Сыро. Капает с крыш. Но хорошо. Не противно. Нет этой безумной гадкой течи зимой-то… Туманец. Пары над снегами. Тихо. Снег с крыш новомодных плюхнулся мордой в мостки. Пришлось поднимать и выводить в сугробы. Свет прибывающей весны сверлит серое пространство неба и потемневшие снега. Что-то очень странное чувствуешь зрением и сердцем в этом серо-белом поле, что-то отчасти искусственное, кем-то ограниченное для тебя. Зыбкие и влажные кубометры леса, поля, неба, дороги. Нет космоса, размаха. Тихие и очерченные пластины стянувшегося мира. И ты сам на дорогах – упакованный в мягкую геометрию оттепели. Бредёшь, как будто после затяжной болезни: и сладко, и лениво. И вдруг детали… Они воскрешают тебя, лечат зрение. Сорока, купающаяся в снежной поляне реки Елюги… Японские гравюры заснеженных ветвей в чёрном и сыром ивняке на рекой… Белые вербочки… Жёлтые потёки на снегу от пустых остовов цветов на грядках… Речная промоина… Растопыренный куст вишни в каплях и чёрных ягодках… Проявившееся и исчезнувшее лицо прохожего… Обугленный испод сосны...
Идёшь и вспоминаешь дни, когда ты был бессмертен. И, как оттепель, они лениво выплывают из прошлого, обволакивают память, сладко и небольно дышат в тебе. И примиряют с безвременьем дня.