…И у любви наступают одни
понедельники, даже когда семь пятниц
на неделе. Дальних миров огни,
глядя на небо, видит влюбленный агнец,
а старик, листавший рукопись, в коей под
стихотворениями цифири
означают, что номер страниц, что год
их написания, смотрит шире.
Отступают сумерки. Ноябрём
обжигает. И первый снежок возложен.
С каждым днём прохладнее, но и гром
в это время года ещё возможен.
Облачась в костюм, что уже не в пору,
он заходит в какую-то там контору
и заносит в анкету, согласно паспортным
и так далее данным, казённой ручкой:
национальность — холост,
место рождения — русский,
материальное положение —
пользуюсь городским транспортом.
Бормоча скупые посулы веку,
он хандрит. И, более чем охотно,
возвращается в собственную библиотеку,
закрывая двери, фрамуги, окна.
Так речной моллюск исчезает в панцирь,
где он сам и паства себе и пастырь.
И другого не надо ему, поскольку
не питает он никаких элегий
ни к звезде над сумеречной аллеей
ни к себе. И выпь лаконичным хокку
для него зарю открывает где-то
между бузиной и эпохой Эдо.
А меня уже отрывает от
ежедневных более чем забот,
с появлением пестрой тропы, причуда
совершенно праздная, так в лесу
взгляд охотника, долго стоящего на лазу,
отвлекает маленькая пичуга.
И под утро, к северу от перрона
отлепившись, сдержанно из вагона
я смотрю, как снежные дачи, веси
исчезают за стёклами вновь двойными.
«Города равны» — полагают рельсы
за окном. И я соглашаюсь с ними.