(Дневниковая заметка 1 апреля 2012 г. В ней я собрала материалы на интересующую меня тему. Ранее выложена в ЖЖ и на Вордпрессе).
Уилл Саммерс и Ванька Балакирев
Грозный и легендарный властитель помимо всего прочего может быть уверен, что заодно с ним прославится и его "живое зеркало" — его шут.
Генриха VIII обычно сравнивают с Иваном IV Грозным. Но не менее возможно и сближение с Петром I. И Петр, и Генрих стали для своих стран великими реформаторами с далеко идущими последствиями. При Генрихе Англия была провозглашена империей — в том смысле, что она не подчиняется никакой внешней власти. И оба эти монарха являются господами, так сказать, главных шутов своих наций. Как о Генрихе VIII можно сказать, что он — хозяин того самого Уилла Саммерса, так и о Петре — что он хозяин Ивана Балакирева.
И вот я, девица заумная и широковещательная, желаю уподобиться писателю славному Плутарху, составлявшему сравнительные жизнеописания людей знаменитых. Хочу ныне петь и исследовать жизненные пути и художественные воплощения Саммерса Уилла, шута короля английского, и Балакирева Ивана, шута императора российского. Порознь они вам уже известны, и думаю, лучше, чем мне, однако под одной шапкой — или одним колпаком — их встретишь не так часто. Сперва представлю одного, затем другого, а после почтительно произведу сопоставление. Кто желает — внимайте!
Найми мне, дяденька, учителя. Я хочу научиться лгать.
О короле сколько не сочиняй —хорошего ли, дурного ли, добровольно или по приказу, во славу или в поношение — все равно найдутся люди, которые захотят разделить быль и небыль. Не удастся им это вполне —так, по крайней мере, напомнят, что без этого нельзя.
На шутах предание отыгрывается. Оно собирает истории разных эпох и народов, а потом дает их герою одно имя исторического человека, например, "Уилл Саммерс"[1]. Что было, а что присочинилось из лучших побуждений, разделить здесь бывает крайне сложно, да и меньше искусников захочет это делать — скорее уж новое присочинят.
Раз хозяином шута Уилла Саммерса был король Хал — на этот раз так называется не Генрих V Победи-французов, а Генрих VIII Шесть-жен — значит, они однажды встретились впервые, шут Уилл и король Хал. Их встреча — событие историческое, но поняли это не сразу, а до тех пор это было событие незаметное. Когда же всю важность его осознали, событие историческое превратилось в легендарное, и, конечно же, слагатели легенд не стали ждать, пока их с простора загонят в ограду фактов. Поэтому сейчас есть несколько версий, когда и как именно это произошло.
Согласно Британской энциклопедии 1911 г., сведения из которой перешли в Интернет и продолжают просвещать оттуда людей третьего тысячелетия, Уилл был представлен (и передан) Халу своим бывшим хозяином около 1525 года в Гринвиче. Согласно тому же источнику бывшего хозяина звали Ричард Фермор (Richard Fermor). Стихотворная величальная Уиллу Саммерсу, которую приводит в рассказе о нем актер Роберт Армин, биограф знаменитых "дураков" и ведущий комик "слуг лорда камергера", гласит, что произошла встреча в праздничный день, что Уилл Саммерс был родом, "как говорят", из Шропшира, и что при знакомстве он выразил королю свое пренебрежение — не то за руку поздоровался, не то еще иначе как-то величество унизил. После чего проник если не в сердце, то в сложную интеллектуальную и духовную сущность Хала и был взят ко двору[2].
"Смешная история жизни и смерти Уилла Саммерса", изданная в 1676 году, содержит несколько другую версию начала его карьеры в духе народных сказок о возвышении бедняков. Ричард Фермор (Richard Farmor), эсквайр из Нортемптоншира и предок графа Помфрета, навлек на себя королевский гнев тем, что послал восемь пенсов и две рубашки одному священнику. А священник этот был осужден за то, что отрицал верховенство короля в церковных делах. Фермор был обвинен в преступлении praemunire, состоявшем в признании иностранной — в данном случае, папской — юрисдикции в Англии и таким образом лишился всего имущества. Также лишился места и отправился в Лондон искать новое слуга его Уилл Саммерс, фермерский сын. Сперва он устроился на службу к одному из придворных. Но слава шутника больших дарований дощла до короля, тот вызвал Саммерса к себе и при себе оставил. Когда же спустя годы Генрих был на смертном одре, шут Уилл Саммерс что-то ему нашептал о милости, и возвратил своему первому хозяину еще не распределенные части его поместья. Можно догадаться, что авторы этого сказания не были приверженцами генриховых религиозных реформ.
По преданию Уилл Саммерс был тощ, с ввалившимися глазами и сутул — таков стихотворный портрет у Армина, не обязательно правдивый. Или же, воссоздавая облик знаменитого шута, поэзия и изобразительное искусство между собой не всегда договаривались — вот и вышла еще одна шутка. И был он, как никто другой, любим при дворе Генриха VIII — или, может быть, двор поневоле любил его, так как грозный король отличал. Классическая, связующая поколения, хранимая, как колыбельная, как деревянная игрушка, та самая басня об удивительном взаимопонимании короля и шута — можно ли, еще и зная, о каком короле идет речь, называть их приятельство "дружбой"? Хал заказывает Уиллу наряды (еще одно доказательство, что Уилл — не вовсе мифологический персонаж), Хал велит его изображать на портретах вместе с собой и своими детьми — как члена семьи, но, должно быть, такого, как любимая собака или мартышка. Уилл зовет короля "Хал/Гарри" и "дяденька", Уилл входит во всякое время в королевские покои, когда благородным господам и даже членам Тайного Совета нет туда доступа, Уилл один умеет усмирять гнев короля — не настолько, однако, чтобы это отвратило известные исторические события. Хал ладит с Уиллом лучше, чем со своими женами и министрами, каковы бы ни были таланты Уилла и его познания в королевской психологии. (Бывший хозяин передал королю, единственный усмиритель королевского гнева...Что-то мне эта история напоминает императрицу Екатерину Алексеевну №1).
О талантах, обобщив предание и предположение, вот что можно сказать. Уилл, как и король Генрих, обладал даром стихосложения и экспромта. Когда лицо Зевса скрывали тучи...то есть Хал был в дурном настроении, они с Уиллом рифмовали вместе, и Хал веселел. Или же Уилл предлагал Халу смешные и непристойные загадки, чрево Юпитера дрожало от хохота, и тучи расходились до новой непогоды. Затем, Уилл вообще умел играть словами, каламбурить и отвечать впопад. Одна из самых известных его острот: обращая внимание Хала на проблемы королевских финансов, он говорил, например, Frauditors (мошенники) вместо Auditors (ревизоры), Deceivers (обманщики) вместо Receivers (получатели) и в таком роде — их у короля так много, что все себе заберут[3]. Затем, ему было присуще особого рода красноречие, как, впрочем, многим столь же знаменитым его собратьям по ремеслу. О самых низменных предметах и сторонах бренного жития человеческого он умел говорить выспренним слогом, изобретая сложные метафоры, так что поначалу ничего не было понятно, зато, когда значение раскрывалось, Генриху было очень смешно. Говорят также, что шутки Саммерса были менее грубы, чем обычно у придворных шутов — не берусь судить, ибо буду пристрастна. То, что записано, безусловно, грубо, совершенно в духе "средневекового и ренессансного шута" и предназначается не для нам современных дам и девиц, пекущихся о своей благопристойности. Но даже и эти шутки выдают, что за показной неотесанностью скрывается острый и едкий ум, знающий того, кого призван веселить его носитель.
