Эдип Физиолог, или Элементарные аффекты тела, показанные в поэтическом и научном порядке, разделённые на четыре книги, каждая из которых разветвляется в шести направлениях, и нацеленные на раскрытие множественности оснований всего сущего.
***
I. Эдип Физиолог, или
Элементарные аффекты тела
Начинается книга первая,
земельная,
пиковая…
—— 1 ——
Между бритыми членом и яйцами
Затесалась чесотка адская,
Не сравнима ни с мысли встрясками,
Ни с похмелья болотами вязкими.
—— 2 ——
Только прибавлять, и никогда не убавлять. Пусть растёт, пусть множится, пусть живёт, забавляется, страдает и умирает — пусть протекают такие ручьи, какие есть, ибо других не имеется и не может быть, так как дивность того, что есть, уже безгранична и всеохватна. Пусть будет всё, ибо без этого будет пусто, как бывает пусто в моих погребах. Не погребайте, к слову. Никого и никогда. Оставьте это дело самой Земле, как для того лишь и возникшей, чтобы вбирать и воздавать, но никогда не держать за шею, никогда не диктовать должного.
—— 3 ——
Запёкся кишечник, склеились его буйные шланги,
Запеклась горловина медная, и склеились связки,
Оба они, как брат и сестра, под убелённым камнем
Нашли свои новые лица и вечную жизнь во мраке.
—— 4 ——
Пускай придёт зима, и покроет Землю снегом, а вместе с ней и бледные мумии, памятники отваги, заводящей высоко в горы и глубоко в пещеры, где из века в век находит она своё роковое пристанище. Не последнее, нет — вечное; не внутреннее и не внешнее, а всевещное. Они уже защищены ледяных куполом, надёжно сохранены от тления, гниения или высыхания. Здесь не орудует тепло как повсеместная порча, но, будучи высоко ценимо, бурлит глубоко в органах, в самых ядрах органов — в сердце, в печени, в лёгких, в желудке, в кишечнике, что помещены в больных телах, покрытых медвежьими и волчьими шкурами.
—— 5 ——
Волна тепла от самого купола в сердце,
Её никогда не будет — так постоянно кажется,
Но жизнь никуда не уходит — она вращается
На плоской платформе всемирных часов, —
Так возвращается всё что ни есть в Природе.
—— 6 ——
В своей наиболее известной работе "История пляски" (1975) американский культуролог Джеймс Алан Лесли пишет следующее: "Вплоть до эпохи Возрождения для ритуальной пляски, как и для танца вообще — ни в христианской, ни в языческой традициях — не были характерны понятия сюжета, схемы, композиции, начала и конца. Появление танцующего человека посреди площадной толпы было похоже на зарождение новой жизни, которая только здесь, и здесь в первую очередь, только сейчас, и прежде всего сейчас. Пляски никогда не репетировались. Отрепетированное, теоретически схваченное действо как феномен возникло лишь в XVI веке в качестве реакции Ренессанса — причины его возникновения нам до сих пор не вполне ясны. Люди, охваченные стихией пляски — и дикий грек, и римский служитель Вакха, и пьяный галл, и буйный викинг, воспринимались так — исполнил танец; может быть, поскользнулся, может быть, упал; пришёл, порадовал и ушёл". Научная карьера Лесли была затруднена его политеистическими взглядами, выступлениями против креационизма и полным безразличием к движениям политической сцены: в течение девятнадцати лет он был ассистентом профессора, тогда как его научные работы уже получили широкую известность и, по сути, уже проложили ему путь к званию доктора культурологии. Католическая церковь города Кембриджа, где находится Массачусетский университет, подвергла его отлучению — сам Папа девять раз пропел ему анафему.
27 – 29 декабря, 2021 год.
***
II. Делец Монетчик, или
Вечное сияние золотой биржи
Начинается книга вторая,
водная,
крестовая...
—— 1 ——
Мир пожилых людей. Молодые не будут рождаться, но лишь только старики глубокие. Какие меткие слова, не правда ли? Разве не Симона де Бовуар? Нет — то Якоб Урлих опять взялся пророчествовать. И тем метче они, что не приносят денег совершенно. Более того, как только бывают произнесены слова си, тут же дырявятся карманы у всех присутствующих. При буржуазном строе общества молодость обречена — люди либо работают, либо не работают, но всё их гложет что-то, вечно их что-то точит, и страждут неизбывно. При буржуазном строе психики молодость просто вытеснена, её выронили в копилку.
