(Из цикла «Тара»)
Он стоял на заснеженной обочине и был один одинёшенек. Причём весь на морозе!
И надо заметить, что он был совсем без ничего или без всего, а точнее – ни в чём. Но для чистоты и правдивости образа скажем, что это не совсем так. Он всё-таки был в кое-чём, а точнее – в чём «мать» родила. А, его «мать» – успешная работница конвейерного производства, родила его с бумажным телом из крафтовой бумаги. Кроме того, ещё был «отец», который вставил в отверстия его веревочные ручки.
Был ещё один «неизвестный родственник». Он сотворил понизу его тела какую-то надпись на непонятном для него языке. Написанных на нём слов он не знал, ему, правда, этого и не надо было. Если честно, то он вообще никакими языками не владел … Даже своим ... В силу его отсутствия. А, посему, сказать кому бы-то ни было о том, что это за нанесенное «тату» на его теле, он не смог бы ни при каких условиях.
Но, учитывая то, для чего он был изначально предназначен, можно с уверенностью сказать, что ничего неприличного для глаз и разума пользователей, в написанной на нём фразе, не содержалось и быть не могло.
Слава Богу, что он был предназначен не для магазина торговавшего срамными вещами и такими же предложениями, которые открывались для всего народа, где ни попадя … Или наоборот … Попадя.
А, может это была его изначальная фамилия или призывающий девиз от упаковочных дел гильдии!
Описанное одиночество представляло из себя пакет для … Да, для чего хочешь, хоть даже можно применить его для подарков.
Но, многие представители рода человечества, кому бы он с удовольствием послужил, проходили мимо него, стоящего на проезжей части. Никому из них до него даже не было дела. И это его немного напрягало и иногда ему становилось обидно от такого проявленного равнодушия. Не для такой жизни и смыслов её он был в магазине продан … А перед этим создан, а на производстве склеен, собран.
Он не заслуживал такого пренебрежительного обращения к нему.
А буквально какой-то час тому назад, он находился среди своих братьев, в тепле и в тесной компании. Но, изначально ожидаемая им и определенная ему судьба – служение человеку по своему назначению, незамедлительно наступила. И его взяли в руки и в люди, а также мало того – наполнили чем-то согласно прочности его. Жизнь после этого стала казаться ему насыщенной и интересной, но … Думаешь одно, выходит другое.
В уже описанном уличном состоянии и с таким не пойми чем наполнением, его оставила чёрная «легковушка», стоявшая некоторое время на этом месте. А если быть точнее, то людьми, сидевшими в ней.
Они, сидя в салоне, из его тела достали что-то завёрнутое. Из другой родственной упаковки – пластикового пакета, на свет появилась дальняя родственница. Это была прозрачная и стеклянная – «тара» («банка», «пузырь», «флакон» так называли её люди на разные лады) с чем-то жидким, бултыхающимся внутри её.
Потом из тех же родственных упаковочных «телес» появилась многочисленная мелкая и очень-очень дальняя родня, в виде пластиковых от рождения мерных ёмкостей.
Он «видел», как люди что-то творили с вынутым. Если бы у него был нос, то он бы учуял, как вокруг запахло хлебом, мясными изделиями, соленьями. По салону вдоль и поперек, из рук в руки, «ходила тара». Она склоняла «голову» перед пластиковыми емкостями. Те же с удовольствием принимали льющуюся в них струю. В неощущаемые им запахи добавился волнующий вкус непередаваемого аромата и свойства, исходящего от spiritus vini.
Шёл непонятный для бумажного пакета процесс, который он уже с интересом наблюдал после того, как сумел принять участие в его подготовке.
Вынутое и разлитое непонятным образом исчезало в людях … Поначалу быстро, а потом с перерывами … И так было до тех пор, пока из «тары» перестало выливаться бултыхавшееся до последней капли.
Затем все сидели в молчании. Потом в него, а точнее в его нутро, собрали остатки всего того, что было изначально вынуто отовсюду и в сладострастном процессе не до конца употреблено внутрь всеми пассажирами. Опустошённую стеклянную родственницу с пластиковой родней также соединили вместе, а затем определили их в его нутро.
