Не Данте венок, не избушка
на Острове призрачных грез,
не райского хлеба горбушка,
а мрак, что в глаза мои врос.
Не видно прочерченных линий
бульваров моих, площадей.
Искристый мерещится иней
на тонких изломах ветвей.
И ощупью, выкинув руки,
жильцы, как слепцы, в темноте
блуждают с душою в разлуке
в томительной маете.
А там за рекой и за лесом
моления Федры о том,
чтоб мрака сорвалась завеса
и лик воссиял над крестом.
Молитва разносится плачем
над темной незрячей рекой.
И лес, что лишь в полдень прозрачен,
обернут косматою тьмой.
И время царапает щеки,
и бесится снега крупа.
Под взглядом ее яснооким
руины да черепа.
Как с этим найти в себе силы
быть тем же и жить налегке,
слыть тем вызывающе милым,
с классической грустью в строке?
Не видя прочерченных линий,
не видя пророческих снов,
я купол небес темно-синий
у тьмы этой вырвать готов.
И если тяжелое вето
в домах городских не падет,
сияния звездного света
подарит нам небосвод.
Не Данте венок и не Остров
миндальных фантазий и грез,
а луч, проникающий остро,
далеких негаснущих звезд.