—— 2 ——
Что-то тошнит меня, блевать охота... Не смогу я завтра на работу, ну вот никак...
—— 3 ——
Обычно я сразу, честно и прямо говорил им, что я шарлатан. Русский шарлатан с финно-угорским лицом грубоватого Аполлона родом из эстонских лесов, шут-разбойник, народный любимец и потеха для народа, картёжник страстный, игрок азартный да в словеса игрок, пьяница разудалый да табака курильщик. Любая малейшая словесная стычка всегда заканчивалась дракой, вернее, всё, абсолютно всё шло к тому, чтобы она закончилась дракой, но драки никогда не происходило — им завтра на работу, и выглядеть следует подобающе. В конце концов, они просто чего-то боялись. Один раз меня всё-таки жестоко избили, сильно избили, и тогда я, наконец, восторжествовал.
—— 4 ——
Пусть на народ снизойдёт милость его бессребренных благодетелей, и народ отпустит им прегрешения их... Не знаю, бывает ли по-другому? Неизбежность некоторых вещей настолько явственна и очевидна, сами факты их настолько прозрачны, что о них даже не пишут в литературе. Текст просто присутствует в культурном пространстве в виде непосредственной данности и, будучи исходным наличием, чаще всего даже не прочитывается. Написать об этом в книге было бы настоящим коммерческим подвигом. Эта книга будет продаваться очень хорошо, потому что написанное в ней присутствует повсюду, и чаще всего присутствует в качестве внутреннего, и поэтому элементарно не считывается, образуя колоду, которая снимается сама в себя.
—— 5 ——
Книга вторая, водная, продаётся хуже всех иных, потому что протекает сквозь механизм схватывания, словно вода сквозь пальцы. Проникает она и сквозь твёрдые лопасти мельниц, и сквозь тяжёлые жернова. Никакой пользы не даёт эта книга — ни тому, кто пишет, ни тому, кто читает. В ней не содержится ни точности, ни разброда, ни изыска, ни буйства. По крайней мере, я хорошо извлёк тогда, и подбросил жезл, и прихлопнул ногами в прыжке, выйдя из дверей биржи, а в карманах моих зазвенели монетки — в руках моих был ключ от всех дверей, и вечером я выпил полный кубок. И буду извлекать весь год, и буду подбрасывать жезл, прихлопывать ногами, звенеть монетками, открывать все двери и опустошать кубки. И хорошо обставлю свой дом — жезл в руке, монета в сундуке, ключ в ларце и кубок в серванте. И хорошо мне будет в доме моём.
—— 6 ——
Книга вторая, водная, продаётся лучше всех иных, потому что просачивается сквозь механизмы рынка, словно вода сквозь пальцы, существует вне спроса и предложения. Мне заплатили за неё ещё до того, как я начал её писать. Во время её написания мне даже налоговые бумаги не приходили, и так далее, и тому подобное, и другие... А даже если бы и пришли, их бы украл, изорвал и выбросил в окно Шут Физиолог. Он просто злодей, наглец высшей гильдии. На одном из обрывков тех бумаг, который я обнаружил под своими окнами приятным влажным июньским утром, типографским оттиском был нанесён следующий текст: "...в срок до двадцати четырех часов, не более того, уплатить мне для передачи истцу на условии предоставления последним должным образом составленной расписки сумму в триста семьдесят две тысячи франков и семьдесят два сантима, составляющие одиннадцать сроков платы за проживание в вышеозначенных помещениях, истекшие к первому января сего года, не считая уплаты за нынешний месяц, а равно и иных пошлин, сборов, процентов, издержек и выплат, засим уведомив, что во несоблюдение данного Предписания в указанные сроки будет к тому понужден силою закона и всеми имеющимися мерами, и прежде всего конфискацией и наложением ареста на все движимое и украшающее снимаемые ответчиком помещения имущество". Тогда я просто бросил бумаги и проклял бумаги, и забыл бумаги, и забил на них. Я украл эти бумаги, а вмести с ними и ваш дом. Вечером того дня в карточном раскладе моей судьбы выпала червонная десятка, и пена в бокале казалась золотой в закатных отблесках.
1 января, 2022 год.
***
III. Шут Физиолог, или
Гримасы и ужимки
Начинается книга третья,
воздушная,
бубновая...
