«Я напишу о тебе повесть. Это будет самая страшная повесть на свете!»
Маёшка
Пролог
Как обычно мы сидели на склоне холма. Твоя лошадь паслась недалеко то и дело, моргая длинными ресницами. Запах луговых трав и цветов кружил мне голову. Закат только начал понемногу алеть над горизонтом. Ты смотрел на зарождение заката. Я смотрела на тебя.
– Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой,– еле слышно прошептала я, прижавшись к твоему плечу.
– Не говори так,– оборвав меня на полуслове, ты резко встал и направился к лошади.
Я засмеялась, сорвалась с места, догнала тебя и сбила с ног. И мы, теперь уже оба смеясь, покатились по пологому склону то заворачиваясь, то освобождаясь от травы и цветов, словно это было лоскутное одеяло.
Остановились у обрыва. Смеясь и задыхаясь, обнялись, долго смотрели друг на друга, ища чёртиков в одинаково-черных глазах. Когда же дыхание твое стало ровным, ты отвернулся от меня и стал смотреть на закат, который теперь уже набрал полную силу и кровавым пожаром захватил половину неба.
– Ты маленькая, наивная девчонка. Тебе шестнадцать, мне двадцать шесть. У нас нет общего будущего.
– Разве ты на мне не женишься? –спросила я.
– Нет, – спокойно, почти зевая, ответил ты. Перевел взгляд с зарева на меня. Серьезно посмотрел, потом иронически улыбнулся и продолжил,– ведь ты сама прекрасно знаешь об этом. Да?
– Да,– с какой-то радостной уверенностью ответила я и опять засмеялась.
Почему мне было тогда так радостно от того, что ты на мне не женишься, от того, что у нас нет будущего, от того, что мое признание приводило тебя в гнев, потом в радость, потом в грусть? Не от того ли, что я чувствовала, что нужна тебе, нужна ни как жена, ни как любовница, а как маленький теплый котенок, которого можно погладить по голове или напоить молоком...
Внизу из-за рощи показалось стадо карраских коров. Пора было идти на вечернюю дойку.
– Приходи за молоком. Крынка будет на ступенях,– крикнула я, ловко спускаясь средь камней к тропе.
Я обернулась.Ты сидел неподвижно, держа травинку в зубах, и смотрел на закат.
Ничего у нас не будет.
Останется то, что есть сейчас.
От этих мыслей мне стало спокойно и тепло. Мне казалось тогда, что это «сейчас» будет длиться вечно...
I
Эйка
В Каррасе я появилась ниоткуда.
За два года до нашей первой с тобой встречи фрау N нашла меня в Бештаугорском лесу истощенную и обессиленную. На вид мне было лет десять. Фрау N взяла меня к себе в дом, выходила и оставила жить. Я долго не говорила. Хотя понимала несколько языков: русский, тюркский и персидский. Озабоченная моим молчанием и озадаченная моим происхождением фрау N выписала из Пятигорска доктора B., знаменитого светилу тогдашней психиатрии. Доктор внимательно меня изучил и сделал вывод, что я психически и физически здорова, что мое развитие соответствует десятилетнему ребенку, молчу я в результате последствия большого стресса. Учитывая, что я хорошо реагирую на русскую речь, скорее всего я русская, может, с примесью кавказской крови (больно черны мои глаза и волосы). Примесь эта может быть как персидской, так и тюркской, раз я понимаю оба эти языка. На вопрос же о том, смогу ли я говорить, доктор ответил фрау, что, вполне возможно, это произойдет, может, даже в ближайшее время, если отношение ко мне будет благожелательное. Фрау N поблагодарила господина В., сунув ему в карман сюртука несколько купюр и проводила до экипажа.
Вернувшись, она обняла меня, приговаривая что-то по-немецки, потом по-русски сказала «значит, так тому и быть».
Дочери фрау давно выросли и покинули Каррас. Разлетелись по разным губерниям, кто в Поволжье, кто поближе к Москве. Внуков своих она еще не видела. Жила в большом родительском доме с братом и его семьёй. Держали они небольшую сыроварню и гостиницу, где после смерти мужа она была хозяйкою, а брат и его домочадцы на подмоге. Когда я окончательно окрепла, тоже стала помогать фрау N во всем.
Мне выделили отдельную комнату, маленькую, но достаточно светлую, белёную известью. В ней было одно небольшое квадратное окошко, выходящее во двор, узкая кровать, на которой когда-то спала ее дочь, сундук и простой деревянный стул. Посути, мне большего и не надо было.
Спустя какое-то время после визита доктора дом фрау N посетил урядник из Пятигорска, он объявил моей спасительнице, что «негоже» держать в доме лиц, не имеющих документов, тем более детей. Выслушав ее рассказ о моем появлении, он покряхтел, почесал подбородок и пообещал сделать соответствующий запрос в Ставрополь и другие города округи с целью поиска моих родителей. Пока он делал запросы, приходил священник из местного лютеранского прихода и православный поп из русской церкви с предложением окрестить меня по соответствующему обряду. Но с крещением решили не торопиться, т.к. по всему было видно, что я русская, а раз так, значит и крещенная, хотя креста на мне не было, он мог и потеряться. Фрау N убедила священнослужителей, что если найдутся мои родители, то все станет на свои места.
Прошло еще немного времени, и опять приехал урядник. Он объявил, что в Ставрополе у отставного капитана X. несколько месяцев назад сбежала жена с персом, прихватив с собою десятилетнюю дочку, якобы зачатую от этого самого перса. Жену и ее любовника нашли мертвыми в Железноводске в гостинице, а девочка бесследно исчезла. Только этот капитан ехать смотреть на ребенка наотрез отказался, так что фрау N сама должна вести меня в Ставрополь на смотрины. Урядник передал фрау N бумажку с адресом, она облегченно вздохнула, перекрестилась и ответила ему «Я, я! Гут! Зер гут!». Конечно же, никто меня в Ставрополь не повез, урядник больше не приезжал, и я обрела свой постоянный дом, в котором мне, в общем-то, неплохо жилось. Мне дали одежду, кров, свободу передвижения по дому и огромному, как мне тогда казалось, двору.
Фрау N старалась приучить меня к разному труду. Я мыла полы и убиралась в хозяйских комнатах и в комнатах для постояльцев, которые находились в мансарде. Это были крохотные комнатёнки с низким покатым потолком и полным отсутствием окон (два окна находились в длинном коридоре друг напротив друга, они служили единственным источником света днем, если дверь в комнатенку оставить открытой). Из мебели там было всего-то кровать, прикроватный столик, на котором стояла масляная лампа, стул да умывальник, в котором необходимо было менять воду в кувшине и мыть таз, не зависимо от того, пользовались им или нет. Так как за содержание гостиницы и небольшой харчевни для постояльцев в чистоте и порядке ответственность несла супруга брата фрау N, фрау S, я не любила эту работу. Дело в том, что фрау S ненавидела меня и за каждую провинность шлёпала по рукам тряпкой. Даже не за провинность, а при каждом удобном случае, приговаривая «Шлехт! Очень шлехт!». Когда-то у нее было много детей, но они стали умирать один за другим. В результате в живых осталось только двое старших: сын двадцати двух лет и дочь двадцати лет, которых она ненавидела так же, как меня.
Однажды, когда я во дворе чистила песком кухонную утварь, она подкралась ко мне сзади и больно схватила за ухо. «Шлехт! Совсем шлехт!»– заорала она, не отпуская моего уха и выворачивая его. «Сама ты шлехт! Очень шлехт!»– вдруг крикнула я и двинула со всей своей детской силы локтем в ее толстый живот. Она от неожиданности отпустила мое ухо и села на землю, широко вытаращив глаза. А я, как разъярённый барс, продолжала:«Ты шлехт! Ты очень шлехт! От этого у тебя дети умирают!». На мой страшный вопль прибежала фрау N. Она одновременно была и в гневе от моего крика, и радовалась, что я наконец-то заговорила. Она помогла встать фрау S, погрозила мне кулаком и повела бедняжку в дом, успокаивая ее. После этого случая меня отправили работать на скотный двор. Сначала я кормила домашнюю птицу, свиней и рогатый скот. Потом фрау N научила меня доить коз и коров. Это так быстро и ловко у меня получалось, что со временем стало моим основным занятием. Коров и коз разводили специально для изготовления сыров, которые тут же продавали соседу херру R, он держал знаменитую на всю округу харчевню, ну и конечно, сыры оставляли для семьи и своих жильцов. Раньше, когда супруг фрау N был жив и дочери еще не уехали вслед за мужьями в другие края, коров и коз было много. Даже были две лошади и ослик. К моему появлению число скота изрядно уменьшилось. Осталось всего три коровы да голов пятнадцать коз.
С фрау S я редко пересекалась. Она сама избегала со мною встреч.В гостиницу и на кухню я больше не заходила. Иногда прислуживала по утрам в харчевне за столом, и то, когда фрау S не было дома.
Несмотря на то, что я снова стала говорить, сказать было нечего. Кто я, откуда, я не помнила, я не помнила своего имени. В харчевне и в доме я откликалась на слово «эй». «Эй, подай!», «эй, принеси»... Поэтому фрау N называла меня Эйя.
II
Маёшка
Больше всего мне нравилось пасти коз. Мы уходили с ними после утренней дойки далеко от жилищ, к самому подножью Бештау на заостренный холм или в соседствующие с ним лески: все зависело от того, на сколько беспощадно палит солнце весной и летом, и, насколько силен ветер осенью. Возвращались к вечерней дойке ближе к закату (коров фрау N отдавала в общее стадо колонии).
Летом я любила расположиться в тени кизилового куста и читать книжку, одну единственную детскую книжку на русском языке, которая оказалась в доме фрау N. Это были сказки Шарля Перро с красивыми картинками. Читать я умела не только русские буквы, но, как оказалось, и латинские, но смысла немецких и французских слов не понимала, хотя французское произношение было неплохим, как уверяли меня домочадцы. Все сказки, что были в книжке, я уже давно выучила наизусть, но все равно каждый раз брала книгу с собой.
А еще я любила из цветов создавать кукол – это были барышни, а перья петухов и кур, которые я собирала на скотном дворе, были кавалерами. Заросшие мхом пни и корни деревьев были «дворцами», «залы» я обставляла мебелью из подручных средств: камушков, палочек, цветочков, кизиловых косточек. Обязательно в «залах» проходили пышные балы, после чего кавалеры уходили на войну, точнее, они летели по воздуху, т.к. были легкими перышками, а барышни в своих тяжелых цветочных платьях летать не могли, и поэтому оставались в моховых залах. Я же бежала вслед за улетающими кавалерами и кричала им: «До свидания! Возвращайтесь живыми!».
Именно за этим занятием ты меня и застал….
Был первый жаркий день холодного и дождливого лета. Козы неподалеку старательно огладывали молодые деревца ясеня, я провела уже «прощальный бал» перед традиционным запуском «кавалеров» в небо. Подбежала на край холма отпускать ввысь перья и случайно увидела внизу всадника на белом коне, гарцующего по поляне. Это был ты. Ты заметил меня и, махнув рукой, направился в мою сторону.
– Не найдется ли у тебя глотка воды для случайного путника, о, милая дева? – спросил ты.
– Воды нет, но есть козье молоко, – ответила я, и засмеялась.
Мне была смешна твоя речь. Я тогда была очень худой, девчонкой-подростом, и если бы не длинные черные косы да старое не по размеру широкое платье, то меня спокойно можно было бы принять за мальчишку.
– Молоко, так молоко. Очень пить хочется.
