В одном и том же городе,
не очень и большом,
была моя квартира,
и старый частный дом.
Квартира была в центре,
и виды хоть куда,
удобства все в наличии,
горячая вода...
А дом стоял у речки,
на самом берегу,
но чтоб там было здорово,
сказать я не могу.
Склон высился достаточно,
и мог давать обзор,
но поросль древесная
скрывала кругозор.
Там были стены белены
и сыро от реки,
окошки небольшие,
низеньки потолки.
На два семейства хата,
санузел во дворе,
печное отопленье,
водопровод – в ведре.
И много раз обещано,
что будут расселять.
И даже очень скоро.
Но… нужно подождать.
И в этой хате-мазанке
жил дядя Гриша мой
(он мамин брат двоюродный)
с ребёнком и женой.
Я с ним не часто виделась.
Лишь в детстве иногда.
И я его запомнила,
каким он был тогда.
Приземистый и плотный,
на филина похож:
брюнет с бровями-щётками,
и чуть с горбинкой нос.
Увидите на улице
случайно издали:
идёт и смотрит коршуном,
угрюм и нелюдим.
Но стоит только в гости
переступить порог,
и он добряк, болтушка,
весёлый куманёк.
И помнится особенно
среди других примет
на подбородке ямочка,
как от укола след.
Нет мнения единого,
как это толковать.
Кто говорит чертинка,
кто – Божия печать.
Мы с ним видались редко,
поскольку мамин брат
был, с её точки зрения,
неправильно женат.
Однажды в конце лета
он с мамой провожал
племяшек двух на поезд,
привёз всех на вокзал.
Приехали заранее
(уж лучше, чем бежать
с вещами да с гостинцами),
и стали ожидать.
Вот ждём-пождём, и вроде бы
как начало свежеть,
и мама предложила
ветровочки надеть.
А где же эти куртки?
О, Господи! Они
висеть остались дома.
В прихожей. У двери.
Их мать жила стеснённо
(была разведена).
Сама им куртки шила,
возилась допоздна.
Проверили. Ну точно:
их в чемоданах нет!
И тут же дядя Гриши
простыл буквально след.
Он на стоянке впрыгнул
в свой старенький «Москвич»,
завёл с пол-оборота,
заехал под «кирпич».
Кусок пути обрезал,
рванул на переезд,
звенели семафоры,
но времени в обрез.
Он думал две секунды,
покуда подъезжал,
и нет, не тормоз выжал,
сильней на газ нажал.
Звоним из автомата:
бабуль, спустись-ка вниз,
возьми с собой куртяшки
и Гришу там дождись.
Моё упало сердце,
послышалось едва:
ваш скорый прибывает,
платформа номер два.
Стоянка три минуты,
отсчёт от головы.
Мы подхватили сумки
и двинулись к пути.
Пришли туда примерно,
где встанет их вагон.
Вдали, где рельсы сходятся,
уже мерцал огонь.
Попутчики подходят,
а дяди Гриши нет.
Гудит протяжно поезд
и замедляет бег.
Вагоны проплывают,
сверяем номера.
И кто-то по перрону
бежит... Успел! Ура!
К земле клонилось солнце,
прощальный свет лило,
заглядывало в лица,
опять гостить звало.
Его лучи-софиты
слепили из-за спин,
и дядя в них казался
геройский исполин.
Потом и я однажды
уехала вослед.
Прошло с тех пор, однако,
ужасно много лет.
Мне мама говорила,
что дяди Гришин дом
в итоге расселили,
и он пошёл на слом.
В полученной квартире
бедняга не пожил:
жена его спровадила,
и он совсем запил.
В деревне, в отчем доме,
один, как перст, сидел,
к нему сестра родная
моталась между дел.
Но он её заботу
не слишком замечал:
всё спрашивал про жёнку,
про дочку вспоминал.
На подбородке ямочка –
как скважина замка,
никто к нему, пожалуй,
ключа не отыскал.