Пробьют часы, и дом нам станет тесен, –
лишённый тайн, прискучит как-то вдруг…
А мир вокруг – безбожно интересен,
в нём каждый и бессребреник, и друг.
Расправим плечи, а крылатый – крылья,
целуем в лоб встревоженную мать…
и понеслись, мешая небыль с былью,
упущенное силясь наверстать.
И разрывая круг объятий присных,
летит наш дух, тщеславием гоним,
и встречный бес нам виден бескорыстным,
и всякий грех – невинен, иже с ним.
Проносятся рассветы и закаты;
таких же птах мы тщимся обогнать,
забыв родные ветхие пенаты,
где обитает божья благодать.
И, не сыскав ни лавров, ни признаний,
сторонние в мятущейся толпе,
мы медленно, сквозь тернии терзаний,
но всё же возвращаемся к себе.
Назад, минуя алчущие длани,
что делят мир, который так не нов…
Родной очаг вдруг пред очами станет,
нас овевают бризы детских снов.
И что ни день – длиннее километры,
и иссякает чаяний сосуд…
Сквозь гул и смог простуженные ветры
далёкий мамин голос донесут.
И вот, хватая высохшими ртами
пыль разочарований и потерь,
бредём мы к палисаднику с цветами…
протяжно скрипнет старенькая дверь…
И блудный сын, толокший воду в ступе,
так скоро поседевший в суете,
родной порог с тревогой переступит…
и распахнёт объятья пустоте.
***