденье,
А мёртвым в жизни многое дано.
Дождь изошёл, истаял, растворился,
Но грустный призрак вдруг остановился
Под кроною, беременной дождём.
Вот эта улица, вот этот дом,
Вот эта дверь, вот сумрачные окна.
И можно позвонить, но не откроет.
Всё было глупо, хорошо и страшно.
Знакомый мир. Он есть – и нет его.
Чем больше есть, тем больше его нет.
И больше никогда его не будет.
Он встал спиной к стене. Спина горела
От холода стены и равнодушья,
Но он был рад живой, хорошей боли.
Он молча встал, уставившись во тьму,
И начал вызывать из тьмы виденья,
Спектакли, фейерверки, водопады,
Вселенные, написанные Богом
Когда-то в виде школьных сочинений,
Как упражнения приготовишки,
Бессмысленные, славные созданья –
Наш космос, рай, чистилище и ад.
Он тёк во тьме, он чудеса творил,
Жонглировал обманами и снами,
Обугленною ветошью, позором,
Слепым, реанимированным хламом.
Он торговал тем, что нельзя продать.
Он из Голгофы сделал представленье.
Он превратил в спектакль любовь и смерть.
Он людям продавал обрывки жизни,
Фрагменты снов, цитаты из видений.
Один в двух лицах, Бог и самозванец,
Творец-кривляка, изгнанный из мира,
Поэт, художник, лицемер и рыцарь,
Пророк, фигляр, владыка всех миров,
Как он несчастен, как он мёртв и вечен!
Но боль росла. Вдруг вспомнилось ему,
Прошло в мозгу, надломленным петитом:
Есть два смертельных недоразуменья –
Есть Время и Пространство. Жизнь и Смерть
Не так нелепы и не так бесстрастны.
Он начал изучать обычный мир,
И для него всё оказалось новым.
Он по слогам учил смысл расставанья.
Читал, пыхтел, водил по строчкам пальцем,
Припоминая, шевелил губами
И тут же забывал всё то, что понял
И брался вновь разгадывать по буквам
Смысл расставанья, времени и смерти.
Он видел в небе воспалённый город,
Мосты, дожди, каналы и канавы,
Взлёт всадника в нерукотворный дождь
С им насаждённой рукотворной почвы,
Любовь и ложь, разрывы и распад,
Восторг и высь, бессмертье и бесчестье.
И смерть. И жизнь, и слёзы, и любовь.
И ложь. И божество, и вдохновенье.
И Ту, одну-единственную в мире.
И свет, ведущий сквозь гранитность туч
В бессмертие сырой и серой ряби.
Нелепая история любви,
Которой мир когда-то удивится.
И сердце содрогнётся – и заглохнет.
Рывок – и всё.
Зачем, зачем, зачем?
Зелёный шум звучал в его висках.
Он возрастал, он мерно надвигался.
Он был похож на серый снегопад –
Такой же тихий, мудрый, монотонный,
Напоминанье об иной зиме,
Обетованной сердцу, той, что будет.
Он был поклонником зимы и снега.
Он снег любил – как боль, как благодать.
Как ненавистно лето! Если только…
Но тише, сердце. Тише. Надо жить.
И всё затихло, словно по приказу.
Грехи замолкли, словно петухи.
Трамвая ждали спутанные рельсы.
С проспекта доносился шорох шин.
На пятом этаже окно горело.
Художник из окна смотрел в простор.
Как небо велико – не расписать!
Как много есть бессмысленной работы!
Наш мир нелеп, но есть ещё в нём место,
Есть для чего не спать ночами, бредить,
Бродить по свету, коченеть и петь.
Сверкала между рельсами трава.
Зелёный шум перетекал из крон
В не спавший мозг, и лёгкие, и сердце.
В огромном мире пахло свежей краской,
Разлукой, болью, новыми стихами.
Надеждой на бессмысленность. Любовью.
И перекличкой пьяных сторожей.
Мир был огромен и не населён.
Давила плечи с непривычки шкура.
Во рту ещё оскомина горела
От яблока. В лесах боялись звери.
Река текла о чём-то о своём.
Рай тосковал, что он отныне пуст.
Спектакль окончен. Счастья нет на свете.
А это значит – будет чем заняться.
Он вытер кисть, упрямо усмехнулся,
Взглянув, как глупо розовеет даль.
Наивная! Не бойся, я не хищник.
Я только тот, кто делает всё вечным.
Я тот, кто есть. Один на целом свете.
Не верь в меня, не бойся, не проси.
Я всё возьму, что нужно мне от мира,
А если нет чего, то я создам.
Зелёный шум плодился над землёй,
В крови молчали старые грехи,
Чего-то ждали мёртвые просторы,
И воздух цвёл, и пахло новизной,
В огромном мире пахло свежей краской,
И поднималось скомканное утро.