Иосиф раскурил заначку,
стряхнул неаккуратно пепел
и тронул ящерицу-рифму.
Она казалась неживою,
лишь глотка втягивалась мерно
при каждом вздрагивании кожи.
«Дела! — сказал себе Иосиф. —
Скрипит в уключинах Харона
Трахея рифмы сладкозвучной…»
* * *
Когда в имениях Хрущёва
О красках рассуждал бульдозер,
И нормой главного закона
Был гнев партийно-всенародный,
Собрал Иосиф всё, что было,
А было Йоське двадцать лет.
И фрезеровщика кормило
Сменил на прозвище «поэт».
Но норма главного закона
Была завистливой и жадной.
И фрезеровщики поэту
За тунеядство дали срок.
Сто-оп!
Тунеядство — выше нормы.
Оно, как воз телеги смрадной,
Парит!
И чувствуется лето
Сквозь кучи смёрзшийся кусок.
Он пел и в звуке сочетался
С непостижимой формой слова,
Он уверял себя и многих
В неверной правоте идей.
Он даже Пушкиным казался,
Но был иным, вернее, новым,
То писарем в чертогах Бога,
То бабником среди людей.
Что ж ныне замолчал Иосиф?
Казалось, избранная лира
Должна служить неугомонно,
Как солнце, как морской прибой.
Но нет! Его избрАнный голос,
Блеснувши дерзостно над миром,
В дверях окликнул Симеона*
И вышел смертною тропой…
Вселенная о том дивится:
Не стало писаря в божнице!
Стихов не начатых страницы,
Подобно в небе облакам,
Столпились. Самолёта росчерк
Повис меж ними, как строка,
Как Бога гул издалека:
«Се днесь Урании пята -
Венеция и остров Мёртвых»**.
* Старец Симеон, один из героев стихотворения И. Бродского «Сретенье».
** Остров-кладбище в Венеции, где похоронен поэт.
*** Урания - муза астрономии, также название сборника стихов И. Бродского.