Укомплектованный таким образом пакет с недоедками, объедками и опивками, выставили в зимний холод прямо на землю.
Машина уехала, обдав резко образовавшееся одиночество струей выхлопного газа. Хорошо, что у него не было носа, а то бы пришлось чихнуть, как это делается по-людски.
«Видно такова наша пакетная жизнь. Несешь в себе поначалу одно неизвестное, и оно оказывается людям очень нужное! А, потом стоишь, как я сейчас, но уже с другим! Ненужный людям и уже с ненужным внутри и использованным ими … Но, всё также, с таким же неизвестным!
Сначала в тебе нуждаются, а потом даже и смотреть на тебя не хотят. Сначала берут тебя с осторожностью, пока не заплатили … А, потом даже и глазами не берут!
Прямо какой-то «круговорот в природе» неизвестного с применением в нашей тарной жизни.
Видно такова наша короткая пакетная жизнь!» – заметил про себя в тихих шелестящих где-то там, в верхних слоях тела, мыслях, он, стоящий и остывающий от проникающего всюду внутрь холода.
Опустошенные до последнего «тара» и мерные емкости лежали в нём молчаливо. Они полностью выполнили свое предназначение и морально были готовы к утилизации. Их рассуждения, если бы и были таковые, оказались бы здесь совсем неуместны, да, и мало кому из окружающей среды, интересны и нужны.
Философствовать им, в опьяненном состоянии, находящимся при этом в существующем тесном бытии, было не с «руки».
Они участвовали в высоком философическом диспуте тогда … В самый разгар того действа … Будучи в салоне и в своё, то есть нужное людям, время! А сейчас всё было в прошлом … И было не до и не для них …
«Как же дальше жить? Неужели на этом конец моей носильной жизни? … И не только мне … А ведь хочется познать другие радости жизни … Наверное их должно быть очень много … Недаром же столько было моих собратьев! … Ну, не для такой же жизни мы все родились …» – прошелестели размышления в районе торчащих веревочных ручек.
Спустя некоторое время мысли опять зашелестели там же – «Неужели кроме, как людям мы больше никому не нужны? … Должны же быть иные формы жизни … Пусть немного иные по своему виду, желаниями в носильном и ином виде деятельности … Да даже и вкусовыми пристрастиям … Но, они должны быть!».
Не успел раствориться в морозном воздухе последний мысленный шелест, как рядом, на расстоянии примерно одного метра от пакета, появилась местная знаменитая сущность-субстанция (это его возникшее понятие), известная своей неуёмной прожорливостью и неистощимым мелким хулиганством. Субстанция звалась – Кумой, и была она вороной.
Кума приземлилась прямо с ветки рядом стоящей по соседству липы. Она долго присматривалась к оставленному «богатству». Видя, что богатство ничьё, а, значит, оно есть того, кто первый смел … Тот и съел!
«Моё оно … Никаких сомнений! Моё, однозначно моё!» – решила самая умная голова в мире пернатых. Есть другие головы, но эта была самая … Живя в помойной среде надо иметь ого го какую умную голову, чтобы наестся, как хочешь и при этом суметь выжить.
Кума ходила с прискоком вокруг да около стоящего одинокого богатства. При этом она зорко смотрела за прилегающей обстановкой … Нет ли кого из покушающихся на ниспосланное и обретенное чудесным образом благополучие.
Но таковых в первом приближении разглядеть ей не удалось. Во втором же наблюдались отдельно идущие туда-сюда по тротуару особи людского пола. Сначала, завидя идущих мимо неё, Кума отскакивала боком подальше от пакета. При этом она косила глазом на тех, кто помешал ей в будущем наслаждении «распотронить» клад.
В это самое время её умная голова тоже никак не могла быть безучастной в происходящем – «И ходят! … И ходят! … То туда, а то и обратно сюда … И, что им неймется … Ладно я … У меня сегодня прибыток! … А им-то, что от пакета надо? … Так бы и клюнула … Ишь, как косятся на моё «богатство» … Купили бы себе своё … И, наслаждались бы нажитым кто и как умеет … По крайней мере, ну, как я! … Давайте уже побыстрее проходите мимо … В животе так урчит от ваших помоек! … Уууу, ходоки … Чтоб вам в пакете пусто было!».
