Так получилось, что мои самые близкие друзья в прошлом кадровые военные. Все потому, что большая часть моей собственной взрослой жизни тоже прошла в армии. Теперь все мы разменяли восьмой десяток. На этот раз встреча с товарищем должна состояться в окружном военном госпитале на Суворовском проспекте. Место хорошо знакомое по разным событиям прежней жизни. Идешь туда, совершенно не думая, и чисто механически сворачиваешь на Тульской улице, видишь перед собой корпуса строгих классических линий, некогда носивших имя Петербургского Николаевского военного госпиталя. Все потому что события эти засели в моей памяти, как зарубки на стволе дерева. Оно засыхает и умирает, а рубленные отметины остаются…
Военное учреждение и вход туда, как в любую войсковую часть начинается с охраняемого КПП. На этом внешнее сходство заканчивается. Все здесь предельно демократично и доброжелательно. Вахтерша на схеме показывает нужный лечебный корпус. Мне только было нужно позвонить другу и уточнить название отделения. Через проходную движется непрерывный веселый поток слушателей Военно-медицинской академии и прочих повышающих свою квалификацию специалистов. Здесь лечат военнослужащих и одновременно учатся правильно это делать.
Прохожу обязательный температурный контроль и поднимаюсь на третий этаж. Лестница в здании средины XIX века шире наших современных почти в два раза. Непривычное ощущение простора продолжается и дальше. Мир толстых стен и непомерно высоких потолков.
Друг встретил меня в коридоре, крепко обнялись. Мы видимся редко. Свои больничные скитания мой товарищ старательно скрывает по причине большой скромности. Чего людей зря от дела отрывать? А тут случай вышел особенный. Срывалась запланированная встреча по случаю Дня защитника Отечества. Позвонив, он сообщил, что уже третью неделю находится в госпитале. Теперь мы сидим в холле и беседуем. Понятно, что самый первый вопрос о том, что случилось, о самочувствии. Время нашей встречи порядком посещения больных не предусмотрено, но на это здесь мало обращают внимание. У военных в жизни случаются разные обстоятельства. Наверное, это разумно, поскольку такой визит не слишком мешает лечебному процессу. Все и так движется по заведенному порядку. Никто себе лишних вольностей не позволяет, народ сюда приходит серьезный. Сразу отметил, что этим госпиталь выгодно отличается от многих гражданских медицинских учреждений. Врачи и младший медицинский персонал молодого, годного для выполнения воинских обязанностей возраста.
В этот день у меня еще запланирована рабочая встреча по будущей выставке. Взял с собой рабочую папку с акварельными рисунками. Пользуясь случаем, показал их своему другу.
- Ты у нас молодец, хорошее дело делаешь, - говорит он.
- Даже не знаю, кому это больше нужно, - отвечаю ему. - После увольнения из армии сохранилось ощущение своей нужности. Написанные книги, рисунки. Интерес к ним - хороший жизненный стимулятор. Совсем не желание что-то доказать или самоутвердиться. Не для этого все затевалось. Только время куда-то торопится, его вечно не хватает.
- Да, теперь время стало быстрее бежать, - вздыхает мой друг. - Знаешь, как у хорошего бегуна на финише. Он там всегда прибавляет в скорости. Не успеешь оглянуться - день прошел, а там неделя, месяц и даже целый год…
- Бежит…
- На даче сейчас сын больше работает. Пусть привыкает, ему там потом хозяйствовать. Ничего не могу сказать, дети у меня хорошие. Знаешь, одышка появилась. Тяжело сюда подниматься…
Возле нас остановился какой-то рослый парень, глянул на мои рисунки и скрылся за дверью своей палаты.
- Это тоже больной?
- У нас в отделении свободные палаты занимают раненые. Здесь они тоже лежат.
Приходит лечащий врач и приглашает моего друга в кабинет. Приятный такой, располагающий к себе человек. За ним тенью следует обучающийся здесь молодой врач-ординатор. Скучать не приходится. Незнакомый парень опять оказывается рядом, руку мне протягивает:
- Владимир. А нам вы свои картины покажете?
