О мама, распахни окно и свет дневной впусти,
Мой меркнет взгляд и мысли в нём, как те холмы вдали.
О мама, сына моего, ведь внук он твой, возьми,
Убереги от бед его, ради меня храни.
О мама, руки так бледны, омой их, обвяжи
Мне ноги белым полотном, я отдохну в тени.
О мама, ветвь одну возьми от деревца того
И свежей горсть сорви травы для ложа моего.
Постель пустую так укрась, не думать чтоб о том,
Печали затопить не дай слезами милый дом.
О мама, красных ты найди три ягодки в лесу,
Сожги дотла их до зари, чтоб не блуждал мой дух.
О мама, веточку сломи, пусть плачет ивы сок,
Для Роберта её храни, чтоб вспомнить меня мог.
Он будет знать - моя душа на небесах живёт,
Коль слёзы ослепят глаза, - в ответ нам смотрит Бог.
Скажи ему, что умерла я от любви своей,
Но к вечной радости пришла в тот час, и только с ней.
О мама, спустится когда закат на этот мир,
Средь бледных трав укрой меня и спрячь среди могил.
At Last
O mother, open the window wide
And let the daylight in;
The hills grow darker to my sight
And thoughts begin to swim.
And mother dear, take my young son,
(Since I was born of thee)
And care for all his little ways
And nurse him on thy knee.
And mother, wash my pale pale hands
And then bind up my feet;
My body may no longer rest
Out of its winding sheet.
And mother dear, take a sapling twig
And green grass newly mown,
And lay them on my empty bed
That my sorrow be not known.
And mother, find three berries red
And pluck them from the stalk,
And burn them at the first cockcrow
That my spirit may not walk.
And mother dear, break a willow wand,
And if the sap be even,
Then save it for sweet Robert’s sake
And he’ll know my soul’s in heaven.
And mother, when the big tears fall,
(And fall, God knows, they may)
Tell him I died of my great love
And my dying heart was gay.
And mother dear, when the sun has set
And the pale kirk grass waves,
Then carry me through the dim twilight
And hide me among the graves.