(Реквием по умирающей стране. 1988 год)
Стогов еще не отошел ото сна, когда услышал за дверью приглушенный разговор.
Им владело сейчас то состояние, какое бывает у всех людей: когда пробившееся к мозгу реальное и еще не забытые сновидения, расплываясь, смешиваются между собой и превращаются в сплошную, размазанную кашу, жизнь которой всего миг. И этот миг тянется долго-долго, будто на нем остановили пленку фильма жизни и забыли, куда крутить дальше: повернешь в одну сторону, - человек проснется, в другую- опять попадет во власть сна.
На этот раз прокрутили вперед, и Сергей Дмитриевич открыл глаза. То, что было до этого, пропало, и он ясно разбирал в тишине знакомые голоса.
Вставать не хотелось. Мышцы приятно ныли, даже не ныли, подвывали, по-собачьи подскуливали от расслабленности, тепла и мягкой, чистой постели. И не держись они на костях, наверное от удовольствия распылись бы по простыни. Голова тоже никакого желания работать не изъявляла и с радостью бы заснула вновь, но увы, не удавалось, и Стогов с сожалением подумал:"Надо вставать."
Вяло пошевелился и, снова одолели сомнения:"А надо ли?" - ему не так трудно было подняться, как не хотелось выходить, изображать разбитость, болезненность, отвечать на ненужные вопросы и снова врать, врать, врать без конца и без края, будто на этом вранье весь его белый свет сошелся клином.
Все стало противно и ненавистно. Как так: он, сильный, умный мужик не может решиться на такой пустяк, сказать правду, да ни какую-то там государственную тайну выдать, а просто, его правду, от которой ему одному никакого покоя, тесно и душно, она как на дрожжах растет и распирает изнутри. И всего-то проговорить несколько слов... А не может...
Сергей Дмитриевич, ухмыльнувшись, невесело подумал:"Это тебе не заводом рулить."
И напоследок попытался заснуть, и неудачно. Рывком, чтобы опять не засомневаться, выбросил тело из под одеяла и худой, сравнительно стройный подошел к окну.
Солнце опускалось и пряталось за пятиэтажное здание гостиницы, а из-за гостиницы на его дом и на лицо падали холодные, длинные, сырые тени, заставившие Стогова передернуться. Он нехотя натянул трико, мягкий индийский полувер, подарок жены, подошел к зеркалу и, пригладив не первой свежести шевелюру, шагнул к двери.
- Здорово, Серега, - первым его увидел Александр Иванович Лукьянов, полковник милиции, начальник Новоборовского ОВД, и протянул широченную мужицкую ладонь, как будто этой лапищей пропахал полземли. - Ну давай, выкладывай. Я смотрю жив, здоров, а тут твои женщины полгорода на ноги подняли, от дела отрывают. - то ли в шутку, то ли всерьез начал он. - Что стряслось?
Из кухни в беленьком накрахмаленном фартучке, в сопровождении соблазнительнейших запахов показалась Ирина Сергеевна, хозяйка дома, жена Стогова, а напротив Лукьянова, внимательно рассматривая обоих, стояла дочь.
- Что с тобой, Сергей? - Ирина подошла почти вплотную и как у ребенка для чего-то потрогала лоб, словно все болезни собирались именно там. Лоб был нормальным, только после ее заботы побелел мучными пятнами.
- Пап, я им все рассказала.
- Догадываюсь.., а зачем? - Стогов не смог сдержать раздражения, - Я же сказал... Почему мои слова ничего не значат, Аня? Ну надо же, ноль внимания...
- Послушай, Саш.., если она тебе все рассказала и ты все знаешь, то скажи как собираешься действовать, кого ловить? - и со злобой натянуто улыбнулся, - ведь улик-то..Ноль целых, хрен десятых...
Он помолчал, словно раздумывая, как бы побольнее кольнуть, и не дал никому ответить, заговорил сам:
- Специалисты, шерлокхолмсы... Эта, ладно, зеленая, нихрена не соображает, но ты.., что скакать, что вы торопитесь, лезете везде... Не пацан же...
- Погоди, дорогой, - Лукьянов не ожидал такого поворота и перебил Сергея Дмитриевича. - Я к тебе в гости пришел, не хочешь, бога ради... Вижу, ты нормален, здоров... Пожалуйста, уйду.