Затем, к легендарным талантам Уилла Саммерса следует отнести умение совершать дела милосердия, именно доставлять блага для неимущих и сирот, заступаться за тех, кого больше защитить было некому, при том извлекая из королевского кармана материальную выгоду еще и для своих сородичей либо для себя. Армин рассказывает, как Уилл однажды уговорил короля разгородить пустошь, захваченную в его родных местах неким джентльменом (о то самое "огораживание в Англии", больной вопрос для стольких бедняков!), и одновременно попросил одарить его дядюшку —якобы в вознаграждение за то, что Уилл научил короля, как еще разбогатеть. Но Хал не понял, как увеличится его богатство оттого, что будет освобождена пустошь Террел Фритт. Уилл ответил: "Бедняки будут за тебя молиться, и ты обретешь богатство на небесах, а на земле ты уже без того богат!" (С) Дядя, разорившийся вместе с другими вследствие огораживания пустоши, стал после этого случая байли общин и имел доход свыше двадцати фунтов в год. Любивший Уилла простой английский народ в этом отношении был столь же сообразителен, а Уилл умел быть благодарен: там же рассказывается, что, когда он среди бела дня заснул на лестнице, одна бедная женщина стала охранять его сон, а Уилл затем спас от виселицы ее сына.
Наконец, глядя на миниатюру, где Генрих изображен с лирой в виде царя Давида, а рядом стоит Уилл Саммерс, можно предположить с немалой уверенностью, что еще один талант шута состоял в том, чтобы слушать короля столь же хорошо, как и занимать его разговорами. Можно, правда, попытаться навязать молчащему Уиллу свою шутку, за которую и ему, и другому пришлось бы платить дорого: на этой картинке кто — Давид, а кто — царь Саул?
Что же до стратегии Уилла Саммерса, линии поведения, с помощью которой он выживал там, где не удерживались королевы, советники и знать, то, пытаясь ее вполне для себя выяснить, я прихожу в замешательство. Читаю различные источники, вернее — мнения, получаю информацию, ей не верю, и заканчиваю тем, что остаюсь опять с преданием, более убедительным, чем версии.
Казалось бы, человек, годами находящийся при дворе, тем более — при дворе Генриха VIII, должен был быть хитер, как мировой змей. Казалось бы, человек, живущий столь близко к королю и так долго сохраняющий его доверенность, должен быть не меньше короля страшен для окружающих. Не следует, по старинке любуясь шутом, забывать, как зол и опасен он может быть. О Саммерсе и сообщают, что он был "помесь дурака и плута", вообще, как и всякий его товарищ по ремеслу и званию, в рассказах он предстает как неуловимая "смесь" — простоты и плутовства, горького и сладкого, сосуд со смесью добра и зла, который никогда не угадаешь, каким боком к тебе повернется, и что ты оттуда станешь хлебать большой ложкой. Но на удивление тому, кто ждет противоположного, об Уилле Саммерсе говорят также, что он был правдив и всегда готов сказать правду, дабы посрамить чорта. Если так — выходит, что он и жил при дворе как тот единственный человек, кому хозяин иногда позволяет быть правдивым и даже порой от него правды требует: дурак по должности, должностью спасаемый. Рассказывают даже, что шутовская проницательность не всегда простиралась настолько, чтобы угадать чужое коварство: обидчика, который был прямо перед ним, шут колотил, а того, кто скрывался за его спиной, пропускал незамеченным. [4]
В 1535 г. дипломатичность изменила ему настолько, что спровоцированный Саммерс обозвал Анну Болейн грубиянкой, а ее дочь — ублюдком, и Генрих после того пригрозил убить шута собственными руками[5]. Но то ли шут обладал даром предвидения, то ли судьба, желая спасти Саммерса, пожелала шутить ему в лад, то ли король, действительно, и сам не догадываясь, был под влиянием его слов, — только знаем мы, что совсем скоро мнение шута совершенно официально стало королевским и было оформлено парламентом. Армин рассказывает, как Саммерс обезвредил конкурента: при короле вымазал другого шута сливками, тот рассвирепел, вытащил кинжал и, разумеется, утратил королевскую милость, которая не вернулась даже после того, как смилостивился Уилл Саммерс и постарался вернуть его ко двору — "сначала разбил ему голову, а потом позаботился о том, где добыть пластырь" (С). Шута этого в противовес Уиллу Армин характеризует как ловкача, коварством выдурившего себе много подарков.
Вот если не действительные, то легендарные причины популярности главного королевского "дурака". Господа жаловали Уилла Саммерса за то, что при своей близости к королю он не был склонен к интригам и не предавался злоречию, которое бы сгубило их головы[6]. Народ Англии любил Уилла Саммерса и сделал своим героем, так как он был друг бедняку и часто вдове помощник, и за то прославлял Уилла Саммерса в прозе и в стихах, и отзывался о нем уважительно. В стихотворной эпитафии королевскому шуту сказано, что того, кто здесь лежит, одни звали дураком, другие же — мудрым. И — далее следует принять позу летописца, призывающего поклониться истине, — хотя мы не можем поручиться за то, что Уилл действительно совершил все, что рассказывают о нем, по крайней мере, точно, что народ Англии хоть в народной традиции, да доверил ему свой голос и сделал его своим просителем перед королем Англии. Во многочисленных анекдотах он — выразитель того, что создатели этих историй считали "их правдой".
Если Уилл Саммерс обычно и не находил удовольствия в том, чтобы губить людей, хотя бы для одного исторического персонажа и хотя бы по преданию он стал настоящим злым гением, и персонажем этим был знаменитый кардинал Вулси/Уолси.
Говорят, что кардинал Вулси — самый ненавистный общественному мнению государственный муж во всей истории Англии. Профессор Роберт Бухолз, автор курса лекций об английской истории от Тюдоров к Стюартам, утверждает, что, даже если кардинал иногда делал что хорошее для бедняков, богачи и высшая знать его тем более ненавидели, но, даже если вся Англия на дух не переносила Вулси, это ничего не значило, пока его по известным причинам не пожелал отставить сам король[7]. Нелюбовь к Томасу Вулси запечатлела та самая народная традиция, которая возлюбила и возвеличила Уилла Саммерса. Оба они могут быть названы "фаворитами" Генриха VIII, и в рассказах о пикировках между шутом и кардиналом любимый молвой и удержавшийся королевский фаворит становится соучастником и чуть ли не главным виновником падения фаворита, молвой нелюбимого. Король же изображается как поощряющий шутки Уилла.
Сохранилось много рассказов о прочной взаимной симпатии шута и кардинала. Как-то раз Вулси, будучи в компании короля и Саммерса, услышал, как ловко Уилл подбирает свою рифму в ответ на королевскую, покривился и предложил шуту окончить такой стишок:
"A rod in the School,
And a Whip for a Fool,
Are always in season".
(Розга в школе и кнут для дурака всегда кстати).
Ответ Саммерса был:
"A Halter and a Rope,
For him that would be Pope,
Against all Right and Reason".
(Петля и веревка - тому, кто хотел бы стать папой вопреки праву и без причины). Вулси на самом деле имел намерение стать римским папой.
Другой раз Саммерс подшутил над любовницей кардинала, с которой тот открыто жил и имел от нее детей. В коллекции Армина есть рассказ о том, как Саммерс, опять же при короле, занял у кардинала десть фунтов с тем, чтобы оплатить кардинальские долги, как он обещал его кредиторам. Вулси утверждал, что никому не должен. Но шут раздал деньги бедным, собравшимся у ворот Виндзорского замка просить милостыню.