Люди шли мимо и не обращали никакого внимания на охранную деятельность Кумы. От такого индифферентного отношения к ней, Кума успокоилась и осмелела. Она подскоками все ближе и ближе подкрадывалась к сбыче своих мечт.
Пакет же молчаливо и без всякого движения стоял столбом, наблюдая пассы вороны. Конечно, он не знал, как уже было сказано из какого рода эта скачущая особь, а уж тем более то, как зовут Куму. Но, если бы он обладал этими знаниями, то уж точно назвал бы Куму – Кумой, а ворону бы – вороной.
Пакетная интуиция не могла не подвести такого благородного его представителя. Поначалу он настороженно смотрел на пристально интересующуюся и боком скачущую Куму. Но, не видя никаких агрессивных или враждебных к нему проявлений, он перешёл в слегка весёлую стадию любопытства.
«Мне думается, что судя по тактичному и вежливому поведению вокруг меня этой … Как её … Наверное, Кума … Можно с уверенностью сказать, что я должно быть скоро познакомлюсь с приличной и высокоинтеллектуальной особой!» – шелестело в том месте где была бесшумная «голова» – «Что же, буду рад такому знакомству … Всё не одному стоять ... И не пустому!».
Для свершения намеченного жизненного поворота пакет «пошире» раскрыл свое тело с верёвочными руками, а Кума, было, приготовилась заглянуть в недра нового знакомого, как случилось совсем непредвиденное … Никем из них!
За всем этим рандеву исподтишка наблюдал котейко-озорун, затаившийся возле овощного ларька и не менее хулиганистый, чем Кума. Согласно его проказам людьми ему была дана кличка – Мирзоян.
Мирзоян происхождением был от местного проживания. Озорун имел очень совсем необычный окрас. В качестве характеристики его окраса, можно воспользоваться принципами художников-авангардистов – что-то на что-том или какое-то на какоем-то.
Дневная жизнь Мирзояна была, как на ладони – днём он жмурился, под разного рода товарными прилавками. А, вот где он ночевал и ночевал ли вообще, об этом трудно было сказать.
К нему, как нельзя лучше, очень подходила народная мудрость – «Наш пострел, везде поспел!» И даже её можно усовершенствовать добавлением слова – «посмел». Особенно он поспевал бедокурить вокруг овощного ларька, молочной палатки и «минимагазинчика» – «Мясницкий ряд».
Эта территория была прочно закреплена за ним его метками, которые он регулярно поутру освежал по всей границы своего личного пространства.
Вход в эту зону был разрешен по земле, из воздуха и из-под земли почти всем, кроме представителей из семейства Мирзояновской родни. Такая строгость была введена им исходя из одного и короткого соображения – «Обожрут!».
Картину протекания «автосалонного банкета» озорун воспринял спокойно и безучастно. А, дальнейшие действия, в части близкого знакомства между Кумой и пакетом, озорун уже дальше стерпеть не смог! … И, тем более допустить того, чтобы оставленные остатки с объедками были проинспектированы без его участия.
«Ишь, чего задумали! … На чужие объедки Кума свой клюв не разевай … Не твоего вороньего ума дело … На моей земле оставлено, а значит моё «богатство» … И точка! … Она тоже кстати моя!» – «разозорничались» мысли у озоруна.
С громким криком – «Маооо!» (что в переводе на вороний и пакетный языки обозначало – «Накась выкуси!») – Мирзоян одним прыжком из своей засады накрыл собой Куму, а также подмял под себя пакет.
От такого нежданного внезапно образовавшегося тройственного союза ахнули все его участники, кто и, как смог, но в один голос ... Разница была в интонациях, содержащихся в возгласах, но очень существенная.
Вырвавшееся из Мирзояна второе за пять минут «Мао!» означало агрессию, из Кумы вылетело жесткое «Каррр!», которое говорило об оборонительно-жадном желании получения еды, а из пакета было простое и жалобно-треснутое молчаливо-кричащее.