Он приподнялся со стула и продолжил:
- Ты что взбесился, Серега? Ирина твоя звонит, я думал вообще что.., а ты тут как тигр разъяренный... Успокойся давай. - он опять сел, и бедный стул заскрипел под такой громадиной.
Видимо Стогов согласился, во всяком случае заговорил он дружелюбней.
- Ладно, извини. Знешь, все до того глупо вышло. Ничего не помню. Голова болит, но ни сотрясения, ни ушибов... Сам не пойму.
- Давай экспертов вызовим. Лапшин вчера из отпуска вышел, посмотрит. Он-спец. Таких сейчас мало. Больше языком спецы... Дела не хочешь, не будет... Только, знаешь, обидно. Ни за тебя, за себя обидно. Завтра, да что... - он осекся на полумате, - сейчас вот вечером какая-нибудь шваль и мне по башке звезданет. Мы же добренькие. Ты вот-добренький дядя, хороший, жалеешь, другой добренький, а по башке получают чаще и чаще... Уж я-то знаю... - он замолчал, потом двусмысленно растянул, - Смо-три-и...
Стало тихо. Лишь из кухни доносился шипящий звук, и через открытую форточку слышались крики пацанов, гоняющих мяч.
- Хоть угостил бы, что ли... Черт побери, долго в коридоре держать будешь? - по свойски, шутя проговорил Александр Иванович и серьезно добавил, - ладно, хочешь замять, бог с тобой, но тебе еще работать, смотри, как бы на таблетки не пришлось вкалывать. Думаешь, так все сразу и вскрывается? Может и боком вылезти.
- Сергей, - из кухни крикнула жена. -Вы что правда, идите в зал. У меня все готово, сейчас накрою... Аня... - и начала выдавать дочери ценные указания: принеси то,подай это, и дом оживился обычными семейными делами и разговорами.
Лукьянов не унимался. Видно по служебной привычке нет-нет да и спросит:"Не замечал ли кого.., а денег много было. И Сергей Дмитриевич старался спокойней отвечать, как можно короче, чтобы меньше путаться.
Подошел, включил телевизор, надеясь отвлечь гостя чем-нибудь сногсшибательным, но как по одной, так и по другой программам неслась давно приевшаяся муть, и если бы их не позвали за стол, телевизор вряд ли бы спас.
Накрыто было как всегда изящно и даже шикарно. И над всем этим изобилием посреди стола возвышался внушительный графин с водкой. Стогов с удовлетворением отметил:"Так может только Ирина." Аккуратность, строгость и изысканность не только на столе, но и по всему дому исходили от нее. Сергей Дмитриевич по-молодости боролся с этим, казалось, излишеством, но проиграл, и теперь доволен этим.
Он разлил на троих в глубокие, переливающиеся разными цветами рюмки и хотел что-то сказать, но Лукьянов перебил. Улыбнулся и, игриво подмигнув хозяйке, торжественно произнес:
- Ну... За вернувшегося из рая. - и все содержимое залпом, по привычке вылил прямо в горло, минуя рот. Стогов выпил поскромнее. Ирина-лишь пригубила.
Сергей Дмитриевич вдруг вспомнил сон и про себя повторил:"Из рая, из какого рая, откуда он знает?". Но его перебили:
- Сергей, положи бифштекс, ешь, а то опять будешь как в тот раз... - жена перевела взгляд на Лукьянова, - Он-то, смотри буйвол какой. Ведро вольет и не заметит.., а ты ешь, - и еще разок напомнила, - ешь..
И Стогов принялся есть, а сон как-то сам собой забылся.
Разошедшийся Александр Иванович наливал по второй, по третьей и все торопил, ровно спешил куда-то. Он вообще был скор на руку, во всех делах, и за столом тоже волокиты не терпел.
В отличии от него Сергей Дмитриевич не торопился. Он, прислушиваясь к себе, начал замечать, что в душе хорошеет, все потихоньку забывается, отдаляется и не терзает... Пропустили они и по четвертой, и стало еще лучше.