Я взяла большую жестяную кружку, которую всегда носила с собой в котомке, отправилась к первой попавшейся козе и стала ее доить. К твоему изумлению, достаточно быстро наполнила кружку молоком и протянула тебе.Ты выпил и присел со мной рядом на траву. По твоему лицу стекали капли пота, белая рубашка на спине была совсем мокрой.
Ты смотрел вдаль, там внизу была поляна, лес, за ним степной простор, тянущийся к горе Змеиной. Между нею и Железной зарождался закат.
– Люблю кавказские закаты, – как бы самому себе сказал ты, жуя травинку.
– Я тоже…
– Как тебя зовут?
– Не знаю. Все меня называют Эйя. А тебя?
– Не знаю, – толи, вторя мне, толи, шутя, ответил ты, – все называют меня Мишелем, но для тебя я – Маёшка. А ты для меня Эйка, и это будет наш с тобой большой секрет. Договорились?
Я кивнула. Ты долгим взглядом посмотрел в мои черные глаза своими черными глазами и улыбнулся.
Мне сразу стало тепло и радостно от твоей улыбки, что-то родное, до боли близкое было в ней, но что именно я понять не могла. У меня наконец-то появился свой секрет и свой всадник на белом коне, как в сказке. Я даже ущипнула себя за руку, не сон ли. Почувствовав боль, поняла, что не сон.
Мы долго сидели рядом и смотрели, как медленно солнце ползет к горизонту, а тот начинает алеть.
– Ты из Карраса? Ты чья? – внезапно нарушив тишину, спросил ты.
– Из Карраса, я ничья, сама по себе. Сейчас живу у фрау N, но могу от нее уйти и отправиться с тобой!
Ты засмеялся. Твой смех был настолько заливистый и громкий, что я невольно тоже стала смеяться.
– Со мной нельзя…
Ты вдруг стал серьезным и сосредоточенным. Смотрел в сторону заката и некоторое время молчал.
– Почему ты ничья? Сирота?
И я рассказала тебе свою незаурядную историю, все что знала.
Ты слушал, как мне показалось, с большим вниманием, а потом рассказал свою историю, о том, что ты тоже сирота, что у тебя осталась только бабушка, что в детстве ты был таким же худым как я, и что бабушка тебя из-за этого неоднократно возила за тысячу верст на воды. И самое удивительное, что, когда вы были на водах, каждое утро ездили из Пятигорска в Каррас покупать свежее козье молоко именно у фрау N!Ты знал ее дочек. Они были старше тебя намного, но любили возиться с тобой, а еще там был мальчик примерно твоего возраста и маленькая плаксивая девчонка (это, скорее всего, Франц и Эльза, дети фрауS, подумала я). В Пятигорске ты впервые увидел Эльбрус с грядой кавказских гор и Бештау, полюбил их на всю жизнь. Очень хотел быстрее вырасти и вернуться в Пятигорск навсегда. Но в дальнейшем ты учился сначала в Москве, потом в Петербурге, и вернуться в Пятигорск возможности не было. Ты сильно скучал по здешним местам. И вот случилась одна занимательная история, которая привела тебя еще раз на Кавказ, и ты даже прочел мне стихотворение, за которое был сослан. Я не знала о ком и о чем была речь в этом стихотворении, но ты так вдохновенно произносил каждое слово, что я смотрела на тебя с широко открытыми глазами и с широко открытым ртом, и не верила, что ты сам так все складно придумал.
Не верила, что вижу перед собою принца на белом коне, да еще пишущего книжки, как Шарль Перро! Я опять себя ущипнула и опять почувствовала боль.
Пора было гнать коз домой, начинало быстро смеркаться. Мы молча спустились вниз. Впереди шли козы, за ними я с котомкой, за мной ты, ведущий коня под уздцы.
У дома фрау N мы расстались. На прощанье ты подарил мне два финика, потому что другого у тебя ничего не было. Я зажала их в кулак, как будто это были золотые монеты, и погнала коз на скотный двор, а ты завернул в соседний двор, в харчевню к херру R, чтобы подкрепиться перед обратной дорогой в Пятигорск.
Тем летом мы виделись еще несколько раз. Это были веселые и одновременно грустные встречи. Каждый погожий день, пася коз, я смотрела вниз на поляну, не видать ли всадника на белом коне. Старалась искать место для выпаса именно стой стороны холма, откуда видна поляна.
Во вторую нашу встречу ты принес с собой зеленую толстую папку, мы уселись в тени куста кизила, там, где я всегда читала сказки. Ты показывал мне свои рисунки и акварели с видами кавказских гор, портреты казаков, гусар и горцев. Я смотрела рисунки и одновременно плела тебе венок из ромашек и львиного зева. Когда венок был закончен, я водрузила его на твою голову. Ты улыбнулся, взял чистый лист бумаги и карандаш, начал меня рисовать. Неожиданно сзади к тебе подошла коза и стала живать венок вместе с твоими волосами. Ты резко соскочил и побежал за козой, которая улепетывала от тебя с венком в зубах. Ты бегал за нею как мальчишка, размахивая руками и крича: «Отдай, негодная, это мое!». Я просто каталась от смеха по траве. Это действительно было смешно – сказочный принц, с усами и при шпорах, гоняет козу с цветами во рту, при этом размахивает руками и всячески ей угрожает. Закончилось все тем, что ты разогнал всех моих коз, да так, что тебе пришлось седлать коня и собирать беглянок по всему холму. Я собрала разбросанные по траве листы в папку, бережно завязала на ней атласную ленточку и, продолжая смеяться, ждала тебя с козами у кизила. В этот вечер мы закат пропустили. Веселые и счастливые возвратились в Каррас, когда уже совсем стемнело.
После этого случая несколько дней лил дождь, на холм я не ходила, ты не приезжал. Но и когда настали ясные солнечные дни, тебя на холме не было. Я очень скучала и даже перестала запускать перья в небо, уже не по-детски понимая, что кавалеры с бала уходят на войну и могут не вернуться.
Но ты все-таки появился в воскресенье, и следующую неделю каждый день поднимался на холм, как и ранее, ближе к закату. Завидев тебя, я махала руками до тех пор, пока тыне направлял своего скакуна в мою сторону. Я поила тебя молоком, а ты мне читал свои стихи или рассказывал смешные истории, которые случились с тобой в школе гвардейских подпрапорщиков, где тебя и прозвали Маёшкой. Там же с тобою чудил Монго, твой двоюродный дядя, который по иронии судьбы, был младше тебя на два года. Ты даже посвятил ему целую поэму, которую тут же мне и прочел наизусть. Мы оба смеялись над твоими и его проделками, и ты из сказочного принца моментально превращался в шкодливого мальчишку, когда же зарождался закат, мы умолкали и следили за небом в тишине. Все это стало нашим тайным ритуалом. Я была счастлива.
Но… настал момент, и ты мне сказал:
– Я уезжаю, Эйка. Надолго. Может быть навсегда. Я привязался к тебе, как к котенку. И если я останусь жив, мы обязательно встретимся здесь, на этом холме!
По моим щекам покатились слезы.
– Возьми меня с собой! Я буду поить тебя молоком, буду готовить тебе еду, стирать твои рубашки, чистить сапоги…
– Какая же ты все-таки еще маленькая дурочка…
Ты посмотрел на меня своим долгим пронзительным взглядом, поцеловал в макушку, резко вскочил на коня и был таков. Белый конь с всадником пронесся по поляне и превратился в маленькую точку. Я бежала по склону, вытирая льющиеся водопадом слезы, размазывая их по щекам кулаками, и кричала: «Я буду ждать тебя, Маёшка! Я буду ждать тебя Маёшка! Я буду …».
III
Без тебя
В первый год я очень скучала по тебе. Я исхудала так, что была похожа на скелет, обтянутый кожей, совсем перестала есть, пила только воду да козье молоко, может, благодаря молоку и выжила…Я опять перестала говорить, точнее, я не хотела ни с кем разговаривать. Фрау N, обеспокоенная моим состоянием вызвала доктора, тот развел руками – в сердце и легких чисто, нарушения в координации нет, реакции правильные, видно съедает тоска…
Тоска меня съедала. До самой зимы, пася коз, я смотрела на поляну, на наш с тобой закат, вспоминала тебя с травинкой во рту, твои огромные черные глаза и загадочную улыбку, корила себя, что отпустила, что не убежала с тобой. Я понимала, что была бы тебе обузой, и вообще – это бред – ребенок на войне, но смериться с тем, что больше тебя не увижу, тоже не могла. Тогда я стала представлять, как ты сражаешься с черкесами, как твой конь ранен, потом как ранен ты или вообще убит... Потом, как ты в своем гусарском мундире кружишь со мной на балу в шикарном зале, где много зеркал в золоченых рамах. И все вокруг шепчутся «кто эта молодая особа с Мишелем?», а ты отвечаешь им «это моя Эйка».Так в мечтаньях проходили день за днем, месяц за месяцем, год, еще один и еще один… Грезы спасали меня от одиночества, возвращали надежду на нашу встречу и давали силы жить дальше. А еще я сочиняла о тебе стихи, конечно, это были детские наивные и восторженные стихи, которые я не записывала, а произносила вслух козам и тут же забывала. Сочиняла и о себе, но это были уже другие стихи – угрюмые и зловещие: «Я пришла ниоткуда и уйду вникуда. Я не жду больше чуда и с мечтою вражда…».
Как-то, прибираясь у себя в комнате, я нашла коробочку с двумя высохшими финиками, вспомнила, как ты подарил их мне в первую нашу встречу. Я посадила косточки в горшочек, через несколько месяцев появились узкие и длинные листья, а затем и стволы. Весной я пересадила их в кадушки на улице у ворот. Все дивились чудным растениям. И когда кто-то спрашивал меня, что за кусты я посадила, я с гордостью отвечала: «Это финиковые деревья Эйка и Маёшка». И они думали, что так называются сорта. Теперь уход за юными деревьями стал смыслом моей жизни. Я даже сделала небольшое ограждение из досок и камней, чтобы собаки или куры не подобрались к хрупким листочкам (козам листья пальмы не понравились на вкус, и они обходили кадушки стороной). Летом поливала юные деревца, обрезала осенью засохшие листья. Зимой укрывала землю вокруг стволов опилками, чтобы им было тепло, весной рыхлила, чтобы корням было легче дышать. И финики росли.
К твоему приезду они стали около метра высотой и разбрасывали свои густые и длинные темно-зеленые листья, украшая вход в наш двор, тем самым привлекая постояльцев. Достаточно было сказать: «Я останавливался в гостинице с пальмами», как всем было понятно, что речь идет о доме фрау N.
Но не все в доме было радужно, пока тебя не было. Дочь брата фрау N примерно через полтора года после твоего отъезда должна была выйти замуж, все ждали жениха из Георгиевска, но он в назначенный срок не приехал.На следующий день ближе к вечеру пришел урядник и сказал, что близ станицы Минераловодской были найдены трупы мужчин и что одного из них опознал Ерема, казак, живущий с нами по соседству. В погибшем он узнал жениха Эльзы. У убиенных не обнаружено ни документов, ни денег, ни скарба, ни лошадей. Нужно поехать в участок и опознать остальных мужчин.
Фрау S с мужем опознали жениха дочери, его отца и двух старших братьев. Бедная Эльза настолько была неутешна, что наложила на себя руки. Ее мать, фрау S, вскорости после этого,сошла с ума и была определена в психиатрическую лечебницу в Пятигорск, откуда ужене вышла. Супруг ее спился и умер через полгода после трагических событий. Так мы и остались втроем: я, фрау N и ее племянник Франц. Фрау неоднократно просила приехать свою старшую дочь с мужем и детьми с Поволжья, писала им письма, но те не торопились срываться с насиженного места.
