О, это ты, моя сальная героиня, лакированность нерешительного движения; усталость и схваченность, петля ускользающих дней; невозможно подняться; свинцовый шарик на дне сосуда; бутылка, которой не существует.
О, это ты? и золотые волосы утомлены жарой без укрытия и скитаниями без цели, и бедностью без причины; и тяготит прохлада —
у каждого лета есть своё большое уныние в глубине его процветающего зелёного сердца, закрепощённого зеленью своего обречённого процветания; вот бы покой и мрак.
Оттягиваешь время, как крайнюю плоть; по вечерам я плаваю на кровати и жду, ничего не хочу, хорошо страдаю; и отпустить бы, но жду, продолжаю ждать.
В преддверии вечера пробуждение будет благословенным... Вот закат — и мне выйти бы, но момент безнадёжно упущен, горько; не простит меня моя сила, не обрету прощение.
В преддверии утра опять не могу заснуть: электрические судороги расстройства смыкают гортань, которая не имеет вдоха, — эту неплохую систему глупо утопили в пустой работе ни для кого.
Разразиться криком для мягких стен, верой для мягких форм! бить ценные стаканы о мягкие стены, колоть деревянные стойки, вынашивать тошноту поделок, —
они мне подделками кажутся, несут сквозь семь снов меня свой обманный свет прямо мне в грудь, под гибкий каркас, под грудную клетку, где я холодею средь ночи испугом всех одиноких и умирающих: долго до света, и онемели башенные часы, и только руку мне, руку, —
как бы я за борт их выбросил далеко своим спонтанным метанием без предварительной практики — об этом узнают двенадцать рыб
(они ли на лавке базара свой век оканчивают, в сумке торговца стынут, новопреставленные, синеющие от слякоти, дорогие друзья моей прошлой жизни?);
их прославленный звёздный венец будет над головой в португальскую ночь, промокшую, отсыревшую, обеззвученную, качающуюся бревном на водах, —
она промокла и отсырела, как спичка, чужой менструальный цикл, не для этих шахт рыхлость ветхого динамита, рыхлый камень старого динамита.
Лучше бы мне в охлаждённой пустыне под синим испанским небом — там только внутренняя тонкость, что я несу и не говорю, просто иду много миль природы; спокойный сон, когда темнота; глубокий взгляд старой женщины;
там нож в столе, кактусы, верный друг; но не быть мне там — в следующей жизни, может, — так же как снова мы встретимся, долго ждал.
Красочная смерть и весёлая смерть — смерть должна быть весёлой, — святая смерть; праздники смерти и карнавалы смерти; шествия с музыкой внутри расписных улиток, по узким извилистым улицам.
(В смерти придётся иметь свой контрольный пакет, максимальную долю, которая выше гор и белее снегов, раскатистее поющих вулканов Исландии;
нелегко расстаться; грустно, что не увижу больше тех прежних любимых образов, только своих;
но авантюрный дух, когда он вступает в большую игру, говорит о том, что это — красивая каталонская сказка про рыцаря и любимую его деву, белое платье в окошке высокой башни;
красивая каталонская сказка, правда и мой безупречный сон; матовая гуашь текстур.)
Разноцветная смерть. Убранство, ткани. О, это всё скрашивает — моё поганое сальное неопределённое, обездвиженное,
но скорее ленивое, развращённое;
чёрт бы побрал яд и заумь — от них трясёт, но яблоко долгой жизни да будет попрано и заброшено, бито о тротуар; долой его с глаз, не хочу и знать:
там мы вдвоём и город как целый мир; горячая тротуарная плитка города, отдающая солнечное тепло; обволакивающие потоки вечера долго не остывают; огни и порталы из камня, стекла и металлов мира.
Сейчас: так и буду здесь ждать разворота, исхода, выхода, которому не наступить бы, но он грядёт неизбежно и давит плотностью своего явления,
по итогу предвосхищая нечто чудесное, будто бы я один во всём мире, и ты одна, и меня нет, и нет тебя.
И вот: тортик "Три молока", внезапное счастье для минимальной жизни, — он станет хорошей рубежной отметкой для моего пути;
птичка клевала его в мою небылую жизнь.
8 марта, 2023 год.