А Лукьянов добавлял и добавлял, и они уже вполне были готовы к разговору. Особенно ретивый страж порядка, тот даже ерзал по хрупкому стулу, не замечая осторожных взглядов Ирины Сергеевны.
- Слушай. Ты вот не хочешь шуму.., ладно, добро. Я тебя понимаю, все это закрутится, сам не рад будешь... Но они ведь, шпана, оборзели совсем. - желание выговориться не давало ему покоя. - Раньше увидят милиционера, простого сержантика, и кто куда, лишь заморыша какого или недобитого возьмешь, а сейчас.., да только зевани, и по ушам схлопочешь, будь здоров...Демократия...Дерьмократия...Разболтались все... Все разболтали... - Лукьянов в горячке налил себе одному и, не заметив, осушил до дна.
- Вчера от Первого выходим, ты не был у него еще? Был? Ну тогда знаешь, собака такой, смотрит, будто украл у него, что...,мол,доживаете голубчики.. Так вот подхожу к машине, а она, как ехали по грязи, так и стоит заляпанная, плюнуть, слюны жалко. А Вася мой в соседней о демократии треплется... Ну что, говорю, Вася, так в грязной и поедем? А он:"Александр Иванович, но ведь кругом грязь, через квартал такими же будем." И улыбается... С-сынок. А сам хоть бы встал. Ну ладно, думаю... Ведь четыре часа отсидели, зла не хватает...
Лукьянов заметно опьянел, себя не контролировал, и брань сыпалась из него направо и налево. Ирина Сергеевна посчитала себя здесь лишней, и захлопнув дверь, вышла из зала.
- Саня, брось, не заводись, - Стогов выглядел намного трезвее и спокойней гостя.
- Ну как так, черт побери? Я вытягиваюсь, каблуками щелкаю, а он, щенок, семечки на губах и глаза выпучил, да так нагло: мол гони меня, гони, не много потеряю...
Сергей Дмитриевич, чтобы утешить гостя, разлил еще по одной. Графин опустел, и хозяин отправился на кухню, к холодильнику.
Когда вернулся, Александр Иванович уже выпил и, не закусывая, встретил его дребезжащей как милицейский свисток руганью, неясно к кому обращенной.
- Ты закуси, домой ведь идти. Хоть недалеко, но мало ли.-Стогов пододвинул к нему тарелку с салатом и поправил задравшуюся скатерть.
Лукьянов начал вяло ковыряться в нем, как капризный ребенок что-то вылавливая, но потом опять заругался и о еде забыл.
- Слыхал, Федю Бархатова начали крутить? Эти... И снова пацанва... Один там у них есть. Франт. И у меня в ОБХСС новенький... Прислали... Я его и сам-то побаиваюсь. Копает, копает... Поди еще подослали.
- Да брось ты... Хорош. Напугался. Ну что он сделает? Что? Бархатов-дурак по твоему? Не заводись... - И без всякой связи Стогов подумал о доме, об одинокостоящем в степи доме. И его до того захватило этой мыслью, что невольно перестал слышать последние милицейские новости, и в который раз сам у себя спросил:"Как я там оказался? Ведь я действительно должен был ехать в Москву... Ну на самолете, на поезде, - не на машине же..."
Он, выискивая подходы, решил расспросить пьяного Александра Ивановича.
- Лукьянов, а что, взять, купить дом где-нибудь. Перевезти в поле, чтоб никого кругом... Хочешь,- свисти до упаду, хочешь, - вой, что есть мочи.., никто тебе даже пальцем не пошевелит. Взять, и на целое лето... - Стогов не заметил, как размечтался, воочию представив прелесть такого независимого существования. Перед ним раскинулась степь, бескрайняя, безмятежная. Горизонт по всем сторонам. И ветерок легонько гнул мягкий ковыль. - Слушай, ты ведь все знаешь. Может есть где на примете, чтоб шоссе недалеко... Я б честно, взял себе. Нервишки что-то. А то не хуже тебя, завожусь как игрушечный. Ты ж часто ездишь, может вспомнишь где..?
Сергей Дмитриевич внимательней посмотрел на Лукьянова и понял, тот его совсем не слышит. Он тоже сейчас был в себе, а может уже ничего не соображал. Тупо, по бычьи, уставился в какую-то точку и, не отрываясь от нее, тяжело и густо сопел.