Предлагает в палату зайти. Соглашаюсь, иду за ним. Помещение на четыре койки, все заняты. Лежачий больной только один - правая стопа у него под бинтами. Все остальные уже на ходу - гражданские куртки зимние в углу висят. Знакомимся. Мои рисунки идут по кругу, что-то про них рассказываю. Улыбаются, кивают головой. Рисунки все больше по питерской городской тематике. Вижу, нравятся. Красиво, говорят. Солидные мужики, лет под тридцать. Про войну ничего не спрашиваю, но нутром чувствую, что не расположены они об этом со мной говорить. Поблагодарили за визит, а я в ответ, пожелал всем скорейшего выздоровления. Выхожу, а Володя опять идет следом:
- Хотите, мои рисунки посмотреть? Я тоже немного рисую.
- Конечно, посмотрю, интересно даже…
Он вынес мне пачку своих рисунков. Вот и не нужно больше ничего спрашивать. На всех листах, кроме одного, война изображена. Не слишком профессионально, зато с настроением. Экспрессивные и грубые линии, сознательно искажающие фигуры людей и нагромождения военной техники. Жестко. Парень все это сам видел, пережил. Он там каждый метр обожженной земли прополз или прошел…
- Что, некрасиво? Это я уже здесь рисовал. Занять себя чем-то надо было. Водкой душу не всегда отведешь…
- У тебя хорошие рисунки. Они… настоящие…
- Война мало похожа на то, что по телевизору показывают. Гибнут там наши ребята. Часто бывает, ни за что. Не дают нам по-настоящему воевать. Давно бы уже все закончили…
Из него выплескивалась голая солдатская правда, которая всегда отличалось оттого, что приходилось слышать. Точно по Михаилу Юрьевичу Лермонтову в его бессмертном «Бородино». Он тоже военным был, и хорошо знал, о чем писал:
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?
По этой правде выходило, что у некоторых начальников нет желания воевать оттого, что дети их живут «по заграницам». Спорить с ним не стал, больше слушал. Дистанция огромного размера между генералом и простым солдатом в армии всегда была. Разве, что случались редкие исключения. Теперь, надо полагать, из этой дистанции образовалась настоящая пропасть. Может и так, не знаю...
- Вот вы сейчас у нас в палате были. Мы все так решили. Подлечимся, наберем силы на госпитальных харчах и опять туда вернемся. Сейчас людей «ремонтируют» быстро. Уступать дальше никак нельзя. Все нашей кровью солдатской оплачено.
Владимир говорил спокойно и уверенно, словно речь шла о деле совершенно решенном или какой-то обычной работе. Смотрел на него и думал, что вижу перед собой совершенно новых для себя людей. Еще вчера таких не было. Они вели себя по-другому. Была в них какая-то внутренняя сила, убежденность в своей правоте. Помните, как это у Бориса Пастернака?
В них не было следов холопства,
Которые кладет нужда,
И новости и неудобства
Они несли как господа.
- Так там же стреляют. Опять ранить могут или убить...
- Вы думаете, что у вас здесь, в Петербурге настоящая жизнь? Простите, тогда вы многого не понимаете. Настоящая жизнь - она там, где рядом со смертью ходит. Я на войне многое для себя понял. У меня там друзья, и я обещал им вернуться.
- Дома кто ждет?
- Мать...
- Ранение тяжелое?
- Так, ногу осколком зацепило. Рану зашили, подлечили. До свадьбы заживет...
- А отпуск по ранению разве не положен?
- На ВВК решат, но все говорят, что дадут. Только можно и отказаться, рапорт написать.
К этому времени пришел мой товарищ. Завтра утром его должны были везти обследоваться на Лебедева, 6. В общем, предлагали делать серьезную операцию.
- Не страшно?
- А чего мне волноваться? Это врачи пусть беспокоятся. Им же операцию делать.
Мой друг по мере сил старался излучать спокойствие и уверенность.
- На дачу когда собираешься ехать?
- Пока не знаю. Нужно еще отсюда выбраться...
Сколько раз меня самого спасали военные врачи? Раза два, точно. Да, любая настоящая жизнь начиналась только за этими стенами...
- Слушай, а что ты знаешь про этого молодого человека?
- Володю? Почти ничего. Сержант отдельной разведроты, хороший добрый парень...
Уходя, задержался у дежурного поста:
- Спасибо вам за нашего Виктора Петровича.
- Мы стараемся, - широко улыбнулась в ответ красивая медицинская сестра.
Глаза опять слепил белый снег..