—— 1 ——
Прекрасный, сияющий, всегда полный джина — он начинается там, где заканчивается большое море, и заканчивается там, где начинается городской и сельский быт. Он занимал свою, только ему уготованную позицию и среди суетливо снующих горожан, и среди размеренно трудящихся поселян — они приносили охапки сена и грозди винограда в дар закатному небу, и вечера были спокойны и великолепны, залиты бескрайним спокойствием и переполнены мерцающим великолепием. Говорят, он взрывал понедельник — действительно, и над вереницами деревень, очерченных своими скромными огоньками и светом трактирных окон, и над торжественными городами стояла вечная суббота, — лишь немногие знали о том, что именно его нужно благодарить за это. Говорят, он искусно множил деньги и праздники.
После того, как он выучился чтению, — а было это не позднее возраста двух-трёх лет, — он сразу перешёл с книг, которые считал пустыми и неспособными научать, на символические решётки, небесные знаки, складки бумажных жизней, четвертичные алхимические сборки карточных мастей и всего что ни есть в мире, средневековые таинства; он обратился к чтению шахматных фигур, игральных костей и странных камешков, округлых и словно тщательно отполированных, которые в бытность свою ребёнком он находил на дне прозрачных ручьёв — потоки чистой воды приносили камешки с горных вершин во влажные, заросшие густой травой низины и уносили их обратно — на них помещались аккуратно выведенные надписи, значение которых всегда оставалось для него совершенно неясным, однако он всегда умел их читать и понимать. Он начал запоминать карточные последовательности и постепенно дошёл до той степени совершенства памяти, когда сходу схватывают целые колоды. Память — это очень важное слово. Он постоянно работал с памятью. Он запоминал свои карманные города целиком, со всеми их поворотами и уголками, — и отдалённые, хорошо спрятанные от внешних глаз переулки, и центровые перспективы, магистрали проспектов, — он выхватывал их из рукава своей расписной рубахи, сидя в расписной избе или в царских дворцах, или в небесном пределе. Говорят, он сочинял песни — лёгкие сами по себе и делающие лёгкими, поднимающие всех, кто их слышал, успокаивающие и утешающие, когда это было так необходимо, назидающие видеть всё исключительно добрым, прекрасным и правильным, исцеляющие невроз. Он сочинял мелодии и слова, натянутые, как вековечная пружина-струна, сильные и напряжённые, неуловимые, как секунда, интимные и печальные, когда это было так необходимо — сочинял и пел свои стихи, раздеваясь до крови, обнажая светотени мышц и ярые угли мозга. Никогда и ничего он не записывал — рожа у него была явно не бухгалтерская. Говорят, он учил людей эйфорическому видению мира, и дивились учению его.
Известно про него, что он всегда ходил туда, куда ему не надо.
—— 2 ——
Тело его, как настоящий неприступный автомат, в ответ на различные внешние раздражители давало различные ответы, и происходило это сразу же, мгновенно, без промедления, по мановению красного сердца или по редкому заклинанию удачи — так бывает только с язычковым рефлексом, либо когда желудок жаждет воды или яда. За каждым внешним раздражителем следовала своя, неповторимая реакция. После бессонной ночи он становился взвинченным, слегка буйным, приподнятым — теперь он мог быть гораздо более активным, нежели реактивным. Автоматические аффекты его тела, в процессе внутреннего, внутривенного, технического самоосуществления и воплощения разлагались на элементарные составляющие и предлагались зрителю уже не как кушанье, но как жестокий вызов — захватывающий, способный унести туда, откуда почти невозможно вернуться невредимым и целостным, прежним. Разбивался каждый. Всё расщеплялось на запахи, вкусы, цвета и текстуры, звуки, ощущение расположенности в пространстве и времени, память о своём имени, возрасте и прошлом, на слова и минуты, затем пересобираясь и перепонимаясь — сборки были ужасны, а понимание никогда не было озарено отчётливостью.
Из его горла — а он любил горланить так, что во всей округе в окнах лопались стёкла, а в сервантах шёл трещинами бесценный фамильный хрусталь, и горько раскалывались стеклянные детские игрушки — выпадали ругательства, пламенные проповеди о мирской святости, мошеннические схемы, макаберные шуточки, вековечные заповеди и даже целые законы, пустые, ерундовые тексты, научные теории (с доказательствами), нравственные поучения, нервы, деньги, дела, бумаги и чёрная желчь. Из его желудка раздавалось недовольное бурчание, из кишечника — невнятный бубнёж, из коленей — старческий хруст, пограничный со страхом травмы и смерти, из основания позвоночника — утробные звуки растрескивания Axis Mundi.