- Саня, ты что? - вид Лукьянова Стогову не понравился.
Тот, очнувшись, поднял глаза и отвлеченно проговорил:
- Да ничего, Сереж. Давай по последней... И пора.- Он взглянул на часы, - О-о... Давай быстрей....Моя уж теперь скется... Домой... Домой.
Стогов разлил еще по одной, и обожженное за вечер горло не почуяло горечи. Он водку проглотил как воду, и от этого стало неприятно. И он невольно подумал:"Зачем? Вот сейчас он уйдет, а я... Я, напичканный этой гадостью... На всю ночь..."
Лукьянов его отвлек:
- Ну давай, Серега, пойду я. - он, слегка пошатываясь, тяжело поднял отекшее тело и, задевая стены двинулся к двери. В проеме навалился на косяк и шумно ударил дверью о шифоньер. Продвинулся дальше. В коридоре с трудом натянул ботинки и, приложив руку к голове, уже совсем вяло пробурчал:
- Все... Пошел... Ирине, мерси.
Дверь захлопнулась, дом затих и, показалось, опустел.
Сергей Дмитриевич щелкнул замком и остался стоять в нерешительности, будто идти было некуда.
Стало слишком свободно и грустно.
Он опять вернулся в зал, сел за стол, но и там ему не понравилось. Часы показывали за полночь и назойливо напоминали: пора бы ложиться.
По заведенному в последние годы обычаю после изрядной выпивки Ирина Сергеевна стелила мужу отдельно, в другой комнате. Вот и сейчас его постель была разобрана, но не манила упасть и забыться. Спать не хотелось.
Странно, он столько выпил, не намного меньше Лукьянова, но опьянения не чувствовал: мозг работал холодно, и теперь корил и за выпивку и вообще за все, отчего самому Сергею Дмитриевичу было мерзко. Он каждой клеточкой организма ощущал лишь одно:-пустоту. Пустота везде: внутри, снаружи, кругом одна пустота, которая, казалось, завладела всем миром и уводила его куда-то, где становилось еще хуже и непонятнее.
Он постоял над постелью, раздумывая, затем ноги сами понесли его к окну.
Болтающийся на столбе скрипучий фонарь то выхватывал Сергея из тьмы, то снова терял, оставляя в темной комнате, и Стогову в темноте казалось неуютно и даже страшновато.
Стогов смотрел на реку. Та широким полотном катилась перед глазами влево и вдалеке, словно позабыв что-то, поворачивала обратно, образуя крутой изгиб. Буи и створы поочередно подмигивали бодрствующему человеку, приветствуя еще одного ночного бедолагу.
Теплоходов не было, и они радовались, что хоть кто-то видит их работу.
А иначе, для чего ж трудятся..?
Сергей Дмитриевич опять захотел к реке, но опутавшая его ночная лень поборола и оставила стоять на прежнем месте.
Ночная река навеяла грусть и сентиментальность. Он вспомнил, как когда-то бегали с пацанами по песчанным косам, ныряли до посинения, до стука зубов, ловили петлями юрких щурогаек и постоянно мечтали. И мечты вместе с ними росли и чем дальше, тем границы их раздвигались, становились обширнее, все оторваннее от жизни и все невыполнимее.
Стогов улыбнулся:"И куда все подевалось?" Как-то этот самый Лукьянов, Саня, вечный драчун, сблатовал всех на ту сторону,- очень уж манила к себе,- и на дырявой долбленке четверо балбесов отправились навстречу черт его знает чему.
Лодка метров через триста ушла под воду, а их вместе с ней понесло на быстрину, что луной сейчас отражалась в левом углу окна. А там, радуясь очередной добыче, как щепками играла бревнами огромная воронка, из которой и взрослому-то не выбраться.
Сергей вновь улыбнулся. Достал сигарету и, затянувшись, громко закашлялся.
- И как я оказался на буе..?Ведь запрыгнул же как-то... - перед ним отчетливо проплыло, как он оставался висеть, дрожа от страха, а пацаны безумными глазами смиренно смотрели на ждущие их круговороты. Несло прямо туда...
И если бы не подвернувшийся катерок-обстановочник, то не было бы сейчас ни Лукьянова, ни остальных.
