Одним невесомым пепельным утром, когда все ощущения — зрение, обоняние, — станут пронзительны и ясны, и обострены предельно, под серым небом в предвестие слабого и непродолжительного дождя возникнет магический запах сухой земли, который будет полезен для поэзии рыжей девы; внезапно почувствую те движения, которых давно уж не чувствовал, и пойму — жать на тормоз теперь уже поздно; увижу, что негде остановиться; — но в одно невесомое утро гладкого пепельного оттенка поймаю тот самый спасительный запах весенней сухой земли, ожидающей скорый приход дождя, и буду светиться от благодарности за ещё один новый и сильный день, буду светиться радостно, как раскалённые добела металлы моих коллекций, — и словно внутри, как в основе духовного позвоночника, снова теперь присутствует неопредмеченный композитный стержень неясного назначения, неоформленный, непроявленный полиморф во мне, — самый универсальный среди инструментов и приложений, со множеством функций, параметров и задач, и даже как будто бы всемогущий: от жёсткого ломика до прогрессивного уравнения, от железнодорожной шпалы до цилиндрической микросхемы, от копья вавилонского стражника до шкатулки с фокусом, от галльской пращи до японского фейерверка.
Пройдут два мгновения, и насыщенный действием день утомится, поднимется ввысь и застынет на пике первого циферблата, незаметно пересечёт рубеж и бесшумно вплывёт во всецелую тишину; освободится пространство для пересборки и разворота, для согревающей расположенности нового начинания в тихий вечер — такой протяжённый, уже совершенно не одинокий, и лёгкие игры слегка растормаживают его, — где воздух чист, а обретшая твёрдость земля чуть млеет. Внутри всё спокойно; но что-то по-прежнему зреет издалека, продолжает зреть, пускай и на время спрятано.
Это сказочное возбуждение сквозь пелену невесомого мягкого сна — вершина вершин, столь притягательно, высоко и сильно, насколько это вообще возможно, — чтобы я исчерпал вполне всю положенную мне меру; это непобедимая, могущественная привязанность, только моя привязанность, достигающая меня всё чаще, вбирающая всего меня. Веселящийся фавн в жёлтой дымке рощи и синей прозрачности неба в звёздах; в холодящих, рискованных дуновеньях апреля и октября; на ярком дневном и полусонном вечернем ложе.
В начале вечера — дастархан: там кувшины и вазы, и чашки тончайшей ручной работы; глина, фарфор и фаянс, хрусталь; рис, виноград, халва и арабский кофе; горячий кальян навевает чудесную негу, истому для неподвижного погружения, а густые ковры на стенах, словно красно-зелёные города из забытых сказок, увлекают и втягивают в свои узоры; персидский рай.
В середине вечера озарённое возбуждение раскрепощает разум, заново строит тело, стремится к горячей любви, и любовь, — сегодня столь упоительная и страстная, как никогда доселе, — длится до бесконечности в остроте и пряности, устойчиво держится на вершине и пламенеет жарко, предельно жарко...
В конце вечера благостная усталость стремится в магический гул текстур, в лабиринты и петли прекрасных снов, где дрожащими жёлтыми горизонтами грезятся минареты, величественные и нуминозные. Мерно шумит акведук голубой воды; вот приближение — в сплошь застилающий грандиозный грохот потоков и водопадов бриллиантами рассыпаются капли его превосходных всплесков, звенят небесно и высоко, кристально. Вдали расцветают желанно сады оазисов посреди песков, остывающих с наступлением темноты, затем устилаемых лёгким инеем. Из глубоких и необъятных эфирных сфер на пустыню нисходят морозной манной белые хлопья снега, беззвучно ложась на полночный покой бедуинов — кочевников и торговцев, — на их шатры и тюки, на уставших верблюдов, на мехи с питьём и тяжёлые связки дров. Воздух становится свежим, как будто бы жидким и превосходно чистым — в точности та голубая вода в акведуках висячих садов, — и ты пьёшь в нём восторг прохлады.
22 марта, 2023 год.