" — Кто забрал деньги? — спрашивает король. — Небось, пивовар или пекарь?
— Ни тот, ни другой, Гарри, — отвечает Уилл Соммерс, — пусть лучше кардинал расскажет мне, кому он завещал свою душу?
— Богу, конечно!
— А свое имущество?
— Беднякам!
— Вот и поплатился! Видишь ли, Гарри, публичное признание предполагает столь же публичное наказание. Можешь распорядиться его головой по своему усмотрению. Я оплатил его долг перед бедняками, собравшимися у ворот. Его каменное сердце не растопить никакими мольбами, зато он готов заложить свою голову и даже дать мне денег, только бы поспорить, будто за ним должок не числится. Сам ведь знаешь: я беден, и нет у меня ни кола, ни двора, а все, что отдашь бедным, Бог возвратит тебе десятикратно. И пока он тут в роли моего поручителя, лучше арестуй его, а не то он повесит меня, как только мне представится возможность отплатить долги перед тобою".
Согласно "Смешной истории жизни и смерти Уилла Саммерса", опала кардинала произошла вовсе не из-за дела об аннулировании королевского брака, а из-за того, что Уилл Саммерс и шут кардинала Патч ("Заплата") собрались выпить в кардинальском погребе и открыли, что в тамошних бочках хранится золото, а не вино. После этого инцидента Саммерс сообщил своему господину, что такого вина, как у кардинала, у него нет: у кардинала бочка стоит десять тысяч фунтов, а то и больше. В подвалах Вулси были найдены 150 бочек золота и перекочевали в казну на покрытие монарших нужд, а кардинал с горя захворал, не смог помириться с королем, да так и умер. Правда, сообщают также, что перед смертью Вулси отослал своего шута королю, как последний и самый ценный подарок. В связи с этим Чарлз Найт, комментируя "Короля Лира" замечает: можно представить себе, что в разлуке с хозяином шут кардинала все время хандрил, как и шут Лира после отъезда молодой госпожи во Францию[8].
Саммерса как-то спросили, отчего лучшие и богатейшие приходы достаются чаще всего людям недостойным и несведущим. "А разве вы не видите ежедневно, — ответил он, — что самым слабым и жалким клячам достается самая тяжелая ноша, а на лучших да самых скорых лошадях разъезжают молоденькие да легонькие щеголи?"
Уилл Саммерс, избегнув счастливо если не королевского гнева, то его худших последствий, пережил и своего господина, и двоих из его царствовавших детей. Скончался он уже при Елизавете в 1560 г. По легенде, острил он до своего последнего часа и на смертном одре пошутил отнюдь не благочестивую шутку. Некий святой отец убеждал его оставить свое состояние нищенствующим братьям, но шут, процитировав святому отцу его же учение, завещал имущество "Князю мира сего", чьей милостью его нажил. "Князем мира сего" называют нечистого — так мы узнаем отношение Саммерса к его профессии (и к его хозяину?) Речь шла о примерно пятистах фунтах — по тем временам немалые деньги[9]. Стало быть, Уилл Саммерс в этом предании отличается от того бедняка, о котором рассказывает Армин.
Но когда умирает великий шут — уходит лишь его бренное тело, бесплотный же образ продолжает жить среди людей и переходит в новое качество. Имя его поступает на службу писателям, и летопись его шуток далее прирастает за счет измышлений других остроумцев. "Уилл Саммерс" отныне — маска, кто желает примерить ее? Рассказы об Уилле — это отныне навоз, удобряющий почву английской литературы, надо сказать, весьма способствующий ее плодородию.
В пьесе знаменитого язвы Томаса Неша "Смешная комедия под названием "Последняя воля и завещание Лета" (впервые поставлена в 1592 г., напечатана в 1600 г.) шут Саммерс комментирует основное действие, критикует и высмеивает его участников. Пьеса носит аллегорический характер: царь мира — Лето оставляет свой престол, требует отчета у подчиненных и оглашает последнюю волю. Главная шутка, конечно, в созвучии имен "Summer" и "Summers". Не совсем точная цитата из этой пьесы есть в шекспировской хронике "Генрих IV", но меня больше заинтересовало другое. Вначале Саммерс объявляет, что он, дурак по естеству и по мастерству, представляет здесь перед зрителями лицо идиота-драматурга. Давайте вспомним шута Фесте из "Двенадцатой ночи", когда он, читая письмо дворецкого Мальволио, объявляет, что the fool delivers the madman — "дурак выступает от имени сумасшедшего".
Книга сатирика Семюэля Роулендса "Хорошие новости и дурные новости" (1622) начинается со стихотворения "Эпиграмма на шутку Уилла Саммерса". Является как-то Уилл Саммерс к королю и с серьезным видом (а как же) просит отпустить его от двора в Лондон. А зачем тебе в Лондон? — узнать новости двора. — Здрасьте, как это ты покинешь двор, чтобы узнать новости двора? — Так ведь горожане прежде нас с тобой знают, что при дворе делается. Прибудет ли посол — прежде, чем он высадится в Дувре, люди уже знают с чем и зачем он едет, еще раньше тебя. Соберется ли парламент — они уже знают, что за законы будут приняты. А потому — прощай покуда, Уйтхолл, доставлю я тебе, Гарри, все новости, сплетни и все остальное.
Уилл Саммерс вместе со своим хозяином Генрихом VIII, все тем же кардиналом Вулси, воскрешенным как "образ врага" в целях критики католицизма, и последней женой Генриха Екатериной Парр появляется в пьесе Уильяма Роули "Как меня увидите, так и узнаете" (написана, по-видимому, в 1604—1605 гг., впервые поставлена в 1605 г., опубликована в 1613 г.). В этой пьесе не только переодетый, но и идеализированный король ходит по Лондону и, неузнанный, попадает под арест. Здесь присутствуют сцена обнаружения золота в винном погребе кардинала, достающиеся шуту колотушки и вульгарные выпады, с помощью которых шут пародирует чужие претензии на возвышенный и изящный слог. Но вот две реплики: на вопрос "Император славен, трон его высок, кто его враги?" следует ответ: "Конечно же черви, которые обглодают его скелет, хочет он того или нет". Не правда ли, напоминает беседу об ужине, на который попал Полоний? — и может быть с нею в родстве: "Гамлет" был уже написан в то время.
Обращения шута к хозяину "дяденька" досталось шуту Лира — как, должно быть, и легендарная искренность. И еще одним литературным потомком Уилла Саммерса считается Вамба, шут Седрика Роттервудского в "Айвенго" Вальтера Скотта.
В лондонской церкви святого Леонарда, месте успокоения многих знаменитых лицедеев "тюдоровской поры," есть мемориальная плита в их честь. Королевский шут Уилл Саммерс упомянут на ней рядом с великим трагиком Ричардом Бербеджем, который здесь значится как первый исполнитель только двух из своих многочисленных ролей — Гамлета и Ричарда III. И, должно быть, еще одна причуда фортуны в том, что тот, кто написал для него эти роли — тезка и Вильгельма Завоевателя, и Уилла Саммерса.
Ты его люби! Он человек опасный.
Иван Балакирев — лицо "скорее историческое, чем легендарное": фактов его биографии известно довольно много. От участи стать героем сказок и анекдотов это его все равно не охранило, и он получил "другую жизнь" в образе если и не вполне достоверном, то более живучем и менее уязвимом, чем грешная плоть плодовитого ухищрениями грешника. Исторический Балакирев прославился при дворе Анны Иоанновны, а легендарный навеки остался шутом Петра Великого, и не столько в толпе других шутов, сколько в паре со своим властелином.