Каждый из публики то дрожал в ужасе, то жадно бросался расхватывать выпавшие из телесного автомата дары. Иные же объявляли ему встречный вызов — одни падали, ударяясь головой оземь, сражённые в самое сердце, выжатые и обессилевшие, пьяные и обнажённые, другие же побеждали и гордо ставили ногу на завоёванное с грозным и гордым видом: "Моё! Мне!" — в следующую секунду их сминала неизвестно откуда пришедшая чёрная сила, похожая то ли на лавину ветра, то ли на чумазого, лохматого чёрта, и пригибала их к земле, укладывала их рылом в грязь.
Из всего этого буйства самым уязвлённым, самым травмированным всегда выходил сам зачинщик и виновник, главный актёр и непревзойдённый искусстводелатель — сам Шут Физиолог. После нескольких часов дикого сатирического экстаза, когда он то плясал на полянах, то валялся в кустах, словно пьяный Пан, он сперва плотно, до отвала, до слабости отсыпался (часов двадцать пять – двадцать семь), а потом долго болел — одинокими ночами он дрожал, лёжа в мокрых простынях вечно неудобной постели, неспособный провести без движения даже тридцать секунд, потерянный в своей простуженной, холодной, сырой синей комнате; он был совсем надломлен; обеспокоен и встревожен то прошлыми ошибками и позорами, то будущей участью своей, и некому было ему помочь или утешить его, или порадовать...
—— 3 ——
Он учил народ лихой — разбойников, воров. Пел им песни, рассказывал прибаутки. И приняли его к себе, и полюбился им. Как-то раз ворвались в разбойничий домик жандармы. Лихие люди в ту ночь были объяты глубоким сном и не могли предвидеть беды, и не успели бежать — некоторые было хотели выскочить в окна, но жандармы цепко схватили их и за ноги втащили обратно. Заковали в кандалы и цепи, по рукам и ногам заковали. Всех разбойников повесили сразу же, тут же, прямо напротив хижины, без суда. Но Шут Физиолог обвёл жандармов вокруг пальца с серебряным перстнем и был единственным, кто успел ускакать от слепо карающего бича закона. Он оказался хитрее всех, умнее всех, лучше всех. Разумеется, его тоже повесили бы, если смогли бы схватить, в наказание за то, что якшался с разбойниками и ворами, и в назидание другим, чтобы зареклись иметь дело с лихим народом.
Когда Шут отбежал от разорённой, поражённой горем хижины достаточно далеко и оказался в безопасном месте, которое он хорошо знал и где никто уже не мог его настигнуть, он сел на большой серый камень и горько заплакал, и плакал долго, и ничто не могло утешить его скорбь. Слёзы его упали в землю, точно семена, и из них выросли чудные лозы, побеги которых в холодную пору полнолуния плодоносят резными, искусно выполненными медальонами и чудесными перстнями из чистого серебра. Потом этот случай часто снился ему, и от этих видений он вскакивал, дрожащий, весь в ледяном поту, а следующий день ходил словно оцепеневший, ощущая себя тонким, хрупким стеклом — он не мог вымолвить ни слова, и только свет Луны мягкой вуалью печали ложился на его бледную, бескровную, поражённую смертельным недугом воспоминаний душу. Плакал и я, когда мне рассказали эту историю, и плакал вновь, когда решил её записать. Эта печальная история была составлена мной главным образом по воспоминаниям ученика и питомца Шута Физиолога, имя которого осталось неизвестным.
—— 4 ——
" Купил колоду карт. Раскрываю, как будто хочу съесть. Жуть как интересно посмотреть на картинки болтливых и пустых валетов, прекрасных и коварных дам, мудрых и прозорливых королей. Что ждёт меня? Рассмотрев их внимательно, с тщательностью их перебрав, я понял, что туз колоду не ведёт... Туз пик стоит на страже садов и фонтанов в королевском дворце — этих мест никому не доводилось видеть. "
" Купил шутовской колпак. Хотел было что-то положить, насыпать или налить в него — ничего не выходит, всё из него выпадает, высыпается и выливается. Пустое дело. "
" Купил фигурки зверей: медведя, бобра, лисы, кошки, зайца. Диковинные. Стою и любуюсь, любуюсь и ночью, при свете свечи, когда город уже погасил огни. Просыпаюсь на следующее утро, глядь — а они ускакали от меня, так что и след простыл. Нет зверям пристанища на земле. [...] С тех пор ничего не покупал, поелику всё самое лучшее имею за так, даром, от природы или от случая, посему и доволен повсеместно и счастлив безмерно, чему всех и учу. "
(Из писаний Шута Физиолога, составленных в пору его старости)
—— 5 ——
В разбойничьей хижине
За гадальным столом
К нам возвращалась память.
Мать выходила и говорила:
"Их не ждать — они все в дыму".
—— 6 ——
Трактат "Народ и пиво" был написан анонимной группой германских монахов приблизительно в начале одиннадцатого века. Эта книга является одним из тех немногих памятников литературы на древневерхненемецком языке, которые дошли до нас в оригинале, а не в позднейших списках. Основной темой произведения является пиво и его функции, коих авторы выделяли две — лечить и радовать род человеческий. Главным социальным принципом и идеалом, который они манифестировали и за который боролись, являлось обилие пива и жар-воды в целом, хотя они, исполняя устав, не прикасались ко крепкому совершенно. К слову, судя по количеству рукописных копий, трактат был чрезвычайно популярен в средневековой Европе — в различных скрипториях работа переписывалась по меньшей мере восемь тысяч раз. В настоящее время оригинальная рукопись хранится в Национальном музее города Мюнхена.
9 – 15 января, 2022 год.
***
IV. Алхимик Флегестон, или
Поэт, лишённый тела
Начинается книга четвёртая,
огненная,
червонная...
—— 1 ——
— Что вы называете вечностью? — спросил любопытный человек, случайно оказавшийся именно здесь и именно так.
— То, что грядёт... — ответил ему поэт, лишивший себя тела при помощи абсента, этого зелёного призрака, посоветоваться с которым в закрытую комнату своего сознания отходили тогда многие французы и голландцы.
—— 2 ——
Приделан барный стол к всему Величью Жизни,
Но ему не хватит ни одной конкретной строки... Ему всегда не хватает.
По собственной воле, из ничего, хотел написать самый великий сонет,
Но даже этой строке сонета не вместить всей грандиозности замысла.
В моей кровати — потоки крови, крови, крови... и эйфории...
—— 3 ——
Верлен пьёт, осуждая людей безнравственных, сам при этом беснуясь, закатывая пьяные дебоши, обожая простреливать руку своему молодому любовнику, в то время как Лотреамон декламирует свои искусные и красноречивые инвективы людям высоконравственным, совестливым, склонным к раскаянию... Верлен был не менее искусен и образован (как же сложен, однако, этот вопрос). Верлен пил не потому, что не знал, как можно иначе, но именно потому, что знал — знал, умел и делал. Но Лотреамон ненавидел искренне и умер рано — разумеется, при тёмных, невыясненных обстоятельствах. Поистине поражает многогранность галльской литературной сцены... Все пили абсент и белое вино, но все жили, живут будут жить вечно! Так-то! Альфред Жарри, как забавный сатир, и ныне танцует над ними.
—— 4 ——
К оккультному доктору пришёл неизлечимый. С порога доктор, взгляд которого был подобен свинцовому шарику мушкетной пули, доктор, умеющий смотреть сквозь тела, тут же узрел, и мгновенно, в уме, со скоростью той же пули поставил диагноз. Ещё до того, как пришедший вымолвил первое слово, доктор сказал ему: "Такого средства нет ни у нас, ни где-либо в мире вообще. Нет средства для того, чтобы излечить сожаление".
—— 5 ——
Валеты и дамы разных мастей, осыпающиеся с неба шестёрки, девятки, тузы, скромные засаленные монетки, пёстрые платья — русская традиция. Кровавые короли и джокеры, фишки, хорошие купюры, бары — традиция американского покера и блекджека; традиция, переполненная виски. Правда, рисунки на картах так себе. А ещё есть две красные акриловые кости — для крэпса. Просади все деньги — пускай! Но всё же рискни — дух риска, гуляющий по ночным улицам Нового Орлеана, благословил тебя, и на этот раз тебе выпадет много пятёрок.
—— 6 ——
Материя вообще не имеет смысла, равно как и тело, являющееся её атрибутом. В сущности, материя бесполезна. Жиль Делёз однажды сказал: "Если человек умирает, то он умирает, как животное" — сказал, и тут же закурил. Действительно, для поэта нет ничего важнее его собственного тела — иначе откуда бы взяться всем этим стихотворениям?
27 декабря, 2021 год – 30 января, 2022 год.