41. Нострадамус и Каифа

Илья Уверский
Я продолжу показывать совпадения между катренами М. Нострадамуса и романом М.Булгакова "Мастер и Маргарита". Одно совпадение ничего бы не значило. Но это уже 41 часть, посвященная сговору 2-х пророков. Каким образом Французская Королева (так называет ее Булгаков, фамилия Нострадамус переводится как "Наша Дама") оказалась в романе М.Булгакова мы обсудим чуть позже.

А сейчас 5 центурия, 60 катрен.

"Бритой головой будет сделан очень плохой выбор,
Слишком отягощенный, он не пройдет за ворота (за порог):
Он будет говорить с такой большой яростью и гневом,
Что огню и крови он предаст весь род (оба пола)".

Как видите в катрене нет никаких дат, нет географии. Что он может предсказать вообще непонятно. Но я подскажу. Бритая голова, в данном случае, означает священника. Так переводят бритоголовых почти все нострадамусоведы. И это вполне логично.

Теперь смотрим главу 2 романа "МиМ", где Понтий Пилат встречается с Каифой, чтобы решить судьбу Иешуа.

Каифа (не Каиафа - опять волшебная буква) предчувствует мучения, но не переступает порог, чтобы пройти во дворец Пилата. Это соответствует Евангелию и содержанию катрена. Перед праздником священник не желает оскверниться в языческом помещении.
От угроз Пилата Каифа приходит в ярость и спорит с Пилатом. Он сделает неправильный выбор в отношении Иешуа. Пилат предсказывает горькую судьбу его народа и священства, которым суждено умыться кровью.

Вот отрывок из 2-ой главы:.

****

"В силу всего изложенного прокуратор просит первосвященника пересмотреть решение  и оставить на свободе того  из двух осужденных, кто менее вреден, а таким, без сомнения, является Га-Ноцри. Итак?

     Каифа  прямо  в  глаза посмотрел Пилату  и  сказал  тихим,  но  твердым голосом, что  Синедрион внимательно ознакомился с делом и вторично сообщает, что намерен освободить Вар-раввана.

     — Как? Даже после моего ходатайства? Ходатайства того, в лице которого говорит римская власть? Первосвященник, повтори в третий раз.

     — И в третий  раз мы сообщаем,  что освобождаем  Вар-раввана,  — тихо

сказал Каифа.

     Все было кончено, и  говорить  более было  не  о  чем. Га-Ноцри  уходил навсегда, и  страшные,  злые боли  прокуратора некому  излечить;  от них нет средства, кроме смерти. 
....

     — Хорошо, — сказал Пилат, — да будет так.

     Тут он оглянулся, окинул взором  видимый ему мир и удивился происшедшей перемене. Пропал  отягощенный розами  куст,  пропали  кипарисы,  окаймляющие верхнюю  террасу, и гранатовое дерево,  и белая статуя в  зелени,  да и сама зелень. Поплыла вместо этого всего какая-то багровая гуща,  в ней закачались водоросли и двинулись куда-то, а вместе с ними двинулся и сам  Пилат. Теперь его уносил, удушая и обжигая, самый страшный гнев, гнев бессилия.

     — Тесно мне, — вымолвил Пилат, — тесно мне!

     Он холодною влажною  рукою рванул  пряжку с ворота плаща, и та упала на песок.

     —  Сегодня душно, где-то идет гроза, — отозвался Каифа, не сводя глаз с покрасневшего лица прокуратора и предвидя все муки, которые еще предстоят. "О, какой страшный месяц нисан в этом году!"

     — Нет, — сказал Пилат, — это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа,  — и, сузив глаза, Пилат улыбнулся и  добавил:  — Побереги себя, первосвященник.

     Темные   глаза  первосвященника   блеснули,  и,  не  хуже,   чем  ранее прокуратор, он выразил на своем лице удивление.

     —  Что слышу я, прокуратор? — гордо и  спокойно ответил  Каифа, — ты угрожаешь мне после вынесенного приговора,  утвержденного тобою самим? Может ли это  быть? Мы привыкли к тому,  что  римский прокуратор  выбирает  слова, прежде чем что-нибудь сказать. Не услышал бы нас кто-нибудь, игемон?

     Пилат мертвыми глазами  посмотрел  на  первосвященника  и, оскалившись, изобразил улыбку.

     — Что  ты, первосвященник!  Кто  же может  услышать нас  сейчас здесь? Разве я похож на юного бродячего юродивого, которого сегодня казнят? Мальчик ли я, Каифа? Знаю, что говорю и где говорю. Оцеплен сад, оцеплен дворец, так что и мышь не проникнет ни  в какую  щель!  Да не  только мышь, не проникнет даже  этот,  как  его...  из  города  Кириафа.  Кстати,  ты  знаешь  такого, первосвященник?  Да... если бы такой проник сюда, он горько пожалел бы себя, в  этом  ты  мне, конечно,  поверишь?  Так  ЗНАЙ  ЖЕ,  ЧТО  НЕ  БУДЕТ  ТЕБЕ, ПЕРВОСВЯЩЕННИК,  ОТНЫНЕ ПОКОЯ!  НИ ТЕБЕ, НИ НАРОДУ ТВОЕМУ, — и Пилат указал вдаль направо, туда, где в высоте пылал храм, — это я тебе  говорю — Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье!

     —  Знаю, знаю! — бесстрашно ответил чернобородый  Каифа, и глаза  его сверкнули. Он вознес руку к небу и продолжал: — Знает народ иудейский,  что ты ненавидишь  его лютой  ненавистью и  много  мучений ты ему  причинишь, но вовсе ты его не погубишь!  Защитит его бог!  Услышит нас, услышит всемогущий кесарь, укроет нас от губителя Пилата!

     — О нет! — воскликнул  Пилат, и  с  каждым словом ему становилось все легче  и легче: не нужно было больше притворяться.  Не нужно  было подбирать слова. —  Слишком  много ты  жаловался  кесарю на меня, и настал теперь мой час, Каифа! Теперь полетит весть от меня, да не наместнику в Антиохию и не в Рим, а  прямо на Капрею, самому императору, весть о том,  как  вы  заведомых мятежников  в Ершалаиме прячете от смерти.  И  НЕ ВОДОЮ из Соломонова пруда, как хотел  я  для  вашей пользы, НАПОЮ  Я  ТОГДА  Ершалаим!  Нет, НЕ ВОДОЮ! Вспомни, как  мне  пришлось из-за  вас  снимать со  стен  щиты  с  вензелями императора,  перемещать  войска, пришлось, видишь, самому приехать, глядеть, что у  вас тут творится!  Вспомни  мое слово, первосвященник. Увидишь ты  не одну когорту в  Ершалаиме, нет!  Придет  под  стены  города полностью легион Фульмината,  подойдет арабская  конница,  тогда услышишь  ты горький плач  и стенания. Вспомнишь ты  тогда спасенного Вар-раввана и пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирною проповедью!".

****

И что же скажет нам М. Нострадамус по поводу обещания напоить Первосвященника, его людей и Ершалаим "не водою"?

8 центурия, катрен 87

"Прольется кровь священников (людей церкви)
изобильно, как вода;
поток долго не ослабнет,
горе, горе духовенству, разорение и обида".