Но, может быть, вы заметили, как и я, что во многочисленных литературных и кино-историях с участием Петра в роли "спутника-трикстера", плутоватого, временами смешного и также временами битого (за дело) часто выступает Меншиков, "плут Данилыч".
"А теперь, – продолжал он, потряхивая дубинкою, – заведи меня к плуту Данилычу, с которым надо мне переведаться за его новые проказы».
Ибрагим, сердечно отблагодарив Петра за его отеческую заботливость о нем, довел его до великолепных палат князя Меншикова и возвратился домой." (С, "Арап Петра Великого").
Меншикову, впрочем, затруднительно приписать одну из ролей легендарного шута: говорить господину правду при всех обстоятельствах. Но, все равно, традиция изображать именно его "в паре" с Петром как сопутствующего герою хитрожопого комика довольно развита и, возможно, укрепилась она в ХХ веке благодаря роману А.Н. Толстого "Петр Первый" и снятым на его основе фильмам. Об однофамильце и родственнике Милия Алексеевича Балакирева, главы "Могучей кучки," предостаточно анекдотов, но место его в художественных произведениях "на петровскую тему" кажется сравнительно скромным — до появления пьесы Григория Горина "Шут Балакирев, или Придворная комедия".
Можно объяснить это тем, что, если автор тяготеет идеализировать великого преобразователя и должен подчеркнуть именно его триумфы и положительные черты, а не неудачи и "темную сторону" характера, ему выгоднее при Петре "шут, битый за раскрытые обманы", чем "шут, битый за верность правде" — из народного предания. А когда речь заходит об обстоятельствах конца жизни Петра, становится тем более сложно. Как согласовать легендарного Балакирева с историческим, сыгравшем в личной жизни своего господина неблаговидную роль? И нельзя увернуться от того, чтобы изобразить Петра вновь озлобленным и казнящим.
Кратких биографических справок об Иване Балакиреве в Сети немало, другое дело — отдельные несовпадения между ними. Поэтому я бухну сюда изложение на основе наиболее подробной из них — Вл. Штейна (Половцова) из Большой биографической энциклопедии. "Справочной прозе" свойственны краткость, подчеркнутая беспристрастность и малая эмоциональность. Все они очень подходят, чтобы рассказать действительно бывшую страшную историю.
Cогласно статье Вл. Штейна (Половцова), Балакирев Иван Алексеевич — род. в 1699 г., ум. в 1763 г.; принадлежал к старинному дворянскому роду. Этот род в XVI в. жил в Рязанском княжестве, а в XVII в. при царе Алексее Михайловиче представитель этого рода служил “стольником у крюка”. К костромской отрасли рода принадлежал Иван Алексеевич Балакирев. В 1715 г. он был представлен на смотр Петру I в Санкт-Петербурге и был определен в Преображенский полк. Он должен был обучаться инженерному искусству. Около 1719 г. он был взят “для домашних послуг” во дворец. Балакирев был назначен в ездовые к императрице Екатерине, “сумел воспользоваться обстоятельствами и сделался полезным разным придворным, а своею расторопностью и даром остроумия вообще резко выделился из толпы заурядных придворных служителей.” Балакирев служил рассыльным между Екатериной и камергером Виллимом Монсом, высматривал и выслушивал для Монса, своего патрона, о разных дворцовых делах. 26 апреля 1724 г. в селе Покровском, где жил Монс, Балакирев проболтался обойного дела ученику Суворову о записках, которые доставлял Монсу из Преображенского, резиденции Екатерины. Петр получил анонимный –“безыменный“ донос. Балакирев сперва все отрицал, был по приказу Петра вздернут на дыбу и тогда повинился, хотя не раскрыл всего, но стал перечислять, с кого и за что Монс брал взятки. За сообщничество Монсу, который был казнен, Балакирев получил шестьдесят ударов батогами и был сослан на три года в Рогервик.
Балакирев был возвращен в столицу в 1725 г., по воцарении Екатерины I. Его пожаловали чином прапорщика Преображенского полка и взяли ко двору — “без всякого, впрочем, определенного назначения”. Благодаря умению ладить с людьми, он остался при дворе в царствование Петра II, при Анне Иоанновне был зачислен окончательно в штат придворных "дураков", то есть шутов, которые должны были развлекать императрицу. “Шутам давались порою изрядные подачки, но с другой стороны; они подвергались нередко и жестоким поруганиям. Так, однажды Балакирев не пожелал по болезни принять участия в общей потасовке между шутами, затеянной для развлечения Анны, и за это был по приказанию Бирона избит нещадно, так что два дня не мог ни подняться, ни повернуться на постели“. Балакирев был обвинен в произнесении оскорбительных для императрицы Анны слов и снова попал в тайную канцелярию, но сумел оправдаться и был возвращен императрицей ко двору «с внушением "лишнего не говорить"». Он оказался в особой милости у императрицы Анны и был ею несколько раз жалован. Весной 1740 г. он отпросился у Анны Иоанновны до осени в свои костромские деревни. После смерти Анны Иоанновны Балакирев уже не возвращался ко двору, хотя у него был дом «в нынешней Литейной части, в приходе Воскресения Христова — за Литейным двором». Балакирев дожил до царствования Екатерины II. В заключение своей статьи Вл. Штейн (Половцов) замечает: «Во всех известных анекдотах, приписываемых Балакиреву, сказываются беспрестанно и анахронизмы, и полное отсутствие типичной речи того времени; объясняется же это тем, что свыше 70 изданий "Собрания анекдотов Балакирева", впервые выпущенного в свет К. А. Полевым в 1830 г., не представляют ничего самобытного, но позаимствованы из сборника шутовских острот разных стран, переведенного с немецкого языка Васильевым еще в 1780 году».
Фамилия "Балакирев", возможно, образована от татарских слов "упрямый ребенок" — может быть, это подходит для взрослого человека на шутовской должности. Имя — как у любимого сказочного персонажа. Отчеств у "шута Балакиря" три. У Вл.Штейна (Половцова) Балакирев назван Алексеевичем, в "Русском биографическом словаре" он Александрович, а известный историк русского XVIII века Евгений Анисимов называет его Емельяновичем. В своей биографии Анны Иоанновны он приводит также краткую биографию Балакирева и о его последних годах, проведенных в деревне, предполагает: "Наверное, окрестные помещики не встречали более мрачного соседа — Балакирев свое отшутил" (С). [10]
Мы видим, таким образом, что у жизненного пути исторического Ивана Балакирева по крайней мере два отличия от жизненного пути исторического или легендарного Уилла Саммерса. Во-первых, это история не возвысившегося благодаря шутовству простолюдина, а шутовствующего дворянина. Дворянин в роли царского шута — одно из лиц русского XVIII века, так часто вызывавшее отвращение у людей века следующего. Во-вторых, его отношения с господином — история не "единства противоположностей", которые, бывает, ссорятся, но все равно примиряются, а история "борьбы противоположностей", конфликта и отторжения. Здесь действуют "раб лукавый", обманувший доверие господина, и царь гневный, опускающий на него свою карающую длань. Нельзя умолчать о гневе Петра, рассказывая о Балакиреве. Но, нужно, видимо, также признать, что, если царский слуга был действительно виновен, то, значит, и гнев не был незаслуженным.
