В этот опалесцентный вечер, как в трудный миндалевидный час (красноватый луч для моих зрачков), этот демон нарочно делает твои сигареты пряными, словно бульвар из старинной памяти, устилаемый жёлтыми, рыжими и малиново-красными, рдяными листьями нежных клёнов, — пряными, словно они произведены для сломанной контрабанды экспорта, с магической и пока не понятной тайнописью на пачке (да, так и есть); спиралевидное самосознание оборачивается вне себя гармонично вибрирующей золотой дугой и расходится адамантовыми или серебряными дорогами, погружается в грузную грандиозность сплошного, но беспредельно сдавленного массива плоскостей, площадей и зданий, где нет покоя, но есть лишь сон, сновидение, сон себя, сон во сне самого себя существующего (действительно?), — о, непрерывный сон превосходного замысла, одержимого, окружённого недостачей и недостатками, — погружается и утопает, уходит вглубь сквозь потрескивающие взвеси вязкого удовольствия (ад и рай прямо здесь, где я жив) увлечённости делом центра в светящихся и вращающихся ломаных дебрях растворяющейся привычки к рукописанию, — но я могу, с каждым днём я могу всё больше, — но шея, хрустящая в нервах шея и медленный этот желудок, — но я могу с каждым днём всё больше — не вопреки, но благодаря им, моим дорогим и хорошим, прекрасным, любящим: хрустящие нервы шеи, желудок, замедленный и уставший, спящий, как спящие ощущения жизни несовершающейся, пылающей виртуозным пламенем несовершеннейших соответствий для каждого времени года, для сменяющихся сезонов, для каждого из мгновений года, где я круглый год отдыхаю в бессрочном отпуске, на собственных непрерывных праздниках, на выходных, на ежегодных каникулах в год длинною, на облаке своего веселия вне зависимости от обстоятельств; и мышечный спазм самых важных мест в неприятный момент, спазмы гладкой мускулатуры, сжатая сфера зрения, и где-то токсичная печень, необратимый свинцовый запас и сверкающие липиды, токсичные ретинолом, который за годы аккумулирован, расфасован, настоян на мягких тканях; и много чего ещё, что доносится через несуществующее небытие, в которое невозможно посмертно выйти, — и тем самым творит меня, создавая меня навсегда таким, бесконечно живым и наполненным всем во всём, преисполненным в том, что есть; о, дорогие, хорошие, любящие и прекрасные, благодаря вашей благости, вашей милости где я только не побывал...
Горькое обаяние жаркой ночи, болезненно зеленеющие ростки видений, но ты придёшь и воскуришь свечи, разложишь карты — и всё получится, сложится, промыслительно совпадёт; и семена взойдут не в кармане демона, а в мокром звёздном песке моей португальской ночи — там подземные змеи-кобры на побережье между собой говорят обо мне, а потом говорят со мной, там крабы думают обо мне, по-своему медитируя у речных протоков...
И десять блестящих шансов вдруг оживают в движениях ярмарочных напёрстков, пока раздаются канцоны в упадочной тьме оглушённой, потерянной ночи, словно под неподъёмно тяжёлой зелёной тканью моих нисходящих век, непрестанно стремящихся опуститься, свет погрузить в забвение невозможного, а мир наполнить возможностью, неизбежностью всевозможного, растворить сомнение вообще, ведь ничего не должно быть, но только может: микроавтобусы и автобусы, минивэны, автовокзалы, аэропорты, трассы и банкоматы, банкноты, свитки; мои путеводные деньги — драмы, лари и сомони, эскудо, реалы, песо, — они обращаются в благодатный блеск, как запас путевой воды, и спасительный знак путеводных карт, превращаются в самые лучшие дни сейчас, где я оживляю себя мобильностью в погребах и гробах ума, замыкающегося, как Уроборос.
17 / 18 марта, 2023 год.