Не одно и то же — отлов и ловля; нерестом дико блестящих слов угнездился в моём уме превосходный мир, где я пребываю надолго и навсегда, как ковчег, принадлежный глобальному океану.
Амулеты из белой смолы, сувениры с материка для нас; рухлядь газетной бумаги, пиджаки и газеты Бразилии, тихий и низкий столичный город, пока ещё не разросшийся; смолистый табак, маслянистые зёрна кофе с влажных и сочных, живо растущих плантаций с тягучими листьями зрелых и плодоносных кустиков, приятно греющихся под жёлтым всевидящим солнцем тех многочисленных и ветвящихся амазонских рек.
О, Бразилия, — вся моя так далеко, — ты проносишься сквозь всего меня, высоко ценимая и затерянная среди эпохальных проектов и пустозвонных форм девятнадцатого века, воссиявшая неземным драгоценным камнем так далеко, далеко отсюда, но беспримерно близко, внутри, в самом центре всего меня; ты принимаешь уставшего гостя в огромном, но тихом и одиноком доме, где Алварес ди Азеведу смотрит на звёзды своей земли, диаманты глубокого неба, сквозь густеющий мрак окна и последний тяжёлый выдох; и бархатный образ его невесомо, беззвучно возносится темнотой в запредельные сферы пурпурных очарований.
О, моя жизнь, живущая подаянием при дворце огня на алмазной паперти, — провинциальная и центральная, жидкая и густая, разорённая и торжественная, скудная и ликующая, нищая и помпезная, необузданная и огранённая; потаённая и раскрытая прямо здесь, точно схваченная в себе самым центром единой души для всех, сообразной тому, чего все хотят, подлинным чувством праздника, узнаванием первой радости среди тех движений; обретённая и потерянная, не понятая и не усвоенная сама собой, чуждая, нелюбимая и рассыпанная; освобождённая и стремительно воспарившая, как стрела из лука, которая долго ждала своего момента, и скованная, закрытая, ограниченная, — ты будешь плыть по волнам, как огромный старинный клипер, чьё красное дерево крепко натёрто солью гигантских и грузных волн, чей парус надёжно выдублен шквалами и налётами страшного чёрного ветра, завывающего над скалами, рьяно свистящего в шпилях мачт, разносящего над бушующей синей бездной обломки былых кораблекрушений, фатальных трагедий, свершившихся незнакомо и далеко, далеко отсюда, но как будто бы для меня и теперь уж как если бы для меня, ведь иначе бы я не начал, — насколько же было реалистично, насколько предельно и близко прожито, и какая драма питала воздух в мгновения безутешной скорби от последнего взгляда в смерть! — на островах то блаженных, желанных, заветных, тропически знойных, столь страстных и лихорадочных в одержимом биении собственного экстаза, где жуткие алые рты ядовитых цветов алчно раскрываются в полнолуние и пьют серебристый свет нелюдимой богини ночи, растворяющейся к утру, как белёсый призрак, в бесконечной слепящей лазури неба, и далеко скитающейся, скрывающейся изгнанницей от клинков золотого брата до самых сумерек в склепах и горных гротах, то безотрадных, унылых, сумрачных и несущих гибель, незнаемых и забытых, где щиты вулканических почв и камни безликих пустошей, пустеющих жалостным запустением, облачившись в бугристый и влажный мох, отказались принять людей, что приплыли за верным счастьем и новой жизнью издалека, — о, это их изнурённый и сильный взгляд, истощённый цингой, с угольками последней надежды в немых зрачках, и ощущение предстоящей суровой зимы, что собрано в цепкой хватке их жилистых и застывших пальцев, — они съели всех своих тучных птиц и запасы трюмов до пыльных крошек, а после и сами остались лежать костями для глада безжалостной, ядовито угрюмой соли.
Я взрываюсь великолепно: то на балконе прозрачной весенней ночи, где обновлённый воздух непобедимо манит уйти в блуждание среди сказок, легенд и саг, то на трагических областях поэзии, в приливных порывах безоглядно и мощно приподнимающего мгновения, где за тысячу лет до меня, до меня задолго всё без остатка было посеяно, выращено и сжато, смолото, выпечено и съедено, щедро полито сытным бараньим жиром, шквально пьянящим зелёным вином и кипящим закатным мёдом; но всё-таки есть у меня за пазухой одно зёрнышко тех времён и единственный шанс, чтобы вырастить сильное дерево, и единственный акр изобильнородящей земли — совершенный и сложный язык, унаследованный от мастеров, кто обезумел или погиб безвременно, ослеп от преяркого света с одной лишь мыслью — всё только ради того, чтобы Дело длилось.
Было ужасно плохо и было сверкающе хорошо — чем наполнена чаша сегодня? Словами новыми, но слегка затёртыми; пускай уже полуизношенными, но по-прежнему сильнодействующими, вечнодействующими, парализующими и самодвижущимися, энтеотропными в совокупности, — однако в итоге всё теми же буквами алфавита, теми же двадцатью оттенками, которыми я касаюсь, которыми я поглаживаю свою бездумно отвязанную энергию, шумную, хриплую, неприкаянную; и капелька плотного молока мне поможет к исходу пения, чтобы чуть-чуть успокоиться после буйно сияющей ночи и, наконец, заснуть, чтобы просто не сгинуть от утомления, чтобы не стало вдруг одной песней меньше в этой гудящей ночи.
21 / 22 марта, 2023 год.