Все же, если исторический Балакирев и причинил Петру страдания, и сам пострадал от него, то легендарный оказался продолжателем его политики — поскольку многие истории о "заграничных" шутах были присвоены в России "для него", можно шутить, что и шут Балакирев содействовал приближению страны "к европейским стандартам". Я думаю, что заимствование из иностранных источников здесь не так уж важно или хотя бы не унизительно — оно не должно толковаться как отсутствие национального своеобразия. В 1937 году фольклорист Н. В. Новиков записал от сказителя Ф. П. Господарева в числе других большую сказку о "шуте Балакире", включающую истории о разных его проделках. Как отмечается в примечаниях сборника "Проделки хитрецов" (составление, вступительная статья и общая редакция Г.Л. Пермякова, М., 1972 г.), где опубликованы отрывки из этой сказки, эти же истории "бытуют в русской фольклорной традиции и как самостоятельные рассказы, причем они привязаны не только к Балакирю (или Балакиреву), но и к другим персонажам русского фольклора, например, мужику или солдату"[11]. Дело, скорее всего, в распространенности одних и тех же фольклорных сюжетов по всему миру. В той же коллекции сказок Господарева есть, например, сказка "Беспечальный монастырь", сюжет которой совпадает с английской народной балладой о принце Джоне, архиепископе Кентерберийском и сообразительном пастухе, разгадавшем три загадки принца.
"- Что ж, - молвил пастух,
Поглядев простовато, -
Ты думаешь, сударь,
Что видишь аббата...
Меж тем пред тобою
Стоит свинопас,
Который аббата
От гибели спас!" (С, наиболее известный вариант перевода С.Маршака). [12].
В анекдотах о нем шут Балакирев — в соответствии все с той же традицией — последний защитник правды перед государем, несмотря на то, что за правду бывает вознаграждение.
"Остроумный Балакирев, поражая бояр и чиновников насмешками и проказами, нередко осмеливался и государю делать сильные замечания и останавливать его в излишествах хитрыми выдумками, за что часто подвергался его гневу и собственной своей ссылке, но по своей к нему преданности не щадил самого себя". (С) [13].
"Однажды государь спорил о чем-то несправедливо и потребовал мнения Балакирева; он дал резкий и грубый ответ, за что Петр приказал его посадить на гауптвахту, но, узнавши потом, что, Балакирев сделал справедливый, хотя грубый ответ, приказал немедленно его освободить. После того государь обратился опять к Балакиреву, требуя его мнения о другом деле. Балакирев вместо ответа, обратившись к стоявшим подле него государевым пажам, сказал им: «Голубчики мои, ведите меня поскорее на гауптвахту». (С) [14].
"Петр I спросил у шута Балакирева о народной молве насчет новой столицы Санкт-Петербурга.
— Царь-государь! — отвечал Балакирев.— Народ говорит: с одной стороны море, с другой — горе, с третьей — мох, а с четвертой — ox!
Петр, распалясь гневом, закричал «ложись!» и несколько раз ударил его дубиною, приговаривая сказанные им слова" (С) [15].
Впрочем, Петр не всегда изображается только как мучитель Балакирева, — иногда он подыгрывает шуту и желает его поощрить.
"В одну из ассамблей Балакирев наговорил много лишнего, хотя и справедливого. Государь, желая остановить его и вместе с тем наградить, приказал, как бы в наказание, по установленному порядку ассамблей, подать кубок большого орла.
— Помилуй, государь! — вскричал Балакирев, упав на колена.
— Пей, говорят тебе! — сказал Петр как бы с гневом.
Балакирев выпил и, стоя на коленах, сказал умоляющим голосом:
— Великий государь! Чувствую вину свою, чувствую милостивое твое наказание, но знаю, что заслуживаю двойного, нежели то, которое перенес. Совесть меня мучит! Повели подать другого орла, да побольше; а то хоть и такую парочку!" (С) [16].
Затем, Балакирев, конечно же, шутит соленые и кислые шутки, издевается над чем-либо досадившими ему вельможами и поддевает самого Меншикова. И при этом он, конечно же, «умный дурак» — или хотя бы кусачий острослов.
«Точно ли говорят при дворе, что ты дурак?» — спросил некто Балакирева, желая ввести его в замешательство и тем пристыдить при многих особах. Но он отвечал: «Не верь им, любезный, они ошибаются, только людей морочат, да мало ли, что они говорят? Они и тебя называют умным; не верь им, пожалуйста, не верь» (С) [17].
В народной сказке, записанной от Ф. П. Господарева Балакирь часто совершает недобрые проделки. Он, например, вовсе не безобидно несколько раз подшучивает над сельским попом, отправившимся к нему с невинным желанием "развести скуку". (Вспомним, на всякий случай, что сказка записана в 1937 г.). Во многих сказках и анекдотах Балакирь указывает Петру на недостатки работы его бюрократии — например, что все жалобы откладываются на завтра, имея в виду никогда. История о том, что Петр пожаловал Балакирева званием "хана касимовского" (и после его смерти это было подтверждено указом Екатерины I) имеет целых два шуточных соответствия в предании. Одно — история о том, как Петр дал Балакиреву власть над мухами, и Балакирев на правах суверена всюду хлопал их, попадая порой по министрам, на которых мухи садились. Другая — история о том, как Балакирев поехал с Петром охотиться, взял с собой ворону, и поспорил с царем, что ворона поймает больше, чем охотничьи собаки. "Подъезжают вот к такому городу, как Петрозаводск, большой. Он ему ворону пускает. Ворона с кареты вскочила на дом. Тут бегают ребята. Он кричит им: "Ловите, ребята, эту ворону, это царская ворона". Ну вот, ребята за этой вороной, а она с этого дома на другой пролетит. А он все едет и кричит: "Ловите, ловите царскую ворону!" И она весь город проскакала до конца" (С) [18]. Петр, в восторге от того, что Балакиреву удалось с помощью вороны поймать целый город, решает шута пожаловать. "Ну, не жалко этого города отдать тебе за твою мудрость."... Шут Балакирь и остался в этом городе проживать. " (С) [19] .
В сказке, записанной от Ф. П. Господарева, есть и такой эпизод. Балакирев решает избавить одного осужденного от виселицы — избавить просто так (за что осужденного - не говорится). "А у Петра Великого был ученый кот, и он постоянно сидел у него на столе. (...) То шут Балакирь поймал мышку и держит ее в рукаве. И разговаривают. Они подносят Петру Великому бумажку, чтобы подписал, что вот такого-то на виселицу. Он и читает. Прочитал и говорит: "Шут Балакирь! Ну, а с этим что будем делать?" — "А я, царь, не могу вам сказать, Петр Алексеич. Это воля ваша: можете помиловать и можете нет. Помилуете - вам никто ничего не скажет, и не помилуете - вам тоже никто ничего не скажет. Это в ваших руках сейчас".
Петр Алексеич берется за перо подписывать, что повесить. Шут Балакирь говорит ему: "Петр Алексеич, да он и не виноват. Это природа одолевает его. (...) Вот у нас кот ученый, а природа, — говорит, — его тянет". — "А как тянет?"
Он взял из рукава и пустил этого мышонка на бумаги. А кот как кинулся на мышонка, ту чернильницу на эту бумагу опрокинул. И не видно уже, что там писано. А кот поймал мышонка и в зубах держит. Шут Балакирь говорит: "Видишь, Петр Алексеич, какая природа! Вот так и тот, который осужден на виселицу. И тот не рад бы это делать, а его природа тянет".
Государь берет эту бумажку, и рвет, и бросает в корзину. И пишет, чтобы немедленно выпустили такого-то из тюрьмы. И того освободили" (С) [20] .