Освободившиеся комнаты стали сдавать внаем. Хлопоты о гостинице и харчевне полностью легли на плечи Франца. Он нанял себе кухарку и служку. Это были мать и дочь – обнищавшие немки из Николаевской колонии. Мы же с фрау N продолжали заниматься скотом и сыроварением. Я научилась всем премудростям этого нехитрого дела. Мои сыры были не хуже сыров фрау N. Конечно же, она поделилась своими секретами, зная, что я никому ничего не расскажу. Времени на выпас коз у меня уже не было, приходилось ко всему прочему заниматься еще и огородом, который раньше был полностью на Эльзе и ее отце.
Но, несмотря на все это, я в хорошую погоду весной и летом, а также в начале осени убегала на холм к закату в надежде увидеть тебя…
Долгими зимними вечерами мы с фрау N пряли пряжу из козьего пуха и вязали, она вязала шали, я – носки и варежки. За работой фрау N рассказывала мне, как им хорошо жилось, когда были живы ее родители и ее муж, когда дети были с ними. Была большая дружная семья, все были при деле. Держали много скота и сыроварню. Отец и муж фрау N считались лучшими косцами в округе, сено заготавливали сами сразу на две зимы, излишки продавали по весне (сейчас же вынуждены покупать у казаков). Жили в большом достатке, торговали свининой, молодой козлятиной, сыром, молоком, пуховыми платками. А потом умерли родители, ее супруг… дочек увезли мужья в другие края, осталась она одна с братом и его малочисленной семьей в большом доме, а теперь и вовсе мы втроем. Это Бог послал ей меня на утешение и скрашивание наступающей старости…
Связанные нами вещи фрау продавала давно уже знакомой торговке из Пятигорска, которая потом перепродавала приезжим на воды втридорога.
За мой труд никаких денег фрау N никогда не платила. Да они и не нужны мне были. Я жила на полном обеспечении. Она считала меня своей дочерью, собирала мне настоящее приданное. Она говорила о том, что мне нужно шить постельное и нательное белье, научиться вышивать, что пройдет год или два, и меня придется выдать замуж, и лучше, чем Франц мне мужа не найти. Я слушала ее молча, спорить не хотела, но и за Франца замуж не собиралась. Я была готова выйти замуж только за тебя и никого другого, к тому же Франц любил женщин намного старше меня – я видела собственными глазами, как он по ночам в свою комнату водил новую кухарку, которая годилась ему в матери.
Но идея фрау N о тщательной подготовке моего замужества сводилась не только к созданию приданного, но и попытке восстановить мои настоящие документы, ей вдруг захотелось подтверждения моего благородного происхождения.
Вытащив из шкатулки записку с адресом отставного капитана Х., она отправила запрос в Ставропольскую управу, соврав, что записка с адресом и данными господина Х. была утеряна, и только спустя несколько лет, чудным образом найдена. Примерно через две недели был получен ответ, что отставной капитан Х. застрелился почти сразу после того, как получил известие о найденной дочери. Что после своей смерти он оставил большие карточные долги, в связи с чем все его движимое и недвижимое имущество было пущено с молотка, а именно: дом с мезонином в Ставрополе, конь ахалтекинской породы, деревня Хвосты в Рязанской губернии и 80 душ крестьян. Внизу была приписка с адресом родной сестры покойной жены капитана.
Фрау N написала письмо этой женщине и получила ответ. В нем говорилось следующее:
«Дорогая фрау N, благодарю Вас за доброе ваше отношение к найденной Вами племяннице моей Л. Да хранит Вас Господь за это…». Дальше моя неожиданно найденная тетушка рассказала страшную историю моего детства. Ее сестра Елена вышла замуж за офицера Х., не по любви и согласию, а по велению родителей. За ним она последовала из Петербурга в Рязань в его имение, а за тем и в Тифлис, к месту его службы. Офицер был честолюбивым карьеристом. Он готовился к переводу в Персию и для изучения персидского языка нанял молодого учителя – это был перс благородного происхождения, по какой-то причине навсегда покинувший отчизну и присягнувший российской короне. Звали его князь Ф. Он работал переводчиком при посольстве Персии в Тифлисе. Это был невероятно красивый молодой человек с густыми длинными черными волосами и огромными горящими глазами.Он давал уроки не только офицеру, но и его жене. Спустя какое-то время супруга объявила капитану, что беременна. Капитан невероятно обрадовался, он ждал с нетерпением появления наследника. Но родилась девочка, со смуглой кожей и редкими черными волосиками на голове. Капитан серьезно задумался: он был белокожим, голубоглазым блондином, жена его рыжеволоса с зелеными глазами, кожа ее тоже была бледна и плохо поддавалась южному загару. Но повитуха, принимавшая роды, убедила родителей, что такое бывает, что часто дети рождаются с родовой желтухой, а цвет волос, как и цвет глаз, у ребенка меняется с годами. Девочку окрестили в православной церкви, как и положено, насороковой день и нарекли красивым русским именем Любовь.
Девочка подрастала, но кожа ее становилась еще смуглее, глаза из мутно-серых превратились в темно-карие, а черные волосы стали густыми и курчавыми.
Появляться в свете с таким ребенком было неприлично, могли пойти не нужные толки и пересуды, и капитан держал ее взаперти, в доме, который снимал. Постепенно по этой же причине была распущена вся прислуга кроме карачайки, которую господин Х. выиграл в карты у одного есаула еще задолго до женитьбы. Она-то и стала впоследствии нянькой малютке, это она научила девочку тюркскому языку. Между родителями возникали часто неприятные сцены. Капитан обвинял, и небезосновательно, жену в измене и пытался добиться имени совратителя. Но все его попытки и угрозы были тщетны. Супруг не придумал ничего лучше, чем прекратить занятия персидским языком и запретить появляться в доме учителю. Хотя связь между его супругой и персом не была доказана, капитан возненавидел его. В каждом знакомом грузине, он также видел соперника.
На вопросы знакомых, когда же чета покажет своего дитя обществу, капитан отвечал, что дочь больна, и что ей нужен покой и особый уход.
Между тем девчушка росла здоровой и озорной и много раз порывалась убежать за ворота. В дальнейшем прятать дочь от посторонних глаз становилось все труднее и труднее, и капитан решился расстаться со своею мечтой о Персии и подал в отставку. Сразу же по удовлетворению прошения семья перебралась в Ставрополь, где их никто не знал. Там он продолжил уже гражданскую службу в губернском департаменте и был на хорошем счету. Он часто появлялся в обществе с хорошенькой молодой женой, выглядел добродетельным и счастливым семьянином. Дома же он всячески оскорблял и унижал супругу. Дочь он ненавидел больше, чем жену, и тайно желал избавиться от этой ненужной обузы. Но положение в обществе заставляло держать марку, поэтому у девочки была и гувернантка, и учитель музыки. Жена ходила в жемчугах и нарядах самого модного фасона, но только на званых приемах да пикниках, дома же была одета скромно, все ее наряды и драгоценности запирались в шкафу. Тоже было и с дочерью – в присутствии чужих людей девочка была хорошо одета, на голову ей надевали шляпку с широкими полями, под которую прятались черные волосы (смуглость кожи никого не смущала, т.к. летом в городе было невыносимо жарко и ветрено). Она могла себе позволить съесть пирожные и прочие сладости, но оставшись в доме без посторонних, лишалась нарядов и вкусностей. Чаще всего нянька закрывалась с ней в своей комнате,они сидели там очень тихо, особенно когда отставной капитан был не в духе. Он с каждым годом все больше пил, все ночи просиживал за карточным столом и все чаще проигрывал. На кон ставил не только деньги, но и украшения жены. Однажды проиграл целое поместье, доставшееся супруге по наследству. Дошло до того, что он на службе стал срываться на подчиненных, огрызаться начальству, унижать супругу уже прилюдно. И в один прекрасный момент лишился места. Теперь он днями и ночами пил и играл в карты. Приходя в ярость от проигрыша, избивал домашних.
Отчаявшись, Елена попросила свою сестру переехать к ним из Петербурга, чтобы хоть какая-то родная душа была рядом, но та приехать не могла. Жизнь Елены и дочери с этим извергом стала совсем невыносимой, в каждом новом письме она все настойчивее умоляла приехать, и моя тетушка осмелилась-таки написать настоящему отцу девочки, единственной любви ее сестры персу Ф., о том, что происходит с его возлюбленной и дочерью единокровной. К счастью, князь жил в Тифлисе по старому адресу, и письмо нашло своего адресата.
За все годы разлуки он так и не женился, грезил воссоединением с любимой и дочерью, но не знал, где их искать – отъезд семьи капитана из Грузии совпал с внезапным отъездом его в Петербург по служебным делам, когда же он вернулся в Тифлис, семьи капитана уже не было в городе. Обманутый муж никому не сообщил своего нового адреса и даже города, куда увез семью. После же получения письма сестры своей возлюбленной, князь Ф. незамедлительно отправился в Ставрополь, где имел личную беседу с Х. На следующий день он сел играть с отставным капитаном в преферанс и выиграл у него сначала коня, потом дом, а потом и жену. Господин Ф. заявил сопернику, что он забирает сейчас только женщину и ребенка вместо коня, дом пока оставляет за капитаном, но обязательно вернется еще и за этим долгом. Господин Х. сразу же согласился на предложенные условия. Свидетелей этой истории было предостаточно. Именно они пересказали события, происходившие за карточным столом, моей тетушке. Никто не препятствовал сбору скромных пожитков, хозяйку и девочку провожала только няня-карачайка. Сам капитан с трубкой в зубах наблюдал за происходящим из окна мезонина. Но после того, как экипаж перса отправился в путь, господин Х. направил вслед за ними наемных головорезов, пообещав приличную сумму, с тем условием, что они никого в живых не оставят. Но, как потом оказалось, девочка выжила. Это был удар для Х. Ведь наличие главного свидетеля в этом темном деле, пусть даже ребенка, ничего хорошего ему не сулило.
Фрау N читала это длинное письмо и плакала. Я же слушала внимательно, но во мне не было никаких эмоций, как будто это все не обо мне. Я пыталась хоть что-нибудь вспомнить, но у меня ничего не получилось, ни одного из перечисленных событий, ни одного лица, ни одного имени. По сути, все это уже не имело никакого значения. Отставной капитан Х. не признал бы меня, будь он жив. Матери и настоящего отца не вернешь. Тетя эта тоже признавать официально меня не собиралась, судя по ее приписке в конце письма «Берегите ее, Любочка единственная память о моей покойной сестре. Я сама нахожусь в затруднительном положении, наш род хоть и обедневший, но известный в столице и при дворе. Общество, да и мои уже взрослые дети не поймут внезапного появления черноволосой кузины с восточными чертами лица. Мы всегда были рыжими. Храни Вас Бог!».
Фрау Nочень расстроилась тому, что меня невозможно признать «благородной», немного погоревав, решила окрестить меня в немецкой лютеранской церкви, дать мне немецкоеимя и свою фамилию по мужу, и выдать замуж за Франца. Но и этого не произошло.
Случилось так, что наш сосед херр R внезапно овдовев, предложил руку и сердце фрау N. И пятидесяти трехлетняя немка тут же согласилась, стала заниматься своим собственным счастьем, наконец-то оставив меня в покое. У херра R была знаменитая во всей округе харчевня – у фрау N не менее знаменитая сыроварня и, пусть маленькая, но гостиница.
