Тихая поэтесса «давно за сорок».
Сердце в мышиных дырках и сырных норах,
Сношенные ботинки, часы от мамы –
Символ нелепой, вялой, фамильной драмы.
Бродит по улицам, серая как другие,
Нету ни кошки – астма и аллергия,
Ни мужика, сопящего на диване,
Ни круговерти объятий и раздеваний.
Служит обузой в конторе Водоканала.
Шарфики вяжет – это зимой немало.
Верит в Ахматову, Бэллу и Черубину,
Каждую осень идет наблюдать рябину.
Пишет стихи. Читает их раз в полгода,
Если не помешают астма и непогода, -
Жалкие словно фантики горсти строчек,
Точек, кавычек, боли и проволочек.
С ней обращаются вежливо, но прохладно,
Словно с соседкой по бане или парадной.
Звезд не хватает, слово за хвост не ловит,
Зато не болтает и хорошо готовит…
Ангел, что посещает ее халупу,
Не привередливый в общем-то, и не глупый.
Выдали – значит надо вести за ручку,
И разбирать каждую закорючку.
Выдернув перышко (крепкое, маховое)
Ангел сидит с тетрадкой – сова совою.
Правит как может – а может он еле-еле,
Это не ямщика вывозить в метели,
Не прикрывать парня в босяцкой драке.
Что там рифмуется? Рыжики? Раки? Маки?
Бедные строчки к утру обретают форму,
Вьются и бьются, как-то приходят в норму.
Штирлиц бы не заметил бы ни провала…
Вот только ангелу – мало.
Он хочет выше –
Вышить звезду, которой уже не выжить,
Вышибить искру там, где уже истлело,
Выжечь слова напалмом – и к черту тело!
Ангел ломает копья, а поэтесса
Ходит по тротуарам, не чуя веса,
В хмурых прохожих врезается, как слепая,
Чувствует – в пальцах горячее закипает.
Слово становится яблоком и рыбешкой,
Смотрит с забора белой бездомной кошкой,
Слово приходит. Сложится? Кто же знает.
Астма и аллергия. Экстаз. Весна и
Градус безумия не предвещает радость.
Даже фотограф не сможет поправить ракурс.
Скоро она шагнет – легкая в белом платье…
Ангел ее подхватит крылом тетради
Ради стихов, зреющих виноградом.
Скажет:
- Садись и пиши.
Я – рядом.