Когда их подобрали, в горячке забыли про него и только где-то через полчаса сняли дрожащего, со скрюченными от напряжения пальцами.
"И ведь все остались живы. Шурка, вон какой боров стал.., а каким был: насквозь светился... А вообще он хороший был пацан, ничего не боялся...Что жизнь сделала...
А Юрка? Юрка куда-то уезжал, а где ж теперь..? Постой, я его видел где-то не так давно. Встретиться бы... Как прежде... Так, а четвертый, а кто ж четвертый? Рыжий.., солнышко.., как его... Замарашка, замарашка звали... Замараев. Вовка Замараев... Так он же погиб... На границе. "-Сергей вздрогнул и настороженно посмотрел по сторонам.
- А я забыл, и не разу не пришел... А Лукьянов.., он помнит..?
Стогову как ребенку вдруг захотелось заплакать. Ему сейчас до слез было жалко не так Володьку, как себя, этого же Лукьянова, Ирину, дочку, Аннушку, и вообще всех, всех людей, которые так мало получают доброго друг от друга.
"Что мы делаем, что я делаю, что делим..? Вот побоялся сказать правду. Смешно ведь. Ведь верили же в героев, играли в героев, старались походить на них... Ге-ро-о-ой..." - Он затянулся и, забывшись, обжег пальцы.
Что с нами сделалось, почему мы стали такими... Чего боимся..? Куска..? Да в гробу я его видел... - Стогов вдруг негодующе, непривычно заматерился и видимо громко, так что появилась Ирина и раздраженным спрсонья голосом прервала его:
- Ты что, совсем уже? Горячка что ли? - она, завернувшись халатом, почему-то стесняясь, пошла обратно, и на ходу еще бросила обидного:
- Эх, пьяни... Начальнички... Пример... - голос ее, побурчав немного, стих, и у Стогоча мысли тоже стихли.
Ему захотелось сейчас же обнять Ирину, прижать к себе и не отпускать. Он неожиданно почувствовал: жена ему дорога и совсем не безразлична. Хотелось вылить наружу все накопившееся, очиститься, раздеть свою душу, и уже чистой душой прикоснуться к ней, как в дальней юности, еще не поглощенный думами и проблемами. Но выработанные годами тормоза и на этот раз не отказали и удержали на месте. Даже слова не сказал.
Какой-то сразу смиренный, постаревший, отошел от окна и, побросав в беспорядке одежду, завалился на кровать.
Тень от фонаря дергающейся полосой мельтешила на стене и, глядя на нее, Сергей Дмитриевич подумал:"Вот так и я всю жизнь болтаюсь. Что-то делаю, кричу, ругаю, наказываю...А для чего, мне-то это зачем? Ордена, грамоты... Ведь это все мои рамки, это товар за мою свободу. Раньше, пацаном, ничего не было, даже ели не всегда вволю, но ведь я был счастлив... Жив... Сашка был счастлив, а сейчас, "-он ухмыльнулся:" Вон, каблуками щелкает... Не-е-ет... Не надо, ничего этого не надо. Я не желаю жить, как сейчас живу... Я хочу любить, бежать, падать, срываться, вставать, пусть будет больно, но я так хочу. А то всю дорогу: не хорошо, нельзя, делай так, дружи с тем... Но ведь я же взрослый"-здесь Стогов начал потихоньку забываться, кипевшее эло бурлить переставало, он несколько раз буркнул какие-то неразборчивые слова и замолчал.
Дышать стал реже, глубже. Было видно, что мысли к нему приставать перестали и на ночь отпустили от себя. Как коня в ночное... Где он сейчас: может подался в детство, придумывать новые мечты, еще более неосуществимые, а может и впереди, готовиться к встрече светлого будущего... Кто его знает..?
Свет на стене, не смотря на то, что никто не видит, все равно маячил, в миллиардный раз доказывая, что он независим от чьего-либо сознания, что он-объективная реальность, и возможно безумно гордый этим. Но свою безумную гордость ему разделить было не с кем, и наверное от этого он немного грустил и мерк.
Временами с реки доносились приглушенные гудки теплоходов, но и они не доходили ни до кого, разве только взбадривали сонных собак...
Город, дом и комната затихли.