В заоблачной мгле небеса не видны
и, прочно от взоров сокрыт,
рождественский ангел коснулся луны
и снова на землю летит.
Осыпанный пылью серебряных звёзд,
он мчится по лунным лучам
туда, где, как радуга, высится мост хрустальным мажором звуча.
Туда, где в сиянии северных льдин
на хмуром забытом плато
под сумрачным небом он будет один
и не помешает никто.
На севере сером, где лёд да туман
и летом скрывают зенит,
он поднял трубу золотую к губам,
и воздух вот-вот зазвенит.
Чтоб в елях косматых сигнал разбудил
ещё непонятную дрожь, чтоб голову южным морям остудил
колючий серебряный дождь
чтоб в небе качнулись планеты-шары
на нитках космических трасс
средь бус метеоров, комет мишуры,
галактик, закутанных в газ.
И как на верхушке внесённой в тепло
морозной сосны голубой, дня самого первого утро взошло
рождественской светлой звездой.
Он медлит, рождественский ангел, земли
ночной совершая облёт,
он видит, как замерли скал корабли,
застывшие, вмёрзшие в лёд,
и их кровеносные жилы пусты,
как пьяницы грязный стакан,
на них не растут ни трава, ни кусты -
лишь ветер им лижет бока.
Он видит пустыни без края и дна,
где жаден песок и горюч,
где день полон зноя, а ночь холодна,
и звёзды стыдливы без туч.
Он слышит Урбана приглушенный рёв,
запутанный в сеть эстакад,
и птиц перелётных волнующий зов,
и в кронах концерты цикад.
Он чувствует запах гниющих болот,
тропических роз аромат,
и в сотах янтарный лекарственный мёд
и сочный дурманящий яд.
И видит:над всем этим, жалок и горд,
царит человеческий род. В селеньях его суета и разброд,
он гибнет и вновь восстает.
Что даст ему новый рождественский пир,
презренному роду владык?
К вершинам души не поднимется мир -
он так же останется дик.
Рождественский ангел не знает ответ
на этот извечный вопрос.
Он смотрит на землю, как тысячу лет,
со смесью улыбки и слёз.
Он ждёт полуночный решительный час, когда уже время в пути,
чтоб снова к губам, как и тысячу раз
злотую трубу поднести.