После тесного знакомства Кума решила на время дистанцироваться от такого союза. Озорун же, всем телом со свисающими лапами, лежал на выступающем боку опрокинувшегося пакета. Поняв, что его добыча есть полностью его, он нехотя сполз на заснеженную землю.
Тройственный союз, не успев окрепнуть, тут же и распался. При его распаде образовалось выраженное молчаливое неудовольствие со стороны двух его участников. Это были, конечно же, Кума и бессловесный пакет. Оно и понятно почему.
Но, только пакет был уже не тем полноценным участником – его бумажное тело треснуло и лопнуло в нескольких местах. Эти травмы, полученные пакетом, повлёкшие нарушение его целостности, привели в итоге в его мыслях к их разорванности. Они стали иметь вид на первый взгляд несоеденимых фрагментов при рассуждении.
А, если быть честными до конца, то ни Мирзояна, ни Куму эта фрагментарность вовсе не интересовала даже тогда. Когда была целостность пакета.
Озорун залез с головой и какими можно лапами в нутро поврежденного хранилища отбросов. Затем на белый свет стали появляться из него «ценности» – предмет раздора. Это были – колбасная кожура, сырные корочки, огрызки солёных огурцов и что-то от хлебного. Замыкало вынутое «богатство» стеклянная родня и пластиковые родственники.
Мирзоян, выползший из разорванного бумажного хлама, после проведенной им в нём инспекции своей добычи, и оглядев всё, плюнул в сердцах на сложенную горку. «Маооо!» – выдавил он из себя, как бы подводя итог всему происшествию.
В переводе на вороний это означало – «Пользуйся моей щедростью!».
Делать озоруну больше тут было нечего, а посему он удалился в свои владения.
Кума была бы не Кума, если бы бросила всё это на радость другой своей родственницы и на её произвол, и улетела бы незнамо куда … И, не солоно хлебавши. Всё с точностью наоборот … Ей надо было быть хлебавши и прямо сейчас. Получив одобрение от уже опять ставшего ей врагом озоруна, и даже не дожидаясь до конца его исчезновения, ворона стала пировать. Понюхав клювом в стеклянном и пластмассовом, внутрь её сначала пошли огрызки от солений, а затем … Всё подряд и что ни попадя …
«Из автомобиля и помойка вкусна!» – решила Кума, закончив свой дневной пир. На прощанье с пакетом она произнесла – «Каррр!». Что в переводе с вороньего языка на пакетный означало – «Пока … Меня ждут иные …!».
Пакет же всё видел и слышал, несмотря на своё плачевное разорванное состояние.
«Какая неблагодарность и, как это на вид неэтично … Неужели такова судьба у нас всех, кто служил людям верой и правдой! Как это всё печально, какой со стороны людей жестокий, неэкологичный и безжалостный к нам, к таре мир! Какой невоспитанный, грубый животный мир!» – вот такой монолог можно было бы собрать из мыслей, шелестящих в разных бумажных клочках, некогда называвшихся пакетом.
«Да уж … Всё как-то не так, как нам бы хотелось! … После того, как мы послужили верой и правдой …» – ответили мыслями, лежащая рядом стеклянная и пластиковая родня, на поступивший к ним «пакетный» монолог.
Через некоторое время к куче мусор подошёл человек, ответственный за чистоту на проезжей части.
– И пьют, и бросают … И как не захлебнуться … Малого того, нарочно разорвут бумагу-то… Хорошо не разбили бутылку … Вот ума хватило привезти, а увезти не хватило! … Эха, эх! – сказал он вслух, как бы увещевая невидимых его окружающих, убирая всё оставшееся «богатство» в большой пластиковый мешок.
«Так проходит … Наша слава – бумажный транзит!» – таковыми были последние шелестящие мысли у бумажного пакета – «Эх, если бы я знал иностранные слова, то сказал бы примерно вот так – «Sic transit gloria mundi»!».
И надо заметить, что это самое изречение и было написано у него по низу тела. Именно оно было дано ему при рождении «неизвестным родственником».
На возникший вопрос – …?
Есть простой ответ– «А, чтобы пользователи помнили! … Пользователи жизни!».
А. Коро, март, 2023 г.