Егоровна перед смертью сказала так: "Дедко, спасибо, что прожил со мной полвека. Поезжай-ка к дочери, есть у неё чердак, доживай свой срок, как положено, с человеком!"
А шутка ль сказать - на старости переезд! Чай восемь веков разменял он о прошлом годе. С родных да знакомых горько сниматься мест, да ещё и ехать по скверной такой погоде.
Но что тут поделаешь - надо сбирать харчи, да нужные мелочи, кои сгодиться могут. Вот пуговиц кадка целая у печи, ватрушки с изюмом, три банки с вишнёвым соком…
Кота! Без Васятки, конечно, никак нельзя. Пера остаётся - подушек на семь, не меньше! Слез нет, но в прищуренных щиплет и жжет глазах, так сильно, что мутными кажутся в доме вещи.
Он ходит по дому пустому. За ним сквозняк шагает усталой и скорбно сутулой тенью. За печью знакомо творится мышей возня, что на зиму в комнаты выбрались из поленниц.
"Охох-охо-хонюшки, вот же какая жаль! - вздыхает дедок, лапотки пеленая в ветошь, - Собирайся, Васятка, да тоже со мной езжай. Как же быть тебе, коли со мною ты не поедешь?
Сиротливым нам, авось, ещё будет счастье! Мы не будем в тягость - работники хоть куда! Я вот в дельце любом хозяйском приму участье, да и ты, пока в доме, ему не страшна беда.
Лечишь разные хвори: желудочные особо. Помурчишь, да больного попустит, глядишь, колит. А тебе за это отваренной рыбки с полбой непременно отвалят на радостях - не болит. Собирайся, усатый. Срок наш тут, верно, вышел. Без Егоровны ни денечка тут ни жизнЯ. Надо травок собрать, не забыть, что висят под крышей: там малина, душица, да прочие сушенЯ... "
Время скок-поскок, словно зайчонок солнца. Пролетело, мигнув, да застыло на чердаке. Домовой во двор глядит в крошечное оконце, узелок драгоценный из дома зажав в руке. Умывается кот, паутину измерив взглядом: мол, хавозник такой мне, чистюле, не по нутру. Домовой обречённо садится с Васяткой рядом, Говорит: "Ничего, приберемся с тобой к утру! "
Он и сам не верит, что здесь приживутся с Васькой. Городская квартира не жалует волшебство... Домовой заботливо гладит по спинкам сказки - они очень хорошие, добрые у него.
Есть и страшные, как же! Без страшных нельзя, конечно. Только тут их, похоже, некому рассказать... А ведь если их слушать да верить, то жили б вечно, отражаясь в блестящих детских больших глазах!
Ходит вечер за вечером. Над чердаком - созвездья, будто ягоды черноплодки в большой грозди. "Ничего, Васятка, главное, что мы вместе. Вместе справимся, что бы ни было впереди!"
А уж за полночь дверь как скрипнет - вот страх и только! Домовой чуть креститься не начал с испунюгу-то. Оказалось, девчонка явилась со свечкой тонкой, разгоняющий мрак чердачный большой, густой.
Отступали от хрупкой девочки в угол тени, и шептались сказки: "Шу-шу-шир-шир-ша-шшш... " Васька, щурясь, смотрел на ободранные колени, на тугие косички не толще, чем карандаш.
А девчонка в упор на кота, замерев глядела. "Голодная киса?" - спросила Васятку тут. Зачем она здесь? По какому такому делу? Домовой с котофеем решительно не поймут.
Принесла молока, да полбулки ржаного хлеба, колбасы и сосисок - вот это случился пир! А потом они ели, и вместе глядели в небо за окошком, где вьюжил метелью огромный мир.
А потом они спали в обнимку, под шёпот сказок. Снились Ваське сосиски и запах сырой земли. Домовому приснился ковёр анютиных глазок, что когда-то у дома Егоровны наросли.
Снились девочке Кате дедок с бородой лохматой, и огромный, как пёс, рыжий-рыжий усатый кот… Снег белел за окном, будто в старой коробке вата, где хранятся игрушки ёлочные весь год.