История замечательна, прежде всего, тем, как именно в ней изображены отношения героев. Петр, по-видимому, ценит шутовское остроумие Балакирева и не прочь совместить дело с забавой, но это не значит, что шуту его не приходится быть осторожным. Балакирев здесь — не самоотверженный правдолюбец, а аккуратный хитрец. Он опасается говорить с самодержцем напрямик и подготовляет свое вмешательство в дела Петра, предварительно высказав то, что Петр хочет слышать: царь все решает один. Петр при этих условиях поддается чужому влиянию, даже если это — влияние шута. Кроме этого на Петра, должно быть, производит неотразимое впечатление наглядный пример "с живой натурой" (что, возможно, не противоречит и его известному историческому характеру). Мы узнаем также, что шут Балакирь способен не на одни проказы, подчас обидные, но может и выступать побудительной силой царского милосердия.
Итак, перед нами снова персонаж яркий, неоднозначный, имеющий право претендовать на большой успех. Кто из господ и товарищей сочинителей желает подправить маску Балакирева, дабы впредь носить ее по своему вкусу и разумению? Как повлияет на "образ Балакирева" у потомков видение его хозяина — великого Петра?
История об ученом коте и непобедимой власти природы стала основой сюжета мультфильма "Шут Балакирев" (авторы сценария - А.Петров, Л.Носырев, режиссер Г.Баринова, "Союзумультфильм", 1993). Мотив спасения висельника отсюда исчез — понятно, что даже при наилучших гуманных намерениях шута здесь могут быть возражения, и ситуация не столь однозначна. (Можно, например, вообразить продолжение, в котором тот же спасенный обворовывает и избивает того же шута, своего спасителя, объясняя это также ссылкой на всесильную природу). В мультфильме центральной становится тема "соперничества" между Балакиревым и "зело ученым котом" Петра за место царского любимца. Петр предпочитает кота, как доказательство, что "наука одолевает природу". Балакирев, напротив, доказывает: "Природу одолеть нельзя! И человеческая натура тоже не дура - потому как природна она!" Есть здесь и тема ссоры царя и шута. Балакирев изобретает все новые шутки, стремясь вернуть расположение господина, но Петр не понимает благой цели его юмора и изгоняет шута со своей земли.
Хотя историческому Ивану Балакиреву на момент смерти Петра было всего около 26 лет, в фильме "Сказ про то, как царь Петр арапа женил"(сценарий Ю.Дунского, В.Фрида, А.Митты, режиссер А.Митта, "Мосфильм", 1976) он пожилой и даже старше Петра. Но мне к этому не хочется придираться: его образ, созданный Михаилом Глузским, получился очень обаятельным. Балакирев, как ему положено, подшучивает над Петром —- "Наш батюшка любит ломать: вчера не доломал, сегодня доламывает," — пародирует царя за работой, таская за его спиной игрушечный корабль на веревке, но он же, когда Петр падает в воду, помогает ему подняться и отряхивает. Невозможно представить, чтобы этот человек предал Петра, да и Петр к шутовским выходкам снисходительно добродушен. И, конечно, Балакирев поддерживает главного героя, арапа Ибрагима, и высмеивает его врага, Мишку Говорова. Но реплика Петра о Балакиреве в кино: "Ты его люби! Он человек опасный" может быть отнесена и к обоим этим историческим персонажам без всякого юмора: Петр и Балакирев и на самом деле оказались опасны один для другого.
Исторический Иван Балакирев при дворе Анны Иоанновны был одним из главных шутов. При этом Е.В. Анисимов, обобщая его шутовскую практику с позиций историка и человека нашего времени, не разделяющего эстетические идеалы императрицы Анны, замечает: "Но следует знать, что смешить - грязная работа и довольно мерзкое зрелище. Если бы мы увидели "пиесы" Балакирева и ему подобных, то ничего, кроме отвращения к этому похабному представлению, замешанному на вульгарных шутках о проявлениях "низа", мы бы не испытали" (С) [21].
Но И.И. Лажечников в своем знаменитом романе "Ледяной дом", среди прочих писательских вольностей, изобразил бывшего шута Петра Великого как печальный ненужный осколок его царствования, затерянный среди новых любимцев его племянницы. Такое отношение предполагает также полудружбу между Петром и его шутом в прошлом. Здесь не упомянуто, каких размеров черная кошка между ними пробежала.
"Старик Балакирев — кто не знал его при великом образователе России? - дошучивает ныне сквозь слезы свою жизнь между счастливыми соперниками. Он играет теперь второстепенную роль; он часто грустен, жалуется, что у иностранцев в загоне, остроумен только тогда, когда случается побранить их. И как не жаловаться ему? Старых заслуг его не помнят. Иностранные шуты, Лакоста и Педрилло, отличены какими-то значками в петлице, под именем ордена Бенедетто, собственно для них учрежденного. А он, любимый шут Петра Великого, не имеет этого значка и донашивает старый кафтан, полученный в двадцатых годах. Вообще все эти шуты не прежних времен; фарсы их натянуты, тупы, и как быть им иначе под палкою или, что еще хуже, грозным взором Бирона? Остроумие - дитя беззаботного веселия". (С) Балакирев отказывается повиноваться Бирону, бывает за это бит и умирает до конца романа.
Хотя роман И.И.Лажечникова много старше фильма А.Митты, образ Балакарева у Лажечникова мог бы быть "продолжением" того Балакирева, которого сыграл М.Глузский. (C той поправкой, что этот Балакирев мог бы не дожить до конца царствования Анны). Я все-таки осмелюсь возразить уважаемому классику по основным пунктам: остроумие не менее часто бывает дитятей заботы и глубокого горя, которое не желает высказывать себя иначе. И даже в тех же анекдотах, шут Балакирев и в царствование Петра прежде, чем быть ему сосланным, нередко бывал "под палкою".
И наконец Иван Балакирев дождался полномасштабного памятника себе — в пьесе своего имени. Григорий Горин сделал то, что, наверное, давно следовало бы: объединил, сколь возможно без утаивания, факты исторической биографии шута и народное представление о нем, из которого следует, что шут народом любим. А раз так, его нельзя изобразить подлым. В пьесе Балакирев становится, как и по истории, курьером Монса и Екатерины, но виновен он без вины. Он шут, но не хитер, а прост. Он острит и придумывает какие-то уловки, но всего лишь с целью выжить — все равно как от побоев увертывается, гримасничая при этом, а другим смешно. Ибо попал он в настоящий фантасмагорический дурдом, каковым является двор Петра Алексеевича, где все птенцы гнезда — хищные птицы преследуют свои хищные интересы, и при этом все желают использовать его, Балакирева, и втягивают в свои авантюры против его воли и четкого сознания. Балакирев — "живая натура" для великих преобразований отечества, в том числе и в культурной сфере. Которой, натуре, всегда жизнь навязывали "сверху", не спрашивая ее простого хотения. Вплоть до того, чтобы даже сделать шута Балакирева...царем — чтобы хоть так все пришло в порядок.
На этом свете Петр и его шут Иван Балакирев, как было по истории, причинили один другому горе. На том они могут встретиться как друзья. Так, как должны были в народных преданиях встретиться и жить король и его шут.
Cопоставление
В 1676 г. была впервые издана "Смешная история жизни и смерти Уилла Саммерса", а в 1830 г. вышло "Собрание анекдотов Балакирева". Так каждый из них удостоился посмертной — разумеется, сильно запоздавшей — антологии, но еще позже выяснилось, что им обоим приписали не свои шутки. Это, на мой взгляд, — наиболее интересная общность между двумя шутовских дел мастерами. В пределах анекдота и предания их обоих обессмертили и убили, прославили, но обезличили. Составители заботились не об исторической подлинности, но о том, чтобы соединить проказы с именем. Уилл Саммерс и Иван Балакирев были историческими личностями, каждый — со своими личностными особенностями, но их обоих как бы поглотил единый "мировой шут", которому каждый из них подарил свое национальное имя.
