Во-первых, живу; во-вторых,
надеюсь на лучшее; в-третьих,
не пачкаю ликов святых,
да в стуже собачьей и нет их;
в-четвёртых, люблю полумрак;
и в-пятых, пою не о жарких
объятьях подруги, а так —
о том, что собрались в кулак
все пальцы, и трудно разжать их.
И всё же, в дубовую дверь
державы, надеясь на чудо,
стучать им не стоит. Поверь,
ты вряд ли однажды оттуда
услышишь: «Войдите!» И смех
и грех, да не всех пронимает.
И вот уже кружится снег…
И — вот уже тает…
Журчит…
И мотыгой с утра
копается в собственной грядке
отчизна, глубинка, дыра…
— Послушайте!..
Глухо, как в танке.
А пашня лежит — под орех
морёный. И щедро на пашне
зерно прозябает. И вверх
по Волге степенные баржи
несут меж высоких горбов
тюки кучевых облаков.
По левому борту — овины,
по правому — стадо коров,
а может быть, церкви руины.
А там — и сельпо круговых
порук, и эпоха заметок,
воспевшая род столбовых
доярок своих пятилеток.
И в этой, сходящей на нет,
второй половине столетья
в моем появленье на свет —
мое отношение к смерти.