Памяти моей дорогой мамочки
Полины Андреевны посвящается.
Валентина в одном халате, в тапочках на босу ногу, хотя на улице
стоял мороз, быстро выскочила из дома-мазанки и, как-то странно
согнувшись и не захлопнув за собой дверь, побежала в сторону
больницы.
Вслед за нею в проёме двери показался её муж Елюбай. Он был
настолько пьян, что еле держался на ногах и, крича диким голосом,
напоминающим рычание зверя, размахивал ножом, сверкающим на солнце:
— Валька! Зарежу! Вернись домой, потаскуха! Свои угрозы казах
кричал по-русски, заканчивая выкрики матерками то на казахском,
то на русском языке.
Валентина была совсем молоденькой привлекательной метиской,
с большими и чуть раскосыми янтарными глазами, чёрными изогнутыми
бровями, пышными волосами, цвета воронова крыла, крепкой и
статной фигуркой и стройными ногами, доставшимися ей в наследство
от русской матери. Что её побудило выбрать в мужья Елюбая,
оставалось загадкой. Он был ей далеко не пара. Отменно некрасив,
очень маленького роста, кривоногий и плюгавенький, с волосами,
словно побитыми молью, с узкими, косыми и злыми глазками, он
отталкивал от себя грязной и похотливой улыбкой. Немудрено, что
Елюбай жутко ревновал свою красивую жену, на которую, конечно,
заглядывались мужчины, бил её смертным боем, после чего она ходила
в синяках, пряча глаза от людей, словно была в чём-то виновата.
Несмотря на всё это, коротышка сам был не прочь покувыркаться
с какой-нибудь пьющей дояркой вольного поведения в стоге сена...
Небольшое поселение Алмалы считалось мясо-молочной животноводческой
фермой, относящейся к Андреевскому району Талды-Курганской области,
где Елюбай работал скотником, а Валентина — дояркой. Было начало
тысяча девятьсот шестьдесят девятого года.
И вот сейчас Валентина бежала по направлению к медпункту,
неестественно наклонившись к ногам и держась обеими руками за низ
живота, оставляя за собой на снегу кровавый след...
Медпункт, которым заведовала фельдшер-акушерка Полина Андреевна,
исполняющая в ауле Алмалы обязанности врача, находился в просторном
одноэтажном доме, разделённом на две половины. С одной стороны
помещалась сама больница, состоящая из прихожей и светлой комнаты,
где вёлся приём больных. В другой части дома располагались две
большие жилые комнаты, отведённые для семьи врача.
Валентина влетела в приёмную и, вдруг осев, рухнула на пол,
не добежав до кушетки. Полы халата, залитые кровью, распахнулись,
и врач ахнула: из распоротого живота, который зажимала беглянка,
виднелись внутренности, местами вываливаясь наружу. Кровь тонкой
и быстрой струйкой сочилась из пореза, заливая живот и ноги беглянки.
Молодая женщина была в памяти, но лицо её с каждой секундой бледнело
на глазах присутствующего медперсонала. Она стонала и, заметно
слабея, тихонько лепетала:
— Полина Андреевна, милая, спаси меня... Полина Андреевна, спаси
меня, умираю... спаси меня... я умираю...
— Валя! Ты не умрёшь... Всё будет хорошо! Ты не умрёшь! Держись,
милая! — успокаивала врач бедную женщину, в то же время лихорадочно
соображая, как ей поступить и как предотвратить эту огромную
кровопотерю... Как остановить кровь?! Вместе с санитарками,
дородной украинкой Марией и казашкой Динарой, она подняла раненую,
уложив её на кушетку.
Полина Андреевна, конечно же, не была хирургом: она была просто
фельдшером-акушеркой и занимала должность врача по многолетнему
стажу работы. Но нужно было спасать эту молоденькую женщину, и,
быстро сориентировавшись, открыв бикс, врач взяла раствор для
обработки раны и марлевые тампоны. Обработав порез насколько
это было возможно, она внимательно осмотрела его: он был длинным,
но глубоким только в одном месте, из которого и вываливались
внутренности (радовало то, что они не были задеты). Медлить было
нельзя: Валентина лежала, широко раскрыв глаза, которые казались
чёрными и огромными на белом, как мел, лице. По животу стекали
так же капельки крови, хотя в лежачем положении уже помедленнее.
Врач достала шприцы из продолговатой металлической мисочки, в
которой они кипятились с иглами и другими медицинскими инструментами,
молниеносно набрала в один их них нужное лекарство и ввела
внутримышечно раненой женщине обезболивающее. Затем, немного
подумав, взяла из той же посудины прокипяченную иглу с шёлковой
нитью и, заправив вовнутрь синий виток кишки, выпадавшей из
глубокого разреза живота, сделала два стежка, прихватив кожу
с обеих сторон. Валентина, вскрикнув, машинально хотела схватиться
снова за живот, но врач отвела её руки и сказала:
— Валентина, придётся потерпеть... Надо кровь как-то остановить...
