Под полуночный треск
выползаешь наружу.
Вывих ноги — цемент,
залитый в лужу.
Грозные лица птиц,
с укором смотрят.
Деревянных щупальец лес
полон и текст
тоже.
Загашено в черно-белый —
цвет могильной земли —
её пальто развевается
почти у моей головы,
его подол весь обкусан крысами
и капли терпкого яда
капают на лицо мне,
а большего — и не надо:
лишь выписывать и выкуривать
из закрытой комнаты лунный свет,
смотреть на её брови хмурые
и знать их секрет:
я знал в ее комнате зеркала,
с тревожными лицами юной скорби,
глаза — беззрачковые — два белка,
и вены — кроны, как вены — корни.
Беспутные и безжизненные их носители
плетутся по безмирью бед.
И узнавал я в них её,
она бежала к ним, им вслед
кричала про свинцовую судьбу,
что подарила два ножа:
один, он первый — для стола,
второй, так как она чужа
всему людскому миру стала,
чтобы носила в сердце гордо
и на ногах — в мечтах — стояла твердо,
не думала про рок.