Музыка вспоминает сама себя через поток наитий в моём сознании.
Полная остановка мыслительного процесса, чтобы позволить потокам проистекать.
Раскачиваюсь, стараясь поддерживать ритм дыхания в ровном темпе,
На волнах телесных приливов, отливов: треском кораблекрушений, тенью нашествия саранчи, среди мора, бедствий и теофаний бескрайнего бытия
Возникает то замкнутость, то эйфория улиц, огонь юродства, освобождённость в самом себе для площадного представления,
Весьма неумелого и неловкого, и слегка диковинного; пусть дикий промах, но скверный голос внутри рассыпался ещё утром — после того, как закончился жизненный цикл неподъёмной плесени.
На остановках — долгое ожидание, сырость, холод и неуют.
В публичных местах — сон, просто внезапный сон, осторожное засыпание.
Я затерялся днями, когда засыпал в автобусах от тёплого хорового пения работающего металла, клокочущих и взрываемых углеводородов.
В красной кровати гетеры не засыпаю долго, и я влюблён в неё этой ночью, потому что нашёл её тяготу близкой своей маете.
Я уверен — она полностью меня понимает благодаря тому, что на десять лет старше меня.
Утром: разговор, сигареты и кофе на тесной кухне; балканская тишина, из которой я зародился просто как человек; и я чувствую, что она меня полностью понимает.
Амритой твоей гениальной поэзии я напоён в бесконечность божественного присутствия.
Сегодня я выучил цыганскую азбуку.
Тысячи многосложных синтезов и сплетений:
Наброшена болеутоляющая повязка-сеть на грудную клетку —
С оттенком лёгкого покалывания; россыпь шипов в диафрагме.
Пожалуй, сегодня я прочёл свои первые несколько слов за всю жизнь, несколько предложений, и они не искали внутри меня понимания в твёрдых формах, не нуждались в нём, чтобы дать старт своему существованию.
О да! Вынужденная депривация сна, повисшее равноденствие,
Пронеси сквозь меня этой жёлто-зелёной аурой, полной диссоциации, тяжело и стойко удерживая в себе,
Практику страшноватого состояния далеко от дома непрерывным вектором твоей равнодействующей силы,
Пронзи мой зрачок венценосным отзвуком блеска застывшей физики обнажённых и брошенных тротуаров.
Сегодня я медленно плаваю в своём фиолетовом и пурпурном уединённом,
В своей тщательно согревающей пограничности.
Увидеть зубную нить — там всё тело вымощено модельно:
С каменными скамьями белых и красных дёсен, на которых сидят бояре и паны лубочных сценок;
Удивительно совершенные сочетания, как будто они измышлены до меня.
Идти. Холод держит меня живым, но идти, идти — если я попаду в теплоту пятна, я увязну, и тут же погаснет свет, — это цепкий коллоид беспамятства, —
Вы уже никогда не сможете разбудить меня: будете посланы за грань в мой размытый мир в качестве белых призраков шумного и опасного автомобильного междурядья.
На рассвете выскользнул буйный лангуст чертовщины в доменную печь желудка
И там был расплавлен, испепелён, но всё же не до конца переварен, по итогу отяготив ненужным избытком распрей, —
Мне бы гореть, разгораться на полную мощность как никогда сейчас, но я уже далеко не тот, —
Силой ума призову на помощь фермент с неизвестной формулой: торжественно передышку взять, ненадолго прикрыть глаза,
Чтобы затем не спеша идти и лететь, и ехать, и всё-таки сделать эти три тысячи обетованных миль; остальное уже не важно.
В кулаке зажато циркониевое зерно, над головой млеет последний блюз, коррозия на моих плечах:
Там Артюр Рембо возлежит в океане блеска и потусторонне пьёт свою жидкую тошноту на неясном облаке жёлтой книги,
А Джим Моррисон — полнолуние, половодье, полночь; зелёный лев, выходящий из моря на звёздное побережье;
Изнутри в минеральных копях кричащего безумия он ворохом самоцветных осколков по пояс укоренён; дико скитается его дух и взрывает воплем гулкие тронные залы малахитовых подземелий.
Ноль тоски, всё же ноль тоски; незавершённый, я соткан из трансфинитных рядов своих превосходных игр.
Ради радости рассыпаюсь; магниты твоих психических превращений.
Одна любимая девушка насыщается цветом на горизонте и проносится вдалеке от моей судьбы; без неё одиноко сгорает ещё одна жизнь, моя —
И для меня её голос звучал без эпитетов в созвездиях синей ночи, в тлении тихого вечера.
Созерцаю наши прекрасные, как будто бы небылые образы через завесу янтарного времени:
Вот мы посреди всего города на прежних улицах в разных позах; адолесцентный флёр.
В нашу весеннюю молодость брось яблоко долгой жизни под самосвал —
Бракованный шар для боулинга совсем не из тех, которыми мы играли в боулинг
Нашей весенней молодостью, пока ещё не обременённой и не отяготившейся чем бы то ни было
(Теперь лишь бы чем-нибудь, чтобы просто ещё раз чувствовать, опасаясь упущенного и торопясь спешить).
Подобно тому, как болезни и ночь отправляются мне на выручку, чтобы спасти меня ото сна в запечатанном коконе собственного,
Я экстренным рейсом пускаюсь на помощь отмеренному мне времени, когда сквозь него прорастает угроза неполноты и скуки.
Разговор, сигареты и кофе в простом кафе; балканская тишина.
Над кровлями города рдеет закатное Солнце в пыль.
Кажется, ничто не провозвещает сдвиг направления ветра в следующий авенантный час; исподволь прозревается неустойчивость геологических стратификаций лёгких, но исполинских белых воздушных масс,
Однако под мягким, приятным небом пока нет ни признаков, ни подсказок о внутренне приближающемся циклоне, застилающем шквальном грохоте.
O, precious & elegant evening, tender velvet,
gem of mysterious exellence inexpressible;
here comes the incredible spate again.
All much beloved & darling
friends of mine gathered togetger there;
my good people's newfound venture.
And we slider along
at the lavish feast
in the holy rumpus,
Drawn round magnificent & abundant table,
extending beyond interminable night abuzz,
exceeding the repellent bounds of living.
Внеположенная позиция. Раскачиваясь
в неровном небе, переполненная
Душа наружу. Этого слишком много
Для моего времени, и только лишь
Разместившись вовне, я могу рассказать об этом —
Только о том, что это
Было неимоверно:
Сегодня я выучил цыганскую азбуку.
1 марта, 2023 год.