В заборе, который разделял два двора, сделали широкую кованую калитку, теперь отель и харчевня стали единым хозяйством, и дела резко пошли в гору. На сыроварню и скотный двор херр R выделил помощников из своих слуг. Теперь в мои обязанности входило только пасти и доить коз да иногда подменять служек в харчевне. В доме фрау N из хозяев проживали только я и Франц с кухаркой, освободившиеся две комнаты, которые занимала фрау, также стали сдавать внаем, оставив неприкосновенной большую гардеробную.
IV
Возвращение
Конец июня выдался необыкновенно жарким. Я сидела на холме под кизиловым деревом, которое когда-то было всего лишь кустом, зеленые ягоды свисали над моей головой и при малейшем дуновении ветерка били меня по макушке. Я читала справочник о пользе кавказской кухни (остальные все книги, находившиеся в доме фрау N и херра R, были давно перечитаны). Козы, спрятавшись в тени под молодыми кустарниками, мирно драли кору со стволов растения, давшего им приют. «Вот вам вместо благодарности» подумала я. Вдруг мне стало жаль фрау N. Ведь она дала мне приют, а я столько раз хотела от нее сбежать и чем дальше, тем это желание становится сильнее, а ведь своим побегом я тоже «сдеру с нее кожу», как козы кору. Чтобы отогнать от себя грустные мысли, я решила подняться на вершину холма и посмотреть на приближающийся закат, время шло к тому.
Поднявшись, я посмотрела вниз, на поляну, туда, где четыре года назад, будучи ребенком, увидела всадника на белом коне, туда, где видела тебя в последний раз.
Туда, где уже давно отчаялась тебя увидеть…
Со стороны Змеиной через поле неслись два всадника, явно они соревновались в скорости и ловкости. Один вырвался вперед, другой пытался догнать и сильно стегал нагайкой своего коня. Потом отстал и совсем остановился. Первый же мчался через поле на поляну.
– Маёшка! Я здесь! – закричала я и стала махать руками!
Всадник меня не слышал, и казалось, что даже не видел.
Прикусив губу, я замолчала, села в высокую траву, ком подкатил к горлу. Сколько раз за эти годы разлуки я выходила вот так на склон холма, сколько раз обманывалась, воспринимая случайных проезжих за тебя. Сколько раз потом вот так же рыдала и давила душевную боль. Я сидела, склонив голову и опустив руки. Второй всадник вел своего коня под уздцы, конь шел медленно, нехотя, видно, был действительно загнан. Первый всадник исчез из моего поля зрения.
– Не найдется ли у тебя глотка воды для случайного путника, о, милая дева?
Я вздрогнула и соскочила от неожиданности.
– Нет. Только козье молоко…– пролепетала я и грохнулась в обморок прямо тебе в руки.
Когда я открыла глаза и увидела над своим лицом твой насмешливый взгляд и ощутила тепло твоих рук на моих волосах, мне на мгновенье показалось, что я умерла, и мы оба находимся в раю, там такое же голубое небо и также шуршит от ветерка листва, и так же поют ласково птицы.
– Очнулась, дуреха? – с кокой-то необыкновенной нежностью спросил ты.
– Маёшка, ты вернулся? Ты жив…
– Жив, коли лежишь на моих коленях!
Как мне потом хотелось продлить именно эти мгновения, за них можно было все отдать и себя и саму жизнь.
Нашу идиллию прервал Монго. Он вскарабкался на холм, оставив коня привязанным к дереву у поляны.
– Это Эйка, я тебе о ней говорил, это – Монго, о нем я тоже тебе упоминал, – как-то холодно и зло отрекомендовал нас ты, освободивши свои колени от моей головы.
Твой взгляд из нежного и веселого сразу превратился в холодный и надменный. Голос стал грубым и совсем чужим. Я стала тебя внимательно рассматривать. Ты изменился, сильно повзрослел, стал шире в плечах. В глазах появилась колкость и какая-то бездонная пустота, не таким я тебя помнила и не о таком грезила…
– Коня совсем загнал, – разорвал утомительное молчание Монго.
Ты смотрел на Монго таким взглядом, что если бы этот взгляд был адресован мне, то я бы тут же убежала и никогда бы больше не вернулась.
– Молоком угостишьбедных путников, красавица?
– Уже красавица, а где же милая дева? – съязвила я, – конечно, угощу, – бросила я небрежно, и, стараясь казаться равнодушной, не торопясь, пошла к козам.
Пока я спускалась и доила козу, между тобой и Монго произошел серьезный разговор. Выпив молока, Монго поблагодарил меня и направился к поляне.
– Я у R, – не поворачивая головы, крикнул он, перед тем как скрыться из виду.
Мы остались с тобой вдвоем на нашем склоне нашего холма.
– Ты изменилась, повзрослела, – как-то нехотя ты выдавил из себя.
– И ты не помолодел, – ответила я, стараясь не смотреть тебе в глаза.
Мы оба молчали. Ждали заката солнца.Также, как и тогда, смотрели на быстро меняющееся небо.
– Ты давно здесь?
– С середины весны.
– Почему так долго не приходил?
– Не видел смысла.
– А сегодня?
– И сегодня смысла нет. Так получилось…
– Ты все четыре года воевал?
– Не совсем. И воевал, и в Петербурге жил…
–И где лучше? На войне или в Петербурге?
–Здесь.
–И мне здесь.
Мы плотно прижались друг к другу плечами и продолжали смотреть на горизонт.
–Я скучала и ждала, ждала и скучала…
–Скука и ожидание, Эйка, обычное состояние человека. Если он перестает чего-то ждать, начинает скучать, а если скучает, то все время чего-то ждет…
–Я ждала тебя!
–И дождалась! – засмеялся ты, переведя взгляд с горизонта на меня.
Твои глаза опять были лучистыми и добрыми. Я тоже засмеялась.
Как хорошо с тобой молчать. Смотреть на закат. Улыбаться чему-то своему. Ощущать твое жесткое и теплое плечо. Неужели ты опять меня покинешь?
«Не отпущу. Теперь низа что не отпущу!» думала я.
– Однако пора.
Ты встал с примятой, налитой соком травы и отправился к лошади. На этот раз это была гнедая молодая кобылица.
– Где твой белый конь?
–Издох, – без всяких эмоций ответил ты.
К Каррасу шли молча. Впереди козы, потом я, потом ты на лошади, шагом.
Каждый думал о своем. Я о том, почему находясь здесь еще с середины весны, ты таки не дал о себе знать. О чем думал ты, понять было невозможно. Поравнялись с нашими воротами, ты заметил две финиковые пальмы, украшающие вход во двор.
–Откуда эта экзотика?
–Знакомься: это Эйка, а это Маёшка. Помнишь два финика, что ты подарил мне в день нашей первой встречи?
Ты наклонился и поцеловал меня в щеку. Твое горячее дыхание обожгло все мое лицо. Ты спешился и, ни слова не говоря, повел коня во двор херра R. Я же погнала коз на скотный двор.Когда я закончила все свои дела в хлеву, было уже совсем темно. Я прошла в свою маленькую комнатку, зажгла свечу и долго сидела перед ней в оцепенении. Со двора раздавались голоса и смех гусар, в форточку тянуло табаком и винным духом. Никаких мыслей в голове, никаких чувств. Только жар внутри, как будто мое сердце жарят черти на сковородке. Уснуть смогла только под утро. Не знаю, сколько времени мне суждено было поспать. На заре разбудил петух–пора вставать, доить коров и выгонять в стадо. Потом доить коз и самой собираться на холм.
V
Будущего нет
Два дня подряд лили дожди. Козы мои паслись за огородами фрау N, я периодически следила за ними из своего оконца. На холм я не ходила, да и ты в харчевню R не приезжал.Я старалась не думать о тебе. Оставшись в своей комнате и, следя за козами, принялась вышивать на рубашках, которые добрая фрау N сшила мне для приданого. Я удивилась, но вышивание меня увлекло и даже понравилось. Стежка застежкой, вот и цветок. Крестик за крестиком, вот и узор. Ни одной мысли о тебе, ни одного воспоминания.
На третий день погода наладилась, я погнала утром коз на обычное место. Еще издалека я увидела твою гнедую, она мирно паслась у моего кизила. Тебя не было видно.
–Как дела? – откуда-то из-за спины донесся твой голос.
Я обернулась и увидела тебя, опершегося рукой на ствол ясеня в метрах десяти от меня.
–Жива-здорова, – ответила я.
–Это хорошо. Вот… – ты протянул мне тетрадки, не сходя с места.
Я подошла к тебе и спросила, что это?
–Это то, что я написал за все эти годы. Если хочешь, прочти, оставлю только до вечера. Я вернусь, смотреть на закат.
И, ни разу не взглянув на меня, ты вскочил на лошадь и умчался галопом по склону холма.
Я бережно стала перелистывать страницы пухлых тетрадей стоя, боясь намочить их росой. Когда же трава высохла, я уселась под кизилом и стала читать. В первый раз я читала рукописный текст, он давался мне с трудом. Я начала с тетради, где была проза. Это были «Княжна Мери» и «Бэла»…
За чтением время летело очень быстро. Особенно меня задела повесть о несчастной Бэле, которую выменяли на коня, как меня когда-то, когда коня и мать мою капитан проиграл в карты. В поведении Печорина я видела совпадение с некоторыми твоими повадками. Как легко и просто ты объяснял читателю свой взгляд на вещи…
Оторвав глаза от последней страницы тетради, я взглянула на поляну, ты уже приближался к холму.
Спешившись, ты бодрым шагом подошел ко мне и сел рядом.
–И как тебе?
–Бедная Бэла. Как будто она – это я. Ты тоже меня бросишь? Также за то, что со мною скучно?
–С тобой не скучно, но я тебя брошу.
–Потому что ты любишь свободу?
–А ты не так глупа для своих лет, Эйка!
–Я тоже люблю свободу, но тебя больше.
–Это иллюзия. Пройдет время, и все это останется милым воспоминанием, как две финиковые пальмы, что ты посадила из косточек. Пока ты за ними ухаживаешь, они живут, как только забудешь полить – они засохнут, и на их месте посадят другие деревья, и назовут их другими именами.
–Я не успела прочесть стихи. Мне трудно читать прописные буквы.
–Стихи я прочту тебе сам… «Как мальчик кудрявый резва, нарядна как бабочка летом»...
Ты читал, смотря вдаль, я слушала и смотрела на тебя. Мое сердце переполнялось восторгом. Оно разрывалось от любви к тебе, я не верила, что ты можешь бросить. Ведь в твоих стихах столько чувств, столько страсти. Эта страсть и в твоих глазах, она полностью заполняет твой взор в момент декламации. И мне казалось, что каждое прочтенное тобой стихотворение именно обо мне и ни о ком другом.
Потом ты стал читать «Демона». Я чувствовала невероятную боль в груди. Я была самой Тамарой. Мне казалось, что в нутрии меня сейчас что-то взорвется, и от этого взрыва всё мое тело мелкими кусочками разлетится по холму.
Когда ты закончил, я сказала:
–Я не хотела бы, чтобы мою душу, как душу Тамары, забрал с собой ангел. Я хотела бы остаться навечно с тобой.
–Может с Демоном? – спросил ты.
–А разве Ты не Демон?
Ты перевел взгляд на горизонт и промолчал.
–Я люблю тебя, –сказала я.
–Вздор. Ты еще совсем девчонка. Ты не знаешь,что такое любовь. Лучше вспомни, чем закончила Бэла.
–Лучше так, чем никак!
–В таком случае без меня!
