И снова я падаю в пропасть
на грунт золотой тишины.
Вращается памяти лопасть,
и вижу я жизнь со спины.
Она удаляется в дали
за морок осенних дождей,
где много суровой печали,
брезгливых, как сон падежей.
Коров и свиней, междометий,
предлогов, подлогов страстей...
И снова у нас на примете
безумие странных частей
не целого здания злости
с карнизом под крышею склок,
белеют на солнце как кости.
Трепещет судьбы поплавок
на стрежене новой тревоги
в избытке бесчувственной лжи,
бредущей по грязной дороге,
ступая на почву межи,
не хочется быть истуканом
на краешке старых дилемм
и петь своевольно о странном
под пологом новых поэм.
Я так одинок на рассвете,
что хочется плакать навзрыд.
Беседуя, видеть в Поэте
и совесть, и честность, и стыд
за голую фразу под строчкой
записанных слов в кураже
из мыслей, идущих за точкой,
поставленной мной на меже
бессмысленных новых сомнений
в беспамятстве строгих стихов,
распятых на звёздах мгновений
в безлунную ночь без грехов,
и стёртых огрехов по жизни,
бегущей в куда-то опять,
меняя названье отчизны.
Но нечего больше менять
в стихах индевелой услады
под звонкую песню степей,
меняющей за ночь наряды,
сменяющей радости дней
на горечь осенней разлуки,
летящих на юг журавлей.
Их грустные странные звуки
плывут над просторами дней.