Исторических Саммерса и Балакирева объединяет то, что оба они были придворными шутами при грозных монархах, равно прославленных историей, искусством и легендой. Каждый из них пережил своего господина. Каждому пришлось, видимо, узнать царский гнев, но Уиллу Саммерсу повезло больше, чем Ивану Балакиреву. Обоим удалось на шутовской должности нажить некоторое состояние к концу жизни.
У легендарных Саммерса и Балакирева, по причине все той же интернациональности легенды, очень много общего: оба они — "умные дураки" и заступники правды каждый — перед своим государем, оба — непристойные, но смешные остроумцы, оба — носители мудрости не книжной, а житейской, оба указывают своим господам на злоупотребления, творящиеся в их державах, и побуждают наладить государственные дела в духе милости и справедливости, оба становятся врагами тех, кого авторы рассказов о них считают причиной кривды. Каждый из них то добр, то зол, то просто проказлив: не угадаешь, что у него в рукаве.
Главные темы истории Уилла Саммерса: шут как неотделимое "второе лицо" короля, нередко — источник блага для тех, за кого больше заступиться некому, шут-последний правдолюбец и шут-мудрец. Добродушное изображение его фигуры в предании побуждает отнестись к шуту с уважением, отказаться от презрения к его нелегкой и унизительной должности. Униженному — превосходство: он становится тем больше любопытен и любим, чем сильнее должен был быть презираем.
"Почтенный шут! Он, видно, был придворным.
"О красоте своей, - сказал он, - дамы,
Коль молоды и хороши они,
Прекрасно знают все". В его мозгу, -
Сухом, как недоеденный в дороге
Сухарь, - есть очень много странных мест,
Набитых наблюденьями: пускает
Он их вразбивку... О! Будь я шутом!
Я жду как чести пестрого камзола!"
("Как вам это понравится", пер. Т.Щепкиной-Куперник).
К легендарному Балакиреву можно отнести все то же самое. Но, поскольку исторический Балакирев был дворянином, в его истории - невымышленной - обнаруживается отголосок еще одной темы прямо противоположной направленности: шутовство как добровольное унижение. Шут не спорит, он только унижается, чтобы угодить господину. Такой шут может быть плутом, но не мудрецом.
Для многих выдающихся умов русского XIX века, имевших дело "в веке нынешнем" с наследием "века минувшего," самая мысль об этом была глубоко отвратительна. В классической русской литературе мы встречаем много примеров неприятия такого шутовства.
Например, в "Горе от ума" среди "шутов" в обидном смысле может быть назван дядюшка Максим Петрович, нарочно шлепнувшийся, чтобы рассмешить Екатерину II:
"Изволили смеяться; как же он?
Привстал, оправился, хотел отдать поклон,
Упал вдруго;рядь — уж нарочно, —
А хохот пуще, он и в третий так же точно.
А? как по вашему? по нашему — смышлен.
Упал он больно, встал здорово.
Зато, бывало, в вист кто чаще приглашен?
Кто слышит при дворе приветливое слово?
Максим Петрович! Кто пред всеми знал почет?
Максим Петрович! Шутка!
В чины выводит кто и пенсии дает?
Максим Петрович! Да! Вы, нынешние, — ну-тка!" (С)
Чацкий же не согласился бы называться ни шутом, ни юродивым. Он и требует уважения к своему достоинству, и хочет, чтобы его воспринимали серьезно. Не любит он и притворяться. Софья прекрасно знает, что сравнение с шутом оскорбило бы его, потому именно этим решает его поддеть: «Любите вы всех в шуты рядить? Угодно ль на себя примерить?»
В "Борисе Годунове" то, что делал шут Лира, делает юродивый Николка – Железный колпак. Никто из шутов Годунова не осмелился бы с ним спорить. Скорее можно было бы сказать, что в роли его "шута" в этой пьесе оказывается "лукавый царедворец" Шуйский. Для сравнения можно заметить, например, что в "Короле Лире" и шут, и Эдгар, играющий юродивого, оба – слуги правды, а не корыстные угодники, каждый в своей роли и на своем месте. Зато в "Гамлете" Полония можно было бы называть "шутом Клавдия", имея в виду лишь то, что он порой комичен, но отказывая ему и в мудрости, и в правдивости.
Андрей Дубровский заявляет: "Я не шут, а столбовой дворянин". В разумении – я не игрушка, я личность. Дура Екимовна в "Арапе Петра Великого" – умный шут, и даже спорящий с хозяином на правах шута: "Старая борода, не бредишь ли? (...) Али ты слеп: сани-то государевы, царь приехал" (С). Но для дворянина, серьезного в вопросах своей чести, роль шута невозможна. Думаю, что и Пушкин дрался на дуэли, отвергая роль шута, ему навязываемую.
Это характерно и для русских, и для европейских персонажей.
"Де Вальвер (в ярости).
Вы -- шут!
Сирано (хватаясь за шпагу).
Мурашки в шпаге!" (Перевод Вл. Соловьева)
Историю, подобную анекдоту о Петре, Балакиреве и ученом коте рассказывают об императоре-мальчике Петре II и его друге, князе Иване Долгоруком. Только о ней говорят, как о факте, а не анекдоте. Однажды, когда Петр должен был подписывать смертный приговор, его старший приятель-фаворит, юноша буйного поведения, укусил императора за ухо и предложил представить, насколько больнее тому, кому отсекают голову - и таким образом призвал царя к милосердию. (Эпизод этот есть в одном из фильмов Светланы Дружининой о Петре II). Поступок Ивана Долгорукого - совсем шутовской. Но Иван всегда был другом Петра, а не придворным шутом.
В романе А.К. Толстого «Князь Серебряный» есть линия юродивого и линия шутовства. Народ, запуганный и порабощенный, все же защищает Василия Блаженного от Грозного. Опричники не решаются обидеть Васю и предлагают ему свою помощь. Между тем самый простой способ погубить Дружину Андреевича – его спровоцировать: напялить на гордого боярина шутовской кафтан. Для него не может быть ничего хуже. Но, оказавшись в этой роли, боярин ведет себя так, как легендарный шут-правдолюбец: высказывает государю в глаза нелицеприятную правду. И, таким образом, став "шутом" он подводит к окончанию свою роль мученика - конец же ей будет на плахе.
В пьесе "Смерть Иоанна Грозного" появляется придворный шут, о котором сам автор замечает: "Про шута...не могу сказать ничего, кроме, что он есть арабеск, долженствующий усилить наружную пестроту обстановки. Все, что в конце трагедии блестит и сверкает вокруг Иоанна, есть золотистый грунт, на котором отделяется мрачная катастрофа (...) Но шут имеет еще и другое назначение; он дает повод Иоанну обнаружить некоторые черты своего характера, которые высказать доселе не было случая. Иоанн шутлив; он любит фарсы. Грубое издевание над Нагим, выходка насчет бояр, насмешка над королем - находят в нем одобрение". (С) Эта фигурка интересна тем, что делает все то же, что должен делать легендарный "мудрый и добрый" шут: издеваясь над Нагим, братом последней царицы Иоанна, которой грозит развод, шут как бы заступается за того, кто должен пойти теперь в опалу -
"По нитке с миру
Сбираю, царь, Нагому на рубаху!" (С),
подсовывая Иоанну шахматы, шут проявляет смекалку, так как отвращает этим начавшийся было приступ царского гнева; его замечания насчет бояр и короля Стефана Батория носят характер "политических комментариев":
(к Иоанну, указывая на шахматы)
Точь-в-точь твои бояре! Знаешь что?