Ты резко поднялся с места и стал молча складывать тетрадки в походную сумку.
– Ты Демон, ты настоящий Демон! Ты написал историю о несчастном женихе Тамары, а потом, через несколько лет, такая же история произошла с женихом бедной Эльзы! Откуда ты мог знать, что меня выменяют на коня, как Бэлу?!
Ты в изумлении оглянулся на меня. И я рассказала тебе о несчастной Эльзе и о письме тетушки, и об истинном своем происхождении, о том, что случилось со мною на самом деле, перед тем как меня нашла фрау N.
Ты внимательно слушал меня и сосредоточенно смотрел вдаль, держа травинку ворту. Потом долго молчал…
–Твой настоящий отец повел себя благородно, – сказал ты, – поверь, Эйка, у него не было другого выхода.
После этих слов ты вскочил в седло, не поворачиваясь ко мне, сказал«До завтра!» и пришпорил лошадь.
И у нас было завтра, было послезавтра, а потом еще два дня и еще день... Мы виделись на холме перед закатом.Я поила тебя козьим молоком. Ты читал мне то, что не было прочитано ранее, рассказывал истории из петербургской жизни, и мы оба смотрели на запад и следили за солнцем. Мы уже не смеялись, как раньше, но я все равно была счастлива.
В тот день я коз не посла, была занята другими делами, но успела прибежать к тебе до заката. Как обычно мы сидели на склоне холма. Твоя лошадь паслась недалеко, то и дело моргая длинными ресницами. Запах луговых трав и цветов кружил мне голову. Закат только начал понемногу алеть над горизонтом. Ты смотрел на зарождение заката. Я смотрела на тебя.
– Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой,– еле слышно прошептала я, прижавшись к твоему плечу.
– Не говори так,– оборвав меня на полуслове, ты резко встал и направился к лошади.
Я засмеялась, сорвалась с места, догнала тебя и сбила с ног. И мы, теперь уже оба смеясь, покатились по пологому склону то заворачиваясь, то освобождаясь от травы и цветов, словно это было лоскутное одеяло.
Остановились у обрыва. Смеясь и задыхаясь, обнялись, долго смотрели друг на друга, ища чёртиков в одинаково-черных глазах. Когда же дыхание твое стало ровным, ты отвернулся от меня и стал смотреть на закат, который теперь уже набрал полную силу и кровавым пожаром захватил половину неба.
– Ты маленькая, наивная девчонка. Тебе шестнадцать, мне двадцать шесть. У нас нет общего будущего.
– Разве ты на мне не женишься? – спросила я.
– Нет. Спокойно, почти зевая, ответил ты. Перевел взгляд с зарева на меня. Серьезно посмотрел, потом иронически улыбнулся и продолжил,– ведь ты сама прекрасно знаешь об этом. Да?
– Да,– с какой-то радостной уверенностью ответила я и опять засмеялась.
Почему мне было тогда так радостно от того, что ты на мне не женишься, от того, что у нас нет будущего, от того, что мое признание приводило тебя в гнев, потом в радость, потом в грусть? Не от того ли, что я чувствовала, что нужна тебе, нужна ни как жена, ни как любовница, а как маленький теплый котенок, которого можно погладить по голове или напоить молоком...
В низу из-за рощи показалось стадо карраских коров. Пора было идти на вечернюю дойку.
– Приходи за молоком. Крынка будет на ступенях,– крикнула я, ловко спускаясь средь камней к тропе.
Я обернулась. Ты сидел неподвижно, держа травинку в зубах, и смотрел на закат.
Ничего у нас не будет.
Останется то, что есть сейчас.
От этих мыслей мне стало спокойно и тепло. Мне казалось тогда, что это «сейчас» будет длиться вечно...
VI
К балу
Но ты не пришел за молоком, оно так и скисло в крынке на ступенях нашего дома. На наш холм ты тоже больше не пришел... Я ждала тебя, а ты исчез на несколько дней. Потом я видела тебя в харчевне в компании Монго и других офицеров, но почему-то ты сделал вид, что меня не знаешь.
Следующим вечером, после случая в харчевне, ты встретил меняс козами на входе из леса в колонию. Уже темнело, и я даже испугалась внезапно появившемуся из мглы всаднику.
–Скучала?
–Нет.А ты?
–Немного.
Ты спешился. Шли в Каррас молча. Впереди козы, за ними я, за мной ты, ведя лошадь под уздцы. Как раньше. Соблюдая наш ритуал. Мы шли медленно, что очень нравилось козам, они то тут, то там срывали листья или маленькие побеги с кустов.
–Странные животные, все время им надо есть.
–И умные.
–Как ты?
–Как ты!
Разговор не клеился.
–Я хотел бы тебя попросить об одном одолжении – послезавтра мы с товарищами проводим в Цветнике бал. Нам нужно помочь украсить грот Дианы. Если ты согласна оказать нам такую любезность, то с фрау N я договорюсь. Твои козы могут обойтись и без выпаса. Еду найдут и в пределах двора.
–Только украсить?
–Не только, ты можешь остаться до конца бала, если найдешь соответствующий наряд.
Без наряда тебе там будет неуютно. Не хочу, чтобы на тебя смотрели, как на прислугу.
–О! Наконец-то я стану настоящей Золушкой! – съязвила я.
Мне показалось, что ты усмехнулся. У ворот мы как всегда расстались. Я погнала коз на скотный двор, ты свернул во двор херра R.
Часа через два, когда я уже была готова ко сну, в мою комнату вошла фрау N, она держала в руке ярко горящую масляную лампу. Фраусветилась от счастья, что-то говорила себе под нос по-немецки.
–Господин Л. одолжил тебя на воскресный день для подготовки бала. Это так волнительно! Я и мой покойный муж херр N познакомились именно на балу! Я готовила пирожные для этого события, а он служил в одном знатном доме, именно в том, где этот бал проходил. О, как я тогда волновалась! Майн мутер за ночь сшила мне новое платье! О, платье! Мы не успеем сшить тебе платье… идем со мной.
Она взяла меня за руку и повела в гардеробную, это была просторная комната с зеркальными шкафами, стоящими по периметру, и двумя креслами на большом и пестром ковре посреди комнаты. Вся комната пропахла лавандой. Фрау N от лампы зажгла все свечи в канделябрах, и помещение приобрело вид торжественного зала из моих грез. Фрау открыла один из шкафов и стала перебирать платья. Некоторые из них она бросала на кресла, другие, просмотрев, возвращала в шкаф. Выбранные для примерки долго изучались ее пристальным взором на счет дырок или каких других дефектов, в результате отбора было оставлено три. Все три были совершенно новые. Это были чудесные платья из приятной хлопковой ткани еще не вышедшего из моды фасона со спущенными плечами и пышными по локоть рукавами, с высоким корсетом и кринолином под юбкой. Все они были куплены год назад в лавке у грека для старшей дочери фрау, которая планировала приехать в гости с Поволжья, но так и не добралась до родительского дома. Как и предполагала фрау, все три платья были мне велики и в груди, и во всех других местах сразу. Выбор пал на нежно-васильковое, с плотным корсетом и мелкими розочками из той же ткани, нашитыми в зоне декольте. Я была необычайно худа: плечи мои были покаты и угловаты; ключицы выпирали вперед; руки тонки, локти остры и нелепы; грудь моя еще не сформировалась окончательно. Фрау N пришлось изрядно повозиться, чтобы подогнать платье по моей фигуре. Из нижнего ящика шкафа фрау извлекла коробку с совершенно новыми сиреневыми туфельками на маленьком изящном каблучке и протянула мне. Я с большим трудом надела туфли, они мне были по размеру в длину, но больно узки. Весной и летом я привыкла ходить босиком, от этого стопы мои стали широкими, пальцы торчали в разные стороны. Но чтобы не обидеть ее, я старалась не показывать виду, что мне больно.
Следующий вечер прошел в суматохе и в окончательном приготовлении к балу. После дойки фрау N меня вымыла в бане, расчесала волосы, сделав пробор ровно посредине, и накрутила их мокрыми на деревянные палочки, зафиксировав каждую ленточкой. С этим сооружением на голове мне предстояло провести всю ночь.Фрау намазала мои руки сметаной, надела варежки и приказала так и спать, это должно было размягчить и отбелить огрубевшую о работы кожу. К утренней дойке я не была допущена, дабы не испортить эффект «нежных рук».
–Ты будешь самой красивой девушкой на балу –ты дочка персидского князя, и все должны видеть в тебе ровню, а не прислугу. Мишель обещал присмотреть за тобой, поэтому я разрешаю тебе остаться до конца бала и вернуться к утренней дойке. Только не веди привольных разговоров с гусарами! Не строй им глазки! Не принимай никаких приглашений и предложений. Обманут! Иначе будет прямая дорога в заведение госпожи С.!–строгим голосом произнесла моя благодетельница. Скандально известное увеселительное заведение находилось между двумя колониями Николаевской и Каррасом. Туда брали на работу распутных девиц, а посещали это заведение только мужчины. Фрау S в былые времена за непослушание грозила туда отправить Эльзу. Я также знала, что Франц там был частым гостем до появления своей кухарки в доме.
Конечно же, ночь перед балом была бессонной, но не столько от разных мыслей, кружащих девичью голову, сколько от боли, которую мне доставляли палочки в волосах.
Утром фрау N наконец-то освободила мои волосы от пытки и занялась прической. После ее ловких и быстрых движений моя голова стала походить на голову спаниеля: черные локоны свисали спиралями по бокам, как уши, при этом, волосы на самой голове с ярко выраженным пробором были гладко прилизаны. Затем она принялась за мое лицо – углем осторожно подмазала мои ресницы и брови, положила пудру и румяна на щеки, подкрасила губы малиной, потом долго смотрела на мое отражение в зеркале, все смыла, сказав, что я и так хороша.
Не успели мы покончить с приготовлениями, как у ворот остановился экипаж, присланный за мной из Пятигорска. Фрау перекрестила меня, и я отправилась покорять твое сердце и сердца всего водяного общества.
VII
Жемчужный браслет
В цветнике у галереи толпились подводы с цветами, коврами и другим нужными для оформления бала вещами. В гроте Дианы уже сидело несколько девушек, они плели гирлянду из привезенных полевых цветов, пели протяжные казачьи песни. Молодой человек, стоявший рядом с гротом, поздоровался со мною наклоном головы и хотел поцеловать мою руку. Я в испуге одернула ее и быстрым шагом пошла прочь. Я искала тебя судорожно глазами по сторонам, но тебя нигде не было видно. В моей душе зарождались паника и страх. А ты все это время стоял у дерева за гротом и с улыбкой наблюдал за мной.
–Вы великолепны, мадмуазель! Браво! А какие манеры! – аплодируя, ты вышел из своего укрытия и взял мою правую руку, но не поцеловал ее, как это пытался сделать молодой гусар, а просто мягко пожал.
–Знаешь, Эйка, а ты в скором будущем будешь иметь большой успех в водяном обществе, конечно, если тебе удастся доказать свое благородное происхождение.
–Я хочу иметь прежде всего успех у тебя и без всяких доказательств.
–Очень смелое заявление, увы, ни к чему не приводящее. Вам мадмуазель к ней, – и ты показал на высокую худощавую женщину лет сорока, стоящую у коробок с цветами.
Я сняла надоевшие туфли, спрятав их за куст у грота, отправилась в указанном направлении босая.
