Идет дождь. Я люблю дождь, люблю снег, люблю, когда и то и другое с ветром. Холодно, мокро, неуютно, но какое наступает наслаждение, когда из холодного промозглого дня, или еще лучше вечера, оказываешься у теплой печурки, в сухом и чистом жаре с чашкой обжигающего чая в руках. Над низкой крышей шумит сентябрьская тайга, поет свою полную силы, но против таежной избушки бессильную песню ветер, дождь бьет в затянутое куском полиэтиленовой пленки окошко, а в избушке жарко, от промокшей одежды, висящей около печки, идет пар, на маленьком столике у окна, который обычно служит и внутренней для него ставней, горит свечка, на печке в котелке булькает уха из того, что послал охотнику таежный бог, и нет в этот момент в мире ничего сладостнее этого почти первобытного уюта.
Поужинав и попив чаю, совершенно раздетый садишься у приоткрытой, потому что в избушке уже невыносимо жарко, двери покурить и с наслаждением слушаешь великую тысячелетнюю музыку тайги, простую, как самая простая детская песенка, и в то же время неизмеримо более сложную, чем самая сложная и самая крупная музыкальная форма. В этой музыке воедино сплетаются тысячи событий, эмоций, чувств, в ней трагедии и победы жизни, ураганы, сметающие все, величайшие и до сих пор не понятые сила и суть и смысл Жизни, снова и снова расцветающий то на обезображенных ураганами и паводками берегах великих сибирских рек, то на, казалось бы, вечно ледяных тундрах, то на безжизненных гольцах, обожженных солнцем в сухое лето.
В такое непогодное и поздневечернее время приходят простые и ясные мысли о самых сложных явлениях и вещах, рождаются ответы на самые запутанные и неудобные вопросы, появляются ошеломляющие своей очевидностью идеи. Да и вся прошлая и будущая жизнь становится совершенно понятной. Исчезает все то, что обременяет человеческую цивилизацию ненужными эмоциями, раздорами, спорами, страстями, войнами, все это представляется мелким и незначительным, ненужным, мешающим течению жизни, уготованному ей изначально. Значение имеет только настоящее, в котором человек может существовать, лишь подчиняясь тому же самому изначальному, лежащему в основе всего и вся. Осознаешь свою временность и, одновременно, вечность, малость человека перед великой жизнью, его слабость, уязвимость и зависимость, но не рождают эти мысли зависти к силе природы или жалости к слабости человека, наоборот, они ясно и четко определяют его место, его возможности и его судьбу среди миллионов самых разных жизней, окружающих его в тот момент. И из великого множества странных, часто противоречивых, дурных чувств, уже накопленных человеком за очень недолгий срок его существования, остается единственное, которое еще роднит его с окружающим миром, которое, собственно и отличает в основном смысле живое от неживого, остается Любовь.
Только в такую непогоду, после долгого и трудного пути, после смертельно ледяного холода, после навсегда растаявших и неожиданно вновь возродившихся при виде маленькой таежной избушки надежд, наконец, после блаженства, испытанного у разгоревшейся печурки, начинаешь осознавать истинный смысл и значение этого простого, миллиарды раз повторенного, но от этого не потерявшего своего смысла, слова. Неважно, совсем неважно, с чем или с кем это чувство будет связано в мыслях, с работой, красотами природы или женщиной. Но важно другое, то, что ощущение любви, наплывающее в эти минуты, будет чистым и искренним, какого никогда не может быть в городах, неестественно пытающихся украсить прекраснейшую из планет. Любовь, кажется, наполняет всю неспокойную тайгу, всех ее малых и больших обитателей, все реки, озера, почти невидимые в темноте дальние белоголовые сопки, весь воздух и пасмурное небо.
Это чистое, ничем не отягощенное ощущение будет, к сожалению, недолгим; сумерки сменятся ночью, начнет стихать ветер, в разрывах туч появятся звезды, дождь сменится все менее и менее частыми каплями, падающими с лиственниц на крышу, и сон придет на смену божественному ощущению первозданного. И лишь утром, когда солнце преобразит все вокруг и стряхнет с желтеющих иголок мокрых лиственниц последние капли, и придут другие, менее философские, но более практичные ощущения энергии жизни, собравшемуся в дорогу и попивающему утренний чаек с сигареткой у костра вдруг вспомнится вечернее ощущение Великой Любви, навеянное вчерашней непогодой, но будет это воспоминание коротким и, скорее всего, память услужливо и, может быть, некстати, нарисует образ близкого и дорогого человека, и это, очень нежное и очень личное ощущение уже не откроет душе то истинное, первозданное, огромное, что чувствовала она накануне.
Воронеж, 23 апреля 2008.