1912 год. Вологда. Август. Солнце клонится к закату. Сухая трава возле дощатого тротуара – сплошь в голубоватой паутине. Тротуар разный – то старые темно-серые и черные доски, то свежие ярко-бело-желтые заплаты. Старые доски поскрипывают по-своему, свежие – по-своему, и как мне нравится этот звук под нашими ногами.
Мы идем втроем: я - пятнадцатилетняя Саша, белобровая девица с лохматой белой косой и красноватыми веснушками, моя старшая сестра Оля и наша тетя Лена, младшая мамина сестра – беспокойный, подчас шумный и назойливый, но все равно любимый нами ангел-хранитель нашего детства.
За ветхим заборчиком – огромное дерево, усыпанное маленькими, чуть больше лесного ореха, яблочками-ранетками. Они падают на доски тротуара, в сухую траву, лежат на паутине как в гамаке.
- Саша! Брось сейчас же! Пыль, грязь, дизентерия, завтра я тебе куплю ведро этих ранеток, только мы их помоем…
- Тетя Лена, не надо меня хватать за руку, я не ребенок, я сама разберусь, что мне делать…
Оля никак не участвует в нашей обычной перепалке. Она идет рядом, но настолько отрешена, что кажется – вообще не здесь...
Оля невероятно, ангельски красива. На ее хрупком лице с огромными, как на иконах, темно-серыми глазами - останавливаются взгляды всех встречных. А потом всякий из них - мужик ли, телеграфист, лавочник, пожарный, городовой, ветеринар, священник, нищий - смотрит Оле вслед, на ее точеную спинку (мне бы такую – нескладной и сутулой) и толстую темно-каштановую косу.
Этой осенью, на Покров Оля выйдет замуж. А сейчас мы идем к знаменитой вологодской кружевнице Анне Степановне – заказывать кружева для Олиного подвенечного наряда. И наша с тетей Леной перепалка заканчивается именно потому, что мы уже пришли.
Старый, но крепкий вологодский дом из еловых бревен, черных и засеребрившихся уже от времени. Ставни с незатейливой резьбой. За поющей калиткой, посреди дворика – высокая ель. Из-под нее выскакивает рыжий лохматый пес. Тетя Лена охает и пятится, пытаясь спасти от его бурных ласк и золотистой шерсти свою серую юбку.
- Рыжий! А ну-ка иди к себе! Ишь!..
Пес мгновенно покоряется спокойному голосу хозяйки.
Анна Степановна небольшого роста, в очках, в темном платке и коричневом платье. Ничего светлого нет, казалось бы, в ее облике, но откуда сразу – ощущение света? От карих глаз за круглыми стеклышками?.. Она обращается к Оле, как бы не слыша многословных объяснений тети Лены:
- Под венец?..
Оля молча, чуть смущенно кивает. Ей вдруг кажется, что эта маленькая женщина в круглых очках и темном платке - знает о ней всё.
- Ну, пойдемте.
Я думала, что в доме кружевницы кругом одни кружева. Но это не так. Кружев в доме не видно. В нем полутемно, стол накрыт темно-красной плюшевой скатертью, горит лампадка, очень много икон. И пахнет… чем?.. Ладаном, кардамоном, нафталином, горячим утюгом, суровым мылом, сухой травой, которой еще с Троицы набиты вышитые подушки?.. Вдохнуть бы этот запах сейчас – хоть одним-единственным вдохом…
Хозяйка с усилием выдвигает ящик черного, с медными замками, комода. И вот они, кружева. Неважно, что в доме темновато – кружева светятся сами. Анна Степановна раскладывает по темному плюшу свои образцы. Тетя Лена захлёбывается восторгом:
- Оленька! Смотри! Вот это, непременно это! Нет-нет, пожалуй, это лучше!..
Но Оля не суетится. Она вообще никогда не суетится, наша Оля. Она долго-долго смотрит на всё - чтобы указать потом спокойно и решительно на два образца.
- Хорошо. Это для фаты. Платье атласное будет белое?
Оля кивает, и ей опять кажется, что эта вологодская кружевница знает о ней всё.
Но и я тоже согрета теплом Анны Степановны. Мне не хочется покидать ее домик, и она это ловит:
- Видели, барышня, как кружева-то выплетаются? Желаете посмотреть?..
Говор коклюшек. Тайна рождения узора остается непостижимой. А что, если я сейчас попрошу ее… Нет, куда мне, непоседе и неумехе! Разве смогу я когда-нибудь научиться такому искусству…
Мы выходим во дворик, прощаемся. Тетя Лена берется за щеколду калитки. Но Оля вдруг останавливает ее, коснувшись руки. И мы все понимаем, что моей сестре необходимо сейчас остановиться…
Может быть – остановить время.
- Буду вспоминать потом этот день… Как кружева заказывать ходили…
***
Восемь лет спустя. Мы с сестрой сидим, спина к спине, на единственном нашем деревянном чемодане, на палубе отчаянно дымящего и вздымаемого волнами Черного моря парохода «Вологда». Рядом, на красном одеяльце, спит Олина младшая дочка Лиза, закутанная поверх пальтишка в мамину шаль – ребенок, который научился бояться раньше, чем внятно говорить. А там, уже далеко, за глянцево-черными волнами, на одном из севастопольских кладбищ остается нищая могилка старшего Олиного сына Алеши и нашей хлопотливой тети Лены, умерших здесь от тифа в один день – и как только мы все не заразились, чудом… Тетя до последнего своего часа уговаривала нас беречь себя и не есть немытое.
А где лежат тела Олиного мужа и нашего папы – это мы не будем знать уже никогда, потому что погибли они друг за дружкой - в последних боях армии Врангеля. Нам сказал человек, который видел их убитыми – это всё.
На палубе мы потому, что места в каютах или хотя бы в трюме нам не досталось, да и попали-то мы на этот пароход – еще одним чудом, может быть, само название помогло мистическим образом.
…Это я плачу, а Оля – нет, она только молится - всю эту нашу страшную дорогу:
- Упокой, Господи, души павших воинов Николая и Петра… Елены… отрока Алексия…
А нельзя ли вот сейчас выйти из этого страшного времени – вот просто взять да и выйти – и войти в тот тихий августовский день в родном нашем северном городе?.. Чтобы снова идти по дощатому тротуару к Анне Степановне?
Она умерла за полгода до февральской революции. Она заслужила это счастье – не дожить.
- Сохрани нас, Господи, сейчас в море. Сохрани там, на чужбине. Ты всегда был так милостив к нам, Господи… Спаси…Сохрани…
Оля замолкает. Волны все выше, качка уже мучительна, тем более что мы голодны. Летят брызги. Лиза просыпается и лежит молча, с открытыми глазами. Чуть поодаль храпят два офицера, укрытые одной шинелью и оттого невольно прижавшиеся друг ко другу. Один из них время от времени вскрикивает во сне, но его товарищ не просыпается.
- Саша, а ты помнишь тот день...
Сестра не продолжает – я просто сразу понимаю:
-Да, Оля, я сейчас пытаюсь в него вернуться.