Терпи, милая! Как я смогу тебя довезти до района, если ничего
не делать?
Поставив Валентине ещё несколько уколов и закрепив на ране защитные
тампоны, Полина Андреевна с помощью санитарки Динары наложила
страдалице вокруг туловища тугую и плотную повязку, обхватывающую
живот со спины.
— Мария! — обратилась она ко второй санитарке. — Бегом, милая!
Быстро запрягай Барона: надо везти скорее Валентину в район!
Мария, расторопная молодая санитарка, несмотря на свою полноту,
за несколько минут запрягла в сани рослого, крепкого коня шоколадной
масти, выделенного специально для аульного медпункта. До районной
больницы, что находилась в посёлке городского типа Андреевка и
куда Полина Андреевна собралась везти раненую, было более сорока
километров...
Кое-как натянув на притихшую Валентину женский меховой тулуп,
всегда выручавший врача в поездках к чабанам, тёплые просторные
гамаши и надев ей валенки на ноги, с горем пополам уложили
больную на сено в кошёвку*, сверху укутав её одеялом. Та немного
успокоилась под действием лекарств и лежала, тихонько постанывая
охрипшим от боли голосом.
Наспех накинув на себя шубку и повязав голову пуховой старенькой
шалью, Полина Андреевна села рядом с больной в сани и, перекрестившись,
тронула вожжами застоявшегося коня:
— Но-о, Барон, не ленись, трогай! Выручай, дорогой!
— Как же Вы одна по степи поедете в ночь? — запричитали обе санитарки. —
Вдруг что случится? Возьмите кого-то из нас!
— Нет, никак нельзя: Барону тяжело будет, быстро не сможем ехать...
Время потеряем!
Конь с места тронулся рысцой. Тем временем началось смеркаться.
— Хоть бы успеть выскочить на трассу до темноты, — думала про себя
Полина Андреевна. — Тут всего-то пять-шесть километров по степи, —
успокаивала она себя, — да и волки, вроде, уже не бегают стаей.
Отгулялись.
Дорога, на счастье, была торная, ничуть не занесённая снегом:
несколько раз в день ездили трактора, завозили фураж для скота.
Приезжал в Алмалы и молоковоз, для того чтобы отвезти в район
надоенное молоко... Полина Андреевна радовалась, что кошёвка летела
с хорошей скоростью, и не нужно было пользоваться плёткой, подгоняя
коня. Барон же, словно чувствуя свалившееся несчастье, мчался
по накатанной снежной дороге не хуже, чем машина.
Когда они выехали на трассу, Полина Андреевна горячо благодарила
и благодарила Бога... Здесь уже было не страшно, хотя наступила
ночь. Их обгоняли машины, но Барон не боялся, потому что за
несколько лет он привык к шуму тракторов и машин. Валентина
давала о себе знать, стоная время от времени, но терпела и ни
о чём не просила... Она, видно, понимала, что потеря времени
может грозить ей смертью.
Как быстро доехали они до районной больницы и сколько времени
потратили на дорогу, знает только Бог: было не до того, чтобы
высчитывать время... Вбежав по высоким ступеням в больницу,
Полина Андреевна вызвала дежурного врача, на ходу объясняя
случившееся... И снова — счастье! Оказалось, что и хирург вместе
с дежурным оставался на ночь в стационаре. Валентину, которая
была уже без сознания, срочно определили в операционную.
Потеря крови оказалась почти смертельной. Над Валентиной в хирургии
бились несколько часов, чтобы возвратить её к жизни, и она всё-таки
выкарабкалась с того света. Рядом находилась и Полина Андреевна,
попросившаяся в операционную.
На следующий день мученица, придя в себя, слабым голосом, в
котором содержался вопрос, произнесла:
— Я живая? — и, уверившись в этом, уже обрадованная, воскликнула:
— Надо же, я живая! Скажите, где Полина Андреевна, моя спасительница?
А в это время врач, свернувшись в маленький комочек, лежала на
кушетке в ординаторской, уснув крепким сном после благополучного
исхода операции...
Время шло. Валентина выздоровела. Но долго потом хирурги, как
и все люди, знавшие об этом несчастном случае, удивлялись смелости
и находчивости сельского врача, хрупкой женщины, содержавшей клятву
Гиппократа не только в памяти по врачебному долгу, но в памяти
своего сердца и потому отважившейся на такой опасный, рискованный
и такой удивительно-благородный поступок.
Эпилог.
Валентина, выписавшись из больницы, вернулась в Алмалы и часто
приходила в амбулаторию к Полине Андреевне, стараясь в знак
благодарности помочь ей в работе. Между ними завязались
почти родственные, очень добрые отношения, которые сохранялись
долгие годы, вплоть до отъезда врача из аула.
Елюбая, мужа Валентины, посадили в тюрьму. Неизвестно, сколько
он отсидел лет и остался ли жив. Этого никто не знает.