Женщина, мило поприветствовав, объяснила мне, что нужно делать. Я сразу же увлеклась процессом украшательства территории. С другими девушками наряжала стены грота связанными между собою яркими шелковыми платками. Туда принесли цветы, и мы, составляя букеты, помещали их в вазы, которые потом куда-то уносил служка. Когда с букетами было покончено, худощавая женщина попросила всех покинуть грот, и мужчины услали весь его пол персидскими коврами. Это было очень красиво. Затем я помогала расставлять высокие столики по периметру танцевальной площадки и покрывать их белыми скатертями. Вся подготовительная работа к балу заняла весь световой день.
В минуты отдыха можно было попить чай с кренделями в специально отведенном месте.
Я совершенно перестала о тебе думать, так что не знаю, был ты где-то рядом или нет. Все работницы держались от меня обособлено, еще бы, с ними рядом работает настоящая барышня! Женщина же, руководящая процессом, смотрела на меня со снисходительной усмешкой, видя несоответствие моего наряда и занятия.
Привезли музыкальные инструменты. У грота выгрузили небольшое, видавшее виды пианино. Я подошла к нему, открыла крышку и стала перебирать клавиши пальцами, наигрывая мелодию, которая часто крутилась в моей голове. И у меня получилось ее сыграть, правда, в замедленном темпе.
–Прекрасно! Где вы научились так играть? – спросил один из музыкантов.
–Я не помню… – честно ответила я. Закрыла крышку и отошла в смущении в сторону.
Ближе к сумеркам стали собираться сливки водяного общества – главные действующие лица бала. Штатские во фраках, военные в мундирах, дамы в платьях с глубокими декольте, в кружевных и атласных перчатках, с такими же «собачьими ушами» на голове, как у меня. Я смотрела на них, таких красивых и богато одетых и не понимала, зачем это все?! Балы, наряды, манеры... Когда можно все проще и естественнее. У меня сильно болела кожа под волосами из-за прически. Туфли, которые пришлось извлечь из укромного места и водрузить обратно на ноги, избили их в кровь. Там, где вместо груди была накладка, сооруженная фрау N жутко чесалось, а края корсета впились в мои лопатки. Я испытывала небывалый до этого дискомфорт во всем теле, к тому же душевное волнение постепенно стало нарастать. Я глазами вновь искала тебя в пышной толпе, но не могла найти.
Темнело. По краям площадки для танцев зажгли фонари и факелы.
Музыканты, расположившиеся над гротом, играли мазурку. Кавалеры приглашали дам. Я стояла в растерянности, не зная, что делать дальше. Правда, ко мне пару раз подходили с приглашением на танец, чему, я, конечно, была немало польщена, но я вежливо отказывала, ссылаясь на ожидание спутника.
–Вашу руку сударыня! Следующий вальс! – услышала я твой голос, ты внезапно вырос предо мной, как черт из-под земли.
–Что ты делаешь? Я не умею танцевать, – прошептала я тебе на ухо.
–Черт возьми, я тоже, – засмеялся ты.
И мы оба расхохотались. Ты, шепнув мне «расслабься и доверься»,закружил нас в вальсе. Я расслабилась и доверилась. И мы кружили, кружили, кружили. Иногда мне казалось, что я лечу, не касаясь ногами земли, а иногда казалось, что мы врежемся в другую кружащуюся пару. Мы смеялись и кружились. Кружились и смеялись, не замечая никого. И я забыла об избитых в кровь ногах, о накладной груди, о рези под лопатками, я забыла обо всем – я была в твоих руках, я тебе доверилась и расслабилась. Я парила над землей!
Когда закончился танец, и мы, взявшись за руки, все также продолжали смеяться, к нам подошел Монго. Его приторно-красивое лицо озарила слащавая улыбка.
–Мишель, негоже от друзей скрывать столь прелестную незнакомку.
–Вы уже знакомы, друг мой. Монго, это Эйка, Эйка это Могнго, – раздраженным тоном ты отчеканил емув лицо, мне же шепнул на ухо, – пойдем отсюда.
Благодаря большому скоплению людей нам удалось легко оторваться от него,сначала затеряться в толпе, а потом, наконец, вырваться на свободу. Я сняла истерзавшие мои ступни туфли и несла их в руках. Мы прошли по ступеням мимо музыкантов и по тропе поднялись на плоскую вершину горы Горячей. Там, под кронами деревьев, удалось отыскать потаенную скамейку. Мы присели, я положила свою голову на твое плечо и закрыла глаза.
–Эйка, отпусти меня.
Я промолчала.
–Все, что происходит между нами, полный бред. И должно закончиться сейчас же!
–Нет, Маёшка, это будет длиться вечно. Вечно ты и я. Я и ты. И так всегда.
–Я все равно тебя брошу. Не сегодня, так завтра.
Я чувствовала, как твое дыхание становится тяжелым, я видела, как твои глаза наполняются страшным блеском. Какое-то невероятное волнение передалось от тебя мне, у меня горело лицо, грудь и все тело – я медленно провела своей ладонью по твоей щеке и уже хотела поцеловать тебя в губы, но ты резко оттолкнул меня.
–Любовь должна быть чистой, а дева невинной, – произнес ты, глубоко и часто дыша.
Твои руки были горячи также, как и мои. Твое сердце колотилось в груди так же бешено, как и мое.
–Я слишком мало жил, но сделал много зла.
–Это кажется из «Демона»?
–Это из моей жизни, дуреха! – вдруг, вскочив, крикнул ты и стал ходить передо мной из стороны в сторону. Ты говорил громко и очень эмоционально о том, что ты взрослый, а я еще дитя; что я не знаю, что такое всепоглощающая страсть, и как она опасна для юного сердца; что взрослая жизнь слишком сложна и омерзительна; что ты омерзителен сам себе, особенно в такие минуты, когда подвержен соблазну. Что у тебя было много женщин, и ни одну из них ты не сделал счастливой. Пройдет время, и я начну презирать тебя, как это делают другие. Ты рожден одиночкой и им и уйдешь.
Вначале ты говорил громко и раздраженно, иногда срываясь на крик. Потом стал говорить все тише, все спокойнее.
–Помнишь, тогда, четыре года назад, когда мы расстались на холме, ты бежала за мной, маша руками, что-то кричала и плакала? Я не расслышал твоих слов, но понял, что вот оно, то существо, которому Ты действительно нужен в этом мире, то существо, которое любит тебя только потому, что ты есть. Не поверишь, но и у меня текли слезы толи от ветра, толи от чувств, но текли! Я рыдал, Эйка! Рыдал, как и ты тогда. Эйка, мы оба рыдали! Потом… потом была экспедиция, была мясорубка, игра со смертью.
Я стал тебя забывать. Как забываю обо всех, кого встречаю на пути. Закончив свои дела на Кавказе, не возвращаясь в Пятигорск, я отправился в Петербург. Столица закружила меня, завертела. Наше приключение с тобой стало казаться смешным и нелепым анекдотом, и вскорости я забыл тебя, Эйка, как щенка у дороги, которому сначала кинешь кость, а затем обдашь клубом пыли из-под копыт своего скакуна.
Я сидела и смотрела на тебя своими огромными черными глазами, полными слез.
Ты продолжал. Уже совсем спокойным, каким-то даже отрешенным голосом:
–Я был уверен, что никогда больше не вернусь на Кавказ, но случилось так, что судьба распорядилась иначе. И я вдруг вспомнил о тебе. Впервые за несколько лет. И мною овладело ужасное любопытство – а какой ты стала, Эйка? По прибытии в Ставрополь мы с Монго разыграли целый спектакль, чтобы перед экспедицией обязательно завернуть в Пятигорск на лечение. Мне не терпелось тебя увидеть! Никто не знал истинной причины моего рвения сюда, даже он. А причина банальна до слез – любопытство, элементарное детское любопытство. Но, приехав на воды, я вдруг испугался. Да! Я испугался нашей встречи. Я боялся разочароваться в тебе, я боялся разочаровать тебя. Я просто боялся, что ты забыла меня, и когда я об этом думал, то хотел даже, чтобы ты умерла, понимаешь, мне было бы легче узнать о том, что ты мертва, чем о том, что ты меня забыла! Смешно, но достигнув желаемого географически, я стал избегать его физически. К тому же, в Пятигорске я встретил старых приятелей, приехавших на лечение. И опять все закрутилось, завертелось, как в Петербурге. А ведь до нашей теперешней встречи на холме я часто бывал с компаниями в Каррасе у R…
–Но почему же мы там не встретились?
–Ты в те моменты была на холме и ждала меня там. Это было во время закатов…
–Ты знал, что я на холме. Знал, что жду, и спокойно сидел в харчевне. Но однажды твое любопытство взяло верх, и,когда тебе надоело водяное общество, ты все-таки рискнул посмотреть на меня.Ты не случайно оказался с Монго у холма… – дрожащим от обиды голосом,как бы сама себе, произнесла я.
–Да ты чертовски умна, не по годам, Эйка! – вдруг засмеялся ты и протянул ко мне обе руки.
–Просто я знаю тебялучше, чем ты сам! – я тоже почему-то засмеялась и шагнула к тебе.
Мы стояли, взявшись за руки молча, смотря друг другу в глаза и слегка покачиваясь из стороны в сторону в такт доносившейся снизу музыки. Намстало легко и свободно, как будто и вовсе не было этой ужасной сцены. Мы улыбались друг другу.
–Вот возьми, это тебе, – ты извлек из-под расстегнутого на груди доломана шелковый мешочек, из мешочка – очаровательный браслет в семь рядов жемчужин с золотой застежкой. Он сказочно блестел в лунном свете.
–Что это?
–Это браслет моей бабушки. Я по ее настоянию должен передать его своей избраннице.
–Я твоя избранница? –спросила я.
–Нет. Я не нашел ее, и уже не найду. Прости, если обидел.
–Ты меня не обидел. Хоть я и не избранница, но я все равно лучше тех, кого ты встречал, иначе бы браслет оказался у кого-то другого…
–Ты умнее и лучше их всех, Эйка!
Ты надел браслет на мою тощую руку, он тут же сполз с запястья на кисть, но удержался у основания большого пальца.
–Какая же ты еще совсем маленькая, о, моя дева!
Ты поцеловал браслет на моей руке, потом поцеловал мои пальцы, нежно перебирая их. Я прильнула к твоей груди, как котенок, требующий ласки. Я слышала, как бьется твое сердце. Оно билось то громче, то тише, то быстро, то вдруг замедляясь. «Ты любишь. Ты все-таки меня любишь» – звучало в моей голове, в такт стука твоего сердца. А своего сердца я не слышала. Я даже не помню, билось ли оно в тот момент…
–Знаешь, Эйка, скоро начнется последняя моя экспедиция, потом я попрошу отставку и уеду в Петербург, серьезно займусь литературным трудом, и, может, уже никогда сюда не вернусь. А может, наоборот, я не поеду в Петербург, а вернусь сюда, сниму у фрау N самую большую комнату первого этажа и буду целыми днями писать книги, а ближе к вечеру мы с тобою будем ходить на холм смотреть на закат. Если, конечно, тебя не выдадут до этого замуж.
–Я не пойду ни за кого другого кроме тебя!
–Ох, ты ж моя маленькая дуреха! – ты грустно улыбнулся и обнял меня еще крепче.
–А обо мне ты напишешь?
–Конечно! Я напишу о тебе повесть, и это будет самая страшная повесть на свете.
Мне вдруг стало так радостно и счастливо, и как-то совершенно спокойно. Я не понимала, почему повесть обо мне должна быть самой страшной на свете, главное, что эта повесть будет обо мне! Я улыбалась, крепко прижимая к сердцу подаренный тобой браслет. «Ты любишь. Ты все-таки любишь» – думала я. О чем ты думал в этот момент, я не знала.
