Поэтическое исследование и просто наука, какая угодно наука, измышленная наука о свете ксеноновых фар и душевном камне; слишком большой ковчег, простуда два раза в месяц, идея прекрасной, великой горы Арарат, от которой мой дух возносится, и осень в больничной палате.
Тяжело дышать влагой туберкулёза, зародившегося от влажности, словно плесень рабочего подвала в моём давно выстроенном предприятии, которое было выстроено слишком огромным, но в огромном кармане слишком тёплой, жаркой не по погоде куртки (погодные изменения происходят, проносятся вне моего внимания) есть подробный чертёж грандиозной горы Арарат, свёрнутый вчетверо — не рисунок, не описание, но неправдоподобное псевдоподобие в масштабе один к ста двадцати восьми; схема для одного меня, синяя схема на сигаретной пачке, геометрическая вуаль, иллюзия цвета индиго, легко читаемая.
Холодное запустение складов, холодные анфилады производственных помещений, холодное безжизненное место без разговора — там есть место для настоящего одиночества, которое не сравнить ни с чем; заброшенный алюминий, прокат, инструменты, сталь и массивные бурые балки под потолком, заброшенные, неведомые, ненужные; уныние производств — некуда больше идти, ничего не осталось; неторопливое поражение. Простуда на производстве — это такая болезнь, где любое лекарство делает только хуже и лишь загоняет сильнее, ещё сильнее, и вдавливает, и сковывает невыносимо; там приходят домой апноэ, нистагм и тризм — ненадолго приходят домой, чтобы потом уйти, научая навыкам по работе с тяжёлыми и тревожными состояниями, научая радости просто жить.
О, там есть сильное одиночество без лечащего врача, без заботливого врача, но тёплое одиночество только в памяти, самое сильное одиночество в одиноком мире... Pink autumn's ambulance flashing soundless through the rainy october fog on empty town roads tonight... Sleep like pillow, no one there... Soft like there's silk everywhere, the memory's flavoured smokes... Как хорошо, наверное, быть действительно молодым.
Рисовая плантация на океанском дне. Внезапно? Рис не растёт в океане. Выход на балкон с эффектом полного погружения в смолянистую осень и дым структуры двора октября, ноября или марта (или апреля?) — там уже голубоватое свежее предвкушение свежих и чистых вод и особого запаха в воздухе, и действительное бессмертие, — когда идёт дождь, и повсюду ванильный Лондон, приятный сплин, угрюмая зелень газона и шум листвы, рассыпчатый гравий, благая грязь (так давно: для новой тёплой, хорошей и дорогой одежды и чудесного романтического времени вдвоём, которое потом будет вспоминаться и вспоминаться), и свежий воздух пропитан влагой или густым туманом, и скоро должна уж начаться зима после осени (или весна после зимы, потому что по мере неведомого органического упадка странно перестаёшь ощущать себя во времени, — и даже как будто бы смерти нет, а жизнь бесконечна, и ты принимаешь выход, легко принимаешь любой исход (или осень после зимы? (или зима после весны? — о, по мере неведомого упадка время, вращаясь, переворачивается в себе, как точка без радиуса и без момента))).
Под вечер мрак до краёв наполняет комнату, и мне лишь спасительно дотянуться до выключателя — но раздражает свет, и некуда больше идти, потому что давно наступила ночь, и гости куда-то ушли через дверь (или умерли — я не хотел), и здесь, на тёмной окраине цивилизации, мне навсегда отказано в круглосуточности; теперь недоступны мне мегаполисы, бары и книжные магазины. Режим моей жизни железно смят. Где я? Под вечер мрак до краёв наполняет комнату.
(Перед сном — препарат; и он лечит меня в ночи, словно тонны горячей воды внутри или в каменном ложе горячего огневого источника, нерукотворного мегалитического котла, снизу подогреваемого жаром подземного жидкого вулканического огня, текучего, медленно ползущего в обсидиановом жёлобе меж тектонических плит под Австралией или Японией, в самом океане, под дном океана или в твёрдой глубокой основе планеты Земля.)
Затянувшийся внутренний трансфер — офисный коридор в аренде, непроходимо заваленный, захламлённый крупногабаритным мусором вечно откладываемых повседневных дел.
Грязная осень или весна, когда простуда следует за простудой, где я разрушаюсь, а голос мой укрепляется, похмелье следует за простудой, а простуда напрямую следует за похмельем по скользкой спирали органического распада функций, непроизвольно движется вниз и вниз по неясной причине и с теневым финалом, где вдалеке тяготеет фатум. Ты вспоминаешь себя три года назад и думаешь о том, как же сильно ты изменился... Тогда ты тоже всё вспоминал, не переставал вспоминать... Больше не хочется промотать, или... уже не важно. Или же это необходимое было настолько сильным и интенсивным, что теперь само вспоминается и заново оживает, и никогда не перестаёт вспоминаться? О, я здесь — прозрачная вода, которая всегда состоит из каких-то примесей; почти никогда она не замерзает — внутри себя она непрестанно смешивает каждое с каждым и всё со всем, загрязняясь и очищаясь только для нового загрязнения. Синий, холодный и влажный лёд скользит, но и чёрная жирная грязь скользит. Всё — режимы скольжения.
Но только в деятельности я счастлив; только дело, деятельность пробуждает, ведь в начале было дело, которое не имеет в себе начала и до сих пор непрерывно длится; и только в деле моя рука существует по-настоящему — как процесс, как движение и работа крови в артериях, венах и капиллярах.
16 марта, 2023 год.