Живых-то ты всех побоку, а этих
Всех в Думу посади. Дела не хуже
У них пойдут, а есть они не просят!" (С)
Эти комментарии могут быть не только угодливы, т.е. "правдивы" по мнению Иоанна, так как верно отражают его мысли, но и правдивы по существу, так как выражают историческую действительность его государства:
Понадобилось что - хап, хап! - и есть. (С)
Но при всем этом шут Грозного не претендует ни на какую мудрость или гуманность. По смыслу происходящего он не "защитник добра" в Грозном, а часть царствования Грозного, такая же, как все остальное. Таким должен был бы выглядеть легендарный "добрый шут" не в анекдоте о себе, а в исторических условиях, вблизи своего грозного владыки.
Любителям мифологии памятны так называемые "близнечные мифы," известные с давних времен и повлиявшие на художественную литературу разных эпох: от древних эпосов до повести о принце и нищем. В них действуют два героя, брата или друга, противоположных по темпераменту: один, культурный герой, совершает некие действия, подвиги, что-то созидает, другой, трикстер, его пародирует. Братья могут помогать один другому или враждовать между собой, становиться соперниками. Я думаю, что истории об исторических королях и их легендарных шутах должны рассматриваться как вариант той же темы. При этом "передразнивание" или "подражание" младшего брата старшему может означать еще и "отражение" его действий. Младший брат – в нашем случае человек не столько из сферы политики, сколько из сферы творчества – становится "летописцем" старшего. Подобно тому, например, как истории о Шерлоке Холмсе рассказаны от имени Уотсона, взявшего на себя роль такого "летописца". Анекдоты и народные предания об Уилле Саммерсе или Иване Балакиреве претендуют быть "отражением" царствования Генриха или Петра в фольклоре (правда, мы не говорим о том, что это реалистическое отражение, а не кривляющееся).
Так как исторический Балакирев моложе исторического Саммерса, и его легендарный образ был создан позднее, и под влиянием в том числе английского шута, можно было бы, наверное, сказать и так: в фольклоре и литературе Балакирев является по отношению к Саммерсу "младшим братом", который у "старшего" перенимает и его передразнивает. Недаром в пьесе Григория Горина Петр, встретившись со своим шутом на том свете, объявляет Балакиреву, что шутмайстер тот при жизни был никудышный, а в пример ему ставит...Лира с его шутом. Петр и Балакирев – пара того же типа, но точным повторением быть не может.
Два шута, сойдясь вместе, неминуемо начали бы передразнивать один другого и соперничать. Однако в тех же мифах и сказках это не обязательно ведет к непримиримой вражде между ними – напротив, они, убедившись в мастерстве каждого из них, могут стать друзьями и побрататься. Поэтому я не думаю, что необходимо выяснить вопрос "старшинства" или "подлинности" в отношениях легендарных Саммерса и Балакирева. Ведь, как было замечено, среди множества хитрецов, плутов и шутов в мифах народов мира нет самого смешного и самого хитрого. Каждый из них выигрывает в одних ситуациях и проигрывает в других, сегодня он хитер, а завтра – прост, то он высмеивает, то другие над ним смеются, да еще все подобные персонажи друг у друга заимствуют.
Можно взглянуть и так. Исторические Генрих и Петр оба были политиками, нарушившими правила, и каждый из них совершил перелом в жизни своей страны и стал олицетворением великой перемены. При этом каждый из них был силен и достаточно страшен. Но в предании и в искусстве они часто изображены снисходительно и часто – с комическими чертами, которые смягчают в глазах зрителя суровый исторический образ. То есть, возвращаясь к "близнечному мифу", король – это старший брат, но он наделен чертами трикстера. В таком случае можно сказать: когда в уста шута, профессионального "нарушителя", вкладываются призывы к правде, справедливости, милосердию – этот творец того же мифа применительно к новым персонажам доверяет младшему брату-шуту блюсти то, что он хотел бы видеть постоянным и под защитой "старшего брата".
И еще одно личное замечание напоследок. Называя давно умершего короля "великим" или "выдающимся", мы часто говорим: "Он творил и добро, и зло – в той или иной степени. Перевесило то или другое". Он для нас – актер на исторической сцене, и чаще всего нас занимает такая игра, по которой видно разные стороны характера персонажа. То же делает и шут в сказках: предстает то злым, то добрым, то глупцом, то мудрецом. И, должно быть, это еще одно свойство, которое в жизни, а не только в предании, даже против их воли притягивает друг к другу короля и шута.
1. Фамилия пишется то Sommers, то Summers. В текстах на русском языке, соответственно, то "Соммерс", то "Саммерс".
2. Книга Роберта Армина о шутах 1600 г. известна под названиями Foole upon Foole ("Дурак на дураке") и A Nest of Ninnies (можно перевести как "Притон дураков"). Цитаты из нее на русском языке по книге "Парламент дураков". Перевод с английского Любови Шведовой, Николая Горелова, 2005.
3. Эта острота цитируется со ссылкой на Thomas Whilson's "Arte of Rhetorique" (1553–60).
4. Приводится со ссылкой на "Toxophilus" by Roger Asham, впервые напечатанный в 1554 году.
5. Эта информация, виновата, из "Википедии". Но там ссылка на Weir, Henry VIII, p. 365.
6. Will Sommers, Henry the VIII Jester// Bradshaw's Journal: a Miscellany of literature, science and art. - Vol. II - London, 1842. - P.167.
7. Bucholz R. History of England from the Tudors to the Stuarts (audiobook) - The Teaching Company.
8. The pictorial edition of the works of Shakespeare, edited by Charles Knight. - Vol. I - London, 1867. - P. 415.
9. Две последние шутки по книге Bentley's Miscellany. American Edition. - Vol. III - New York, 1839. - P.102-103.
10. Анисимов Е.В. Анна Иоанновна. - М.: "Молодая гвардия" (ЖЗЛ), 2004. - С. 87.
11. Проделки хитрецов. Составление, вступительная статья и общая редакция Г.Л. Пермякова, М., 1972 г.- М, "Наука", 1972 - С. 540.
12. О сказителе Ф.П. Господареве можно прочитать здесь. http://litena.ru/books/item/f00/s00/z0000026/st007.shtmlТут же - некоторые рассказанные им сказки.
13. Полные анекдоты о Балакиреве, бывшем шуте при дворе Петра Великого. М., 1837. Ч. 2, с. 20. Взято с проекта "Хронос".
14. Там же. Ч. 2, с. 21. Взято с проекта "Хронос".
15. Русская Старина, 1871. Т. IV, с. 686. Взято с проекта "Хронос".
16. Полное и обстоятельное собрание подлинных исторических, любопытных, забавных и нравоучительных анекдотов четырех увеселительных шутов Балакирева, Д'Акосты, Педрилло и Кульковского. СПб., 1869, с. 58. Взято с проекта "Хронос".
17. Полные анекдоты о Балакиреве, бывшем шуте при дворе Петра Великого. М., 1837. Ч. 1, с. 24. Взято с проекта "Хронос".
18. Проделки хитрецов. Составление, вступительная статья и общая редакция Г.Л. Пермякова, М., 1972 г.- М, "Наука", 1972 - С. 261.
19.Там же.
20. Там же, С. 258.
21. Анисимов Е.В. Иван Балакирев: король русских дураков.// "Дело".