–Вот вы где, черти,– внезапно из-за дерева послышался голос Монго.
Подойдя ближе к нам, он тихо произнес:
– Michelle, charmante cousine te cherche.
Ты глубоко вздохнул, посмотрел пристально в мои глаза, как мне показалось, полным отчаяния и досады взглядом, разжал свои объятья, провел рукой по браслету и по моим пальцам.
–Вот и все, Эйка. Мне пора идти. Береги себя. Береги браслет.
–Да, Мишель, тебе пора. Очаровательная кузина долго ждать не будет.
–Как же ты умна, чертовка! – ты засмеялся и поцеловал меня в лоб.
–А ты, друг мой дорогой, головой отвечаешь за это прекрасное создание! –обратился ты к Монго и пригрозил ему пальцем, а затем растворился во мгле, будто тебя и не было вовсе.
Между тем Монго с любопытством рассматривал меня. Он смотрел то на браслет, то на мое лицо, то на мой наряд. Мне стало неуютно от его взгляда и немного страшновато.
–О, прекрасная, Эйка, я ангажирую вас на польку!– как-то неожиданно по-доброму сказал Монго и предложил мне свой локоть для сопровождения вниз к танцевальной площадке.
–Увы, нет, совсем не прекрасный Монго, – съязвила я, страх мой куда-то улетучился, и я даже ему улыбнулась.
Мы спустились. Внизу я долго искала тебя среди толпы, и наконец-то увидела, как ты танцуешь с кузиной, достаточно миловидной барышней в лиловом платье, увидела твой рассеянный взгляд, с которым ты слушал, произносимые ею слова. Я перевела взгляд на жемчужный браслет, свисающий с моей кисти. Прижала его крепче к груди и еле слышно произнесла:
–Он мой. Он только мой.
–Маёшка или браслет? – спросил Монго.
–Оба, – ответила я, – помоги мне выбраться отсюда. Мне пора домой.
Монго согласительно кивнул, он предложил мне присесть на скамью, стоявшую неподалеку, и никуда не уходить. Пока Монго выяснял, каким образом можно было бы меня доставить в Каррас, я сняла надоевшие до жути туфли и поставила их рядом с собой. Мимо меня проходили дамы и кавалеры, искоса поглядывая на меня и стоящие рядом туфли, но мне было уже все равно. Я рассматривала подаренный тобой браслет, перебирая жемчужины, как четки. Монго, как всегда, появился неожиданно. В руках его красовался большой букет из темно-красных роз, обернутых цветным пергаментом.
–Это от него, – твой друг вручил мне букет, взял под локоть и повел к выходу из Цветника, там у самых ворот стояла телега, запряженная в пару.
–Береги браслет и его тоже береги. Не думай обо мне плохо, Эйка, я тоже его берегу, как могу.
Манго поцеловал мне руку, приподнял от земли и посадил в телегу рядом с возницей. В телеге уже сидело несколько девушек, с которыми я украшала праздник. Возницей был казак Ерема, тот самый Ерема, что признал в мертвеце жениха Эльзы несколько лет назад. Ехали молча.
В колонию мы прибыли задолго до полуночи. Фрау N ждала меня в моей комнатенке. Ей не терпелось узнать, как прошел бал и удалось ли мне познакомиться с кем-то из молодых мужчин ее круга (поваров или официантов). Увидев меня с большим букетом, она всплеснула руками, но, когда заметила жемчужный браслет, болтающийся на моей кисти, то просто ахнула! «Майн гот, майн гот» –твердила она.
–Откуда?
Я сказала, что браслет подарен тобой.
–Господин Л. очень хороший человек, но он офицер, а офицеры браслеты так просто девушкам не дарят! Неужели он тебя соблазнил? Как бы чего не вышло! Майн гот, и зачем я тебя отпустила на этот бал!
–Любовь должна быть чистой, а дева – невинной.
–Это он тебе так сказал?
Я промолчала.
– О, майн гот, майн гот!
Всю оставшуюся ночь я с нежностью перебирала жемчужины на браслете. Подносила его к губам и целовала каждую жемчужину отдельно. Я в полудреме слышала стук твоего сердца и твое учащенное жаркое дыхание... только под утро мне удалось уснуть, но и во время сна я прижимала браслет к груди, да так, что, проснувшись, струдом разжала отекшие пальцы.
Браслет я с руки не снимала, в нем доила коз и коров, в нем вытирала столы в харчевне, в нем спала. Фрау N с утра до вечера пилила меня за то, что я не снимаю браслет, она говорила, что меня могут ограбить, убить и отпилить руку вместе с браслетом, и что жемчуг девушкам не дарят – это плохая примета. Я не слушала ее. Браслет всегда был на моей руке.
VIII
Гроза
Я все так же посла коз, сидя на нашем холме, все так же смотрела вдаль, на поле, на поляну, на закат. Я все так же ждала тебя. Ждала. Прошел день, другой, третий, потом еще и еще. Но ты так и не появился. Я готова была ждать тебя сколько потребуется, я верила, что ты придешь хотя бы для того, чтобы попрощаться навсегда. Ты не мог меня так просто бросить.
В тот роковой день одну из служек в харчевне R отпустили к зубному врачу в Пятигорск. Было решено, что козы останутся в скотном дворе, а я буду прислуживать за столами.
На голову мне повязали белый платок так, чтобы все волосы были спрятаны и не мешали во время работы. Надели белый передник, и я сразу стала похожа на молодую казачку. И только жемчужный браслет на правой руке выделял меня среди другой прислуги.
Ближе к обеду терраса стала заполняться разным народом, и вскоре там не осталось свободных мест. Я бегала от одного стола к другому, собирала грязную посуду и относила на кухню. Начинала портиться погода. Вершину Бештау заволокло сначала густое серое облако, потом огромная черная туча медленно наползала на него,словно вражеское полчище на окоп противника, поднялся сильный ветер. Приближалась гроза. Многие посетители с террасы перешли во внутренние залы. Мне пришлось убирать со столов и там, и там. В одном из залов я услышала окрик «Эй, убери посуду!», это был голос Монго, я обернулась. Он, конечно же, не сразу узнал меня в таком виде и указал рукой на стопку использованных тарелок. Я подошла ближе и увидела тебя, ты сидел рядом с ним у края стола, напротив вас сидели две дамы, одна пожилая, вторая… та самая charmante cousine, с которой ты танцевал на балу. Ты о чем-то шутил с молодой визави, вертя в руках какую-то изящную вещицу. Стараясь спрятать лицо и, не поднимая на тебя глаз, я стала вытирать тряпкой крошки со стола, переставляя грязную посуду на другое место. Мне показалось, что ты не заметил меня, настолько был занят разговором. Но вдруг твои пальцы скользнули по жемчужинам, потом коснулись моих пальцев, боже, как они были мертвецки холодны, твои пальцы! Я бросила беглый взгляд на твое лицо, оно показалось мне бледным. Ты не смотрел на меня. Ты продолжал развлекать спутницу. Я хотела убрать руку со стола и быстрее уйти, но ты «пригвоздил» к нему мою кисть своею твердою и тяжелою ладонью. Жемчужины больно впились в мою руку. Холодный давящий жемчуг. Холодная давящая ладонь. И ни одного твоего взгляда на меня! Я с трудом освободила руку, на коже отпечатались красные вмятины от жемчужин. Ты все так же заигрывал с кузиной, ни разу не повернув голову в мою сторону. Я взяла грязную посуду и направилась к выходу, не выдержала, обернулась и поймала не твой взгляд, а взгляд Монго. Он мне показался испуганным и растерянным.
Я вышла из зала, громко хлопнув дверью. И мне показалось, что даже эта моя дерзкая выходка не смутила тебя и не заставила прервать беседу с кузиной.
Я бросила принесенную посуду в таз с горячей водой, сорвала с себя платок и передник, швырнула их там же и выскочила во двор, переполненная яростью.
–Эйка! Вернись! – крикнула мне вслед фрау N, но я даже не обернулась.
Ветер усилился, резко потемнело от набежавших со всех сторон туч. Раскаты грома раздавались все ближе и ближе. Несмотря на то, что время вечерей дойки еще не подошло, я стала загонять коз в хлев. Меня переполняло странное, невиданное доселе чувство, что это было – ярость, ревность или просто сильная злость?Я не понимала. Я впервые испытывала это чувство – сердце мое сжалось в кулак, ком подкатил к горлу. Я судорожно стала срывать браслет с руки, застежка не поддавалась, а сам он застрял на середине кисти…
Еще немного, и началась действительно страшная гроза, поднялась настоящая буря. С крыши какой-то казацкой хаты сорвало камыш, и его связка, подобно огромному вееру, долго парила в небе над колонией. Раскаты грома были настолько громки, что приходилось закрывать уши и зажмуривать глаза. Начался сильный ливень. Куры и петухи кудахтали, собаки выли. Посетители харчевни быстро засобирались домой. Двор в одно мгновенье опустел от лошадей и людей. Херр R, помогающий фрау N загонять коров в хлев, сказал, что дело идет к землетрясению, ибо родился великий грешник. В хлеву коровы и козы вели себя очень беспокойно, одна корова даже выбила у меня ведро с молоком. С большим трудом мы справились со скотом. Молча. Фрау N не разговаривала со мною. Я не разговаривала с нею.
На пути из хлева я промокла до нитки и, придя в свою комнату, почувствовала озноб. Надев сухую ночную рубаху и вытерев распущенные волосы полотенцем, залезла под одеяло и задула свечку. Раньше я всегда любила грозу. Когда все прятались по комнатам, я выходила на крыльцо, расставляла широко руки и подставляла дождю свое хрупкое тельце. Но эта гроза была особенная, она была страшнее всех других гроз. Было темно, как безлунной ночью, хотя время едва ли подошло к закату. Ветер завывал в печной трубе, трепал ставни на улице, бил ветками деревьев о стекло. Дождь смывал песок и землю, забивал ими канавы, отчего во дворе образовывались громадные лужи, а вода, бежавшая со склонов Бештау, прорвала изгородь на скотном дворе и затопила его.
Темнота сменялась ярким светом вспышки молнии, которая освещала огромное пространство так, что было видно не только соседские дворы, но и вершины Бештау. Молнии и раскаты грома были такой силы, что казалась, сам ад пришел на землю! Спустя какое-то время постепенно стало все стихать. Сначала затих ветер, потом не стало слышно грома, и молнии были где-то далеко и не так ярки и страшны. Дождь уже не лил, а спокойно капал. Я закрыла глаза и тут же крепко уснула. Мне снился дивный сон: ты в белой ночной рубашке, почему-то босой; я тоже в ночной рубашке, но только почему-то моя рубашка была рванной и грязной; как будто мы стоим с тобой на нашем холме и запускаем куриные перышки, чье перышко поднимется выше, тот и будет в раю.
Мой сон прервал какой-то шум, доносящийся со двора херра R, стук в ворота, мужские голоса: «Убили! Господина Л. на дуэли убили!». Я сначала не поняла: это уже другой сон или все же явь. Как в детстве, я ущипнула себя за руку и подскочила от боли – голоса звучали на самом деле. Нащупав пальцами на сундуке шаль, я накинула ее на плечи и выбежала в длинный коридор. В нем уже с канделябрами в руках стояли сонный Франц и его кухарка, тоже в ночных рубашках и с шалями на плечах. Выйдя на крыльцо, мы увидели во дворе херра R у входа в харчевню урядника, казака Ерему и еще двух незнакомых мне казаков, фрау N и херр R,также как и мы, стояли на пороге харчевни с канделябрами, но, в отличие от нас, полностью одетые.
