Он долго привыкал к Михайловскому дому,
Сам с собою беседовать любил:
Зачем ему, в сущности, хоромы эти все?
Ещё в лицее он понял таинство уединения,
Все другие годы в «скромной келье» он провёл –
Где бы ни жил: в Петербурге, Кишинёве или Одессе.
В маленькой комнате он чувствовал уверенней себя –
Всё только нужное, лишнего нет ничего,
Он никогда не станет жить многими хоромами
И ни на что не променяет свою каморку-норку!
Родители уехали, и нужно было устроить кабинет,
Он долго присматривался к дедовским хоромам:
Пожил в одной, потом в другую перебрался,
Но в каждой комнате что-то не нравилось ему,
Не раз ещё переселялся Александр,
Но путешествие по дому, наконец, закончилось.
Он сделал выбор, остановился на светлой комнате:
Выходили окна на юг, на цветники,
Здесь было много солнца и видна усадьба, как на ладони,
Большой камин, чуланчик – что же ещё нужно?
Вызвал старосту, и началось великое переселение вещей,
А вещи упирались, не хотели в двери пролезать
И многие приходилось выкидывать через окно…
Дворовые такому святотатству ужасались,
А Александр командовал и хохотал.
Всё стоящее в родительскую спальню отнесли,
А остальное отправили в изгнание, в сарай.
В комнате поставили два книжных шкапа,
Канапей, туалет ещё и кресел четыре штуки.
Кровать в углу и пологом велел её завесить,
Любимый дорожный сундучок засунут под диван,
А к книгам и пистолетам прикасаться запретил.
Потом один остался, памятные мелочи стал расставлять:
Стали на свои места портреты Жуковского и Байрона,
«Столбик с куклою чугунной», табачница, подсвечник,
Чернильница поставлена и болван для шляпы,
И «чёрная тетрадь» легла на стол…
Поставил к окну кресло, забрался на него с ногами:
Неужели суждено ему здесь долго жить?
А если вечно, до окончанья жизни?
Нет! Нет! Такого не может быть…
Взял пистолет из ящика, взвёл курок,
Дуло направил в небо и бабахнул,
Взлетела с вершин деревьев стая ворон…