Лифт поднимался медленно;
в нём пели, и хлопали в ладоши,
и смеялись — у дома поднималось настроенье.
Он переваривал свой завтрак и газету,
и телепередачу. И вода
в его чугунных венах мирно млела.
И каждой своей лестничною клеткой
он ощущал весенний ветер. Птицы,
объявленные осенью капризной
персонами нон грата, возвращались
в кленовые посольства. За окном
взрослела на термометре моём
температура. И не за горами
был тёплый месяц-отпуск. С кем и где
он будет проведён — уже неважно.
Подпрыгнет плоский камень на воде
с десяток раз и скроется. И страшно
осознавать, что жизнь ничем не легче.
Пока летит — легка, а там не легче.
Пока летит... а там не наше дело —
кому хотелось к этому вранью
нас приурочить скудными речами,
где всё и вся известно наперёд,
как будто не за нашими плечами
всходил весёлый маленький народ.
Он подрастёт и спросит обо всём:
почём у нас успехи и ошибки,
куда плывут под проливным дождём
автоматические пёстрые кувшинки,
и почему один из островов
архипелага в собственных глазах
пустых и узких, словно лозунг,
стал вдруг материком? Не говорите: «Ах,
какая жизнь!» — кидая шапки в воздух.
Послушайте, всё это неспроста,
ведь даже если нет на нас креста,
покуда мы не разомкнём уста,
ничто не станет на свои места:
ни имена, ни помыслы, ни дом.
Поверьте, что без нас не разберутся.
И всё же, если будет уведён
серьёзный разговор обратно в русло
молочной речки, сжатой берегами
кисельными, надеждам вопреки,
все паруса подняв, я выйду в море
открытое для мыслей. И строки
моей не будет в этом разговоре.