–Да как же?! Да вот же обедали нынче, веселы были и здравы… – запричитала фрау.
–Вот с этого момента поподробнее! С кем был? О чем говорил? – начал свой допрос урядник. Он и хозяева зашли в харчевню, дверь за ними захлопнулась.
Казаки остались курить во дворе. Дождь уже прекратился, на небе появились звезды, землю хорошо освещала полная луна.
–Дуэль, дело такое, – сказал Ерема, – сколько я их видел-перевидел, но такое, чтобы сам Господь Бог разгневался и послал такую грозу и бурю, вижу впервые. А потом, как убили, сразу тишина и благодать, даже светло от луны, как днем. Чудеса! Ох, не Чёртом ли был убиенный? Прости, меня, Господи! – и он перекрестился три раза.
Я какое-то время стояла в оцепенении. Затем понемногу стала соображать, что речь идет о тебе. Вспомнила твою холодную руку, и то, как эта рука не хотела выпускать моей руки. Вспомнила твое бледное безучастное ко мне лицо, напряженный взгляд Монго. Твою настоятельную просьбу сберечь браслет…Сон, который оказался вещим…
–Где? Где он?!– закричала я.
–Под Машуком, с нашей стороны. Ждут повозку.
–Жив?
–Вот дурра!Сказано же убили!
IХ
Насмешка злого рока
Я проскользнула через калитку на улицу. Не чувствуя под собою ног, побежала в сторону Пятигорска. Дорогу развезло от дождя, и грязная жижа прилипала к моим ступням. Я не знала, который сейчас час, да и это не имело никакого значения. В некоторых окнах домов и хат еще виднелся свет, значит, был поздний вечер. Колония погружалась в сон, и только собаки во дворах начинали лаять при моем приближении.
Закончился Каррас, показалась Николаевская колония, за нею пошла размытая потоками воды дорога на Пятигорск, обрамленная полянами и молодым лесом. Я бежала, задыхаясь, луна освещала мне путь, то, что было впереди, на расстоянии вытянутой руки, я видела, слышала шамканье грязи под ногами. Когда передо мной вдалеке возникали силуэты всадников, я сворачивала с дороги в лесок, бежала там, когда всадник удалялся, и я была на безопасном расстоянии, возвращалась на дорогу. Бежала к тебе, веря, что ты еще жив, что это чья-то неудачная шутка.
Когда до Пятигорска оставалось всего ничего, за моей спиной послышался топот копыт. Я резко свернула с дороги, поскользнулась и упала в глубокий ров, больно ударившись затылком о лежащий там камень.
Я открыла глаза, и перед собою явственно увидела лицо молодой женщины с рыжими волосами и широко открытыми зелеными глазами. Она смотрела неподвижным взглядом в небо. Вокруг ее рыжих волос ореолом растеклось огромное красное пятно. Я хотела погладить ее по рыжим волосам, но моя ладонь соскользнула с них на пятно, это была липкая и еще теплая кровь. Я увидела, что у женщины перерезано горло. Я вскочила, закричала «Мама! Мамочка!». Вдруг за спиной услышала какое-то шевеление, я отскочила от женщины в сторону и в испуге побежала. Я бежала по лесу, но это был совсем другой лес. Не редкий и молодой, как вдоль дороги на Пятигорск, это был густой, темный и непроходимый лес. Я бежала по этому лесу, босая, избивая камнями ступни в кровь. Земля под ногами в этом лесу была совершенно сухая, а ночь совершенно темная, без звезд и луны. Я слышала нагоняющий меня топот копыт, свист нагайки и звон стремени. Какой-то неприятный мужской голос кричал «Держи ее! Она уйдет». Другой отвечал «Не вижу! Я ее не вижу». Я старалась уходить все дальше от дороги вглубь леса, я поднималась все выше, взбираясь на ощупь по крутому склону, цепляясь за ветви деревьев. Только бы подальше от дороги, только бы туда, где конь не сможет пройти. Постепенно конский топот стал все глуше и глуше. Я поднималась все выше и выше.Вдруг оступилась и сорвалась в пропасть, в полете я чудом зацепилась за ствол висящего над обрывом дерева, обхватила его руками и ногами, боясь шелохнуться. Мои преследователи оказались внизу прямо подо мной, и я услышала фразу: «Да черт с ней, все равно сдохнет». От страха я сильно зажмурилась.
Я вскрикнула и открыла глаза. Я лежала на дне рва. Надо мной ярко светила луна. Вокруг была гробовая тишина.Смутная догадка о том, что я вспомнила кусок из своего детства, пришла ко мне не сразу. Сначала меня охватил ужас, но потом, я подумала, что ты ждешь меня там, у самого подножья горы, и что мне осталось идти совсем чуть-чуть. И что не время вспоминать детство, тем более такое невеселое. Скользя по стенке рва, сползая обратно в мокрую жижу и опять карабкаясь вверх, я все-таки вырвалась из своей западни и пошла дальше по лесу вдоль дороги. Бежать я больше не могла, у меня уже не было сил на это. Я пробиралась сквозь ветки деревьев, они царапали мне лицо и руки, но я шла вперед. Я шла к тебе. Я была уверена, что обниму тебя, и ты очнёшься. Что ты на самом деле жив и просто ранен. Главное, что бы я пришла вовремя и обняла тебя.
Добравшись до разъезда, я увидела двух спешенных казаков. Держа коней под уздцы, они курили и о чем-то тихо разговаривали.
–А це шо таке! – заметил меня один из них.
Будучи замеченной, я не стала прятаться и сама подошла к ним.
–Дяденьки, здесь где-то недалеко ранили моего кузена, господина Л…
–Убили его… сестра…
–Врете! Вы все врете! Где? Где он?!
–Так увезли домой омывать, давно уж…
Казаки с жалостью смотрели на меня.
–Откуда ты такая? Вся в грязи. Издалека? Тебя кто-то преследует?
–Где, где его дом? Куда его увезли? – не унималась я, схватив одного из них за рукав, начала судорожно трясти его руку.
Насилу он освободился от моих цепких пальцев. Я рыдала, у меня началась истерика, я села в придорожную траву и стала руками выдирать ее с корнем.
Казак протянул мне флягу, я сделала большой глоток, думая, что это вода, но это был самогон. Напиток обжег мне рот и гортань, едкий запах ударил в нос, я стала задыхаться, потом долго кашлять, но рыдать перестала. Когда же совсем успокоилась, поднялась с земли и вновь обратилась к казакам.
–Помогите мне найти его дом, пожалуйста! Он мой кузен, я должна его видеть! Оказалось, что эти служивые хорошо тебя знали и уважали. Они выразили мне свои соболезнования и объяснили, как попасть на нужную улицу и как найти дом, в котором ты снимал комнату.
–Как только увидишь казаков у открытых ворот или калитки, значит тебе точно туда.
Я поблагодарила и пошла по тропе, на которую мне указали.
–Гарна дивка!
–Чумна! – послышалось мне в след.
Тропа была узкая среди высокой травы, но луна благосклонно освещала мне путь. Я не помню, сколько и как я шла, я не помню, как нашла ту самую дорогу, ведущую к той самой улице, но дом твой узнала сразу по открытой калитке и казакам, стоявшим у нее. Я вошла во двор, прошла насквозь к маленькому домику с открытой дверью, вошла в нее. На пороге меня встретил Монго.
–Это ты! Это ты во всем виноват! Это из-за тебя его убили! Обещал беречь! Не сберег! Почему? Почему ты не остановил его? Ты же видел меня там, в Каррасе, почему ты ничего не сказал мне? Я бы его не пустила! Если бы ты мне тогда сказал, ничего бы этого не случилось! Ты один виноват! Ты, проклятый! – кричала я и колотила его в грудь изо всей силы.
Монго молчал. Я видела, как у него ходит кадык, и блестят налитые слезами глаза. Он отступил от меня, показал рукой на комнату,в которой ты лежал на столе в белой ночной рубахе,наполовину накрытый простыней. Из-под простыни торчали твои босые ноги. Ты был в ночной рубашке и босой, как в моем сне…
Я подошла к столу. Заглянула в твое лицо. Оно показалось мне совсем даже не твоим, а чьим-то чужим, и я подумала, что меня обманули, что ты жив, и сейчас же впрыгнешь в открытое окно, протянешь мне руки, улыбнешься и скажешь: «Ну что, Эйка, как мы тебя разыграли?». Но этого не случилось…
Смерть исказила твое прекрасное лицо до неузнаваемости. Как страшен и суров ее отпечаток! Скулы и кончик носа заострились, глаза глубоко впали, веки почему-то были полуоткрыты, но глаз под ними невозможно было рассмотреть, нижняя губа отвисла, обнажив десны и зубы, верхняя же, была полностью прикрыта усами, весь твой лик выражал величайшее удивление. Что тебя так удивило? Насмешка злого рока или хладнокровие убийцы? А может, ты поразился тому, кто пришел за твоею душою?
Я смотрела в твое восковое, совсем чужое и жуткое лицо, на весь твой хладный труп и понимала, что тебя здесь уже нет. Это просто пустая оболочка, трофей смерти.
–Вот ты меня и бросил, Маёшка, – улыбнулась я и тихо засмеялась.
Я опустилась на пол у твоих босых ног, опершись спиной о ножку стола, и стала смотреть на мерцающие тени от свечей на стене. Я ни о чем не думала, я ничего не вспоминала, ни о чем не жалела. Я просто смотрела на стену. Причудливый танец теней продолжался не долго. Тени исчезли. Осталась только серая стена. Какая-то немая пустота и пустая немота наступила для меня. Тишина и пустота. Пустота и тишина. Больше ничего нет. Нет ничего, кроме пустоты и тишины. Нечего ждать, не о чем жалеть. Ничего не осталось. Все кончено. Ты сдержал свое слово. Ты меня бросил. Бросил в серой и немой пустоте…
В комнату вошел Монго, он заменил свечи у твоего изголовья и тронул меня за плечо.
Я посмотрела на него опустошенным взглядом, потом повернула голову на твое безжизненное тело.
– Вот ты меня и бросил… – повторила я.
Попыталась встать, но не смогла. Ноги и руки отекли. Я не знаю, сколько я просидела в этой позе и в этой пустоте, наверное, долго. Сквозь открытые окна уже пробивался предутренний свет, где-то начинали кричать петухи, а совсем рядом заливался соловей или какая другая певчая птаха. Я снова видела и слышала мир. Я очнулась от пустоты. Монго помог мне подняться и повел к выходу. У двери на полу я заметила твою окровавленную рубашку. Я посмотрела на нее долгим и совершенно опустошенным взглядом:
–Дуууу-рааак, – произнесла я, и, шатаясь,вышла во двор. На колодце стояло ведро, наполненное водой, напившись из него, я направилась к воротам. Монго окликнул мня. Но, я, не поворачивая головы, махнула ему рукой и вышла на улицу.Я пошла по дороге вниз, немного петляя, она привела меня к Цветнику. С грота Дианы еще кое-где свисали обрывки цветочных гирлянд, оставшиеся после бала. На песке, там, где была танцевальная площадка, как капли крови, виднелись прибитые дождем лепестки темно-красных роз.
Я поднялась на плоскую вершину горы Горячей тем самым маршрутом, которым мы шли с тобой, скрываясь от Монго. Я нашла ту самую скамейку под густой кроной ясеня, на которой мы сидели, то самое место, где я выслушала твою исповедь, и где ты подарил мне браслет в семь рядов жемчужин с золотой застежкой. Я хотела погладить жемчужины и поцеловать их, но браслