Конец той зимы был тёплый, иноди лёд на шляху подтаивал, а к вечеру уже превращался в стекло. Лошади пуча глаза, семенили копытами, отказываясь тащить всадников в горку. А тащить по гололёду надо было ещё и награбленный в Московии скарб.
Конь Сагайдачного потерял подкову, подкова же была намалёвана на гербе гетмана и герб назывался - «Побог».
«Плохая примета. Может я Бога потерял?» - думал Сагайдачный и хмурился.
Его же черкассы были все веселы. Сигизмунд заплатил за поход 20 000 злотых (по злотому на брата). Домой везли добрые трофеи. Король обещал разрешить казакам собственный суд и даже открыть в Киеве православные храмы.
Однако гетман был не весел.
Не выходили из головы проклятия Ливны и других московских городков – «Продались католикам! На своих, на православных саблю подняли! В аду гореть будете иуды хохляцкие!» - кричали умирая москали, не желавшие становиться украинцами.
Да продались – думал Сагайдачный, но ведь, Москва то же продалась.
Десять городов разграбили запорожцы пока шли к ней утверждать нового русского царя Владислава Сигизмундовича Вазу, которого выбрало на царство московское боярство. Король их заставил. Но чернь поляка не приняла и восстала. За то и наказывали кацапов.
Один только городок Михайлов не смогли. Потому как - горожане нежданно вышли из за стен и ударили в бок. Штурм захлебнулся, хохлы отбежали под смех и свист кацапов.
Было дюже обидно. Сагайдачному спалившему сам Истамбул, не покорился какой то вонючий, рязанский Михайлов. В сердце его клокотала жаждой мести гетманская гидность.
Сидя на берегу реки Прони, и глядя на город глазами, отражающими пламя костра, Сагайдачный написал михайловцам: "Не надо смеяться о вашей силе и моем отступлении. Утром град ваш возьму рукою, как птицу!" - и пообещал каждому отрубить руку и ногу. Сам привязал послание к стреле и запустил из татарского лука.
Но утром, запорожцы вновь потерпели неудачу. Горожане снова вышли и ударили уже с другого бока. Видно Бог им помогал.
Оставив под Михайловым около тысячи трупов черкассы ушли к Москве. Потому как не было больше сенсу терять жизни и время на захолустье. Москали свистели и кричали им в спину: «В аду гореть будете иуды!».
Случилось то три года назад в последний день Успенского поста. День позора сей - 27 августа гетман запомнил хорошо.
И вот вспоминал его сейчас на Рождество 1621-го, стоя на коленях перед иерусалимским патриархом Феофаном, думал - "Слава Богу, что не взяли Михайлов, а то был бы ещё один грех на душу". Феофан приехал в Киев дабы тайно от короля Сигизмунда назначить православных митрополита и епископов, окормить замордованный поляками православный люд.
Гетману же было страшно - «а в друг и вправду - будет ему ад за измену».
Сагайдачный каялся за поход на Москву. Вместе с ним у стен Трахтемировского монастыря, что под градом Каневым в снегу, на коленях,скинув шапки и склонив чубы стояло несколько тысяч королевских реестровых казаков. Патриарх журил их за убийства единоверцев, но грех отпустил. Да и как не отпустить такой силище?
Лёд на сердце растаял. Искренние слезы намочили усы гетмана.
Облепив повозку Феофана как пчелы матку черкассы проводили патриарха до границы с Валахией.
А когда простившись с Феофаном Сагайдачный задремал у очага в белой крестьянской хате то привиделся ему сон, будто бы бредёт он по заснеженному чухонскому лесу – драному, сучковатому, а сзади черные волки воют. Страшно. Помолился он, и тут же снегирь красногрудый прилетел, запорхал, от ствола к стволу, будто бы звал куда.
Пошел Сагайдачный за птицей и пришел к белокаменному забору, в заборе ворота, над воротами подкова прибита, под ней апостол стоит, ключ золотой на пальце крутит. Снегирь сел апостолу на бороду, апостол ворота отомкнул. Вошел в них гетман, а там сад цветущий: трава зелёная, розы, чернобривцы, тюльпаны, павлины ходют, пчелы нектар собирают. И люди - все молодые и все как Адам с Евой голые.
Кто закусывает, кто хороводы водит, кто на бандуре играет, кто в речке купается, а иные на львах среди цветов верхом ездят. Остальные же никого не стыдясь совокупляются всюду и попарно и кучками.
И дико и радостно. "Господи помилуй" - перекрестился гетман, пригляделся, а одна пара, под вишней цветущей, это мать его Макрина и сам Феофан, только молодые они.
Макрина в дерево упирается, патриарх её одной рукой за зад держит, а в другой у него кубок серебряный. Вишня вздрагивает с неё цвет летит словно снег рождественский, из кубка кагор выплёскивается. Макрина вскрикивает, а патриарх
трудится и псалом поёт.
Увидели они Сагайдачного, обрадовались и идут к нему. У Феофана член как булава гетманская стоит и качается, туда-сюда, а матери лет 16 всего, на голове венок из гвоздики, русы волосы до бёдер у ней, груди так и плывут, как лодочки по Днепру.
Гетман со стыда покраснел как тюльпан, чувствует и у него член зазвенел, прикрыл срам ладонями и хотел убежать уже, а мать ему нежно так говорит: «Здравствуй сыночек, вот и ты в раю, не зря я тебя родила».
А Феофан говорит - «Вот так гетман в раю Господа славят - всем ес-тест-вом своим» - и кубок протягивает – «На ка выпей, да не стыдись, то на земле грех был, а здесь всё можно. Мы ж в раю Петруха! Тут все со всеми и все равны.
Тут и делать то больше особо нечего. Ешь, пей, сношайся, во славу Господа - вечно.
Вон видишь толпа девчат из воды на тебя глядят и смеются, это те, которых козаки твои убили. Не смущайся, они не в обиде, они из за вас в рай попали. Вечно любить тебя будут. Иди к девкам гетман Господа славить. Иди.»
Пошел Сагайдачный к речке, а сам думает - «Вот оно ради чего все мучения земные, все подвиги духовные - "Еш, пей, сношайся". Чудны дела твои Господи.
Однако, почто у грека как булава, а у меня со снегирика - раз все равны?».
А ему вслух кто то отвечает - «А шо непонятного? Кто там больше постился у того здесь елда и больше».
Выбежали девки из речки козаку навстречу, схватили его за руки смеясь, затащили в воду и давай купать...
Так Сагайдачный поймал птицу рукою, во сне. Ну или птица его поймала.