Little thinks, in the field, yon red-cloaked clown,
Of thee from the hill-top looking down;
The heifer that lows in the upland farm,
Far-heard, lows not thine ear to charm;
The sexton, tolling his bell at noon,
Deems not that great Napoleon
Stops his horse, and lists with delight,
Whilst his files sweep round yon Alpine height;
Nor knowest thou what argument
Thy life to thy neighbor's creed has lent.
All are needed by each one;
Nothing is fair or good alone.
I thought the sparrow's note from heaven,
Singing at dawn on the alder bough;
I brought him home, in his nest, at even;
He sings the song, but it pleases not now,
For I did not bring home the river and sky; —
He sang to my ear, — they sang to my eye.
The delicate shells lay on the shore;
The bubbles of the latest wave
Fresh pearls to their enamel gave;
And the bellowing of the savage sea
Greeted their safe escape to me.
I wiped away the weeds and foam,
I fetched my sea-born treasures home;
But the poor, unsightly, noisome things
Had left their beauty on the shore,
With the sun, and the sand, and the wild uproar.
The lover watched his graceful maid,
As 'mid the virgin train she stayed,
Nor knew her beauty's best attire
Was woven still by the snow-white choir.
At last she came to his hermitage,
Like the bird from the woodlands to the cage; —
The gay enchantment was undone,
A gentle wife, but fairy none.
Then I said, "I covet truth;
Beauty is unripe childhood's cheat;
I leave it behind with the games of youth:" —
As I spoke, beneath my feet
The ground-pine curled its pretty wreath,
Running over the club-moss burrs;
I inhaled the violet's breath;
Around me stood the oaks and firs;
Pine-cones and acorns lay on the ground;
Over me soared the eternal sky,
Full of light and of deity;
Again I saw, again I heard,
The rolling river, the morning bird; —
Beauty through my senses stole;
I yielded myself to the perfect whole.
Все и каждый
Немного — тот, в красном плаще, паренек,
Вниз глядя с холма, — обо мне думать мог;
Мычащая телка, выйдя на луг,
Мычит не затем, чтоб тешить мой слух;
Звонарь, отбивая вечерний звон,
Думать не думал, что Наполеон
Слушал, коня осадив, пока
В Альпы колонной тянулись войска;
Не знаешь ты, как может влиять
На жизнь окружающих жизнь твоя.
Каждый нуждается в остальных;
Ничто не прекрасно само, без других.
Я слушал — зяблик, звонкоголос,
Пел на заре, на ольху взлетев;
Его в гнезде я домой принес;
Он пел, но был скучен его напев,
Я в дом не принес ведь ольху, небеса; —
Он пел лишь ушам, а они — и глазам.
Изящные раковины на берегу;
Волна, от пены вся бела,
Жемчужный блеск им придала,
И приветствующе море ревет,
Для меня извергшее их из вод.
Я дома с них вытер пену и грязь,
Морскими сокровищами гордясь;
Но — зловонны, уродливы — всю красоту
Они оставили на берегу,
Там, где солнце, песок, дикий моря гул.
Жених любуется своей
Избранницей в кругу гостей,
Где в красоты ее убор
Вплетен подруг белоснежный хор.
Наконец, она входит в его дворец,
Тот, попавшийся в клетку лесной певец; —
Очарования полна,
Но волшебства в ней нет — жена.
«Где же правда? — я сказал, —
Фокус для малых детей — красота;
Я это оставлю для тех, кто мал» —
Лишь сказал, у самых ног,
Из колючки, завитА,
Шлет живучка* свой венок;
Вдохнул — фиалок аромат;
Дубы и ели вокруг стоят;
Желуди, шишки — везде на земле;
Вечное небо над всеми, оно
Света, божественности полно;
Я снова видел, слышал вновь
Волненье моря, лесных певцов; —
Красота вошла в меня —
И совершенству мира — сдался я.
Перевод С. Федосова
Рейтинг стихотворения - 69. Стихотворение переводили также С. Сапожников и А. Шарапова.
* Живучка — травянистое растение с сидящими кольцами голубыми или бледно-фиолетовыми цветками в колосовидных соцветиях.