И за каждою спиною — нож,
и шатаются в бессильном гневе,
отворяя двери в ночь,
черные огромные деревья.
В их ветвях, как в лапах сов,
пронизанных лучом луны ущербной,
мерещится меж важных слов
лицо синицы эфемерной.
Она все время за тобой,
всегда кружится пред глазами.
Стоит сменить взгляд — угл другой —
чтобы сложился пазл в сознании.
Она становится спиной —
не мыслями, не слезами, не криком —
к пугающему чернотой,
тускнеющему в небе лику.
Пытается спастись в тепле
и отыскать средь пепла хмари
две ветки вербы. В голове —
наперебой, как молотками
стук ледяных весенних струй
сочится в комнату глотками.
Безмолвно тело пронесло
глазные отпечатки под снегами.
Она сжимается в углу
и с каждою секундой: больше.
И ствол каждого древа – это труп,
поверженный в прах, обреченный. Громче
кричит в степи — глава — нависла над обрывом
и выступают бельма с прорезей над глазом,
и над застывшим уличным оскалом
сомкнули веки тополя. И пред ударом,
как мантру: вечные стенания
диктуют голоса надрывом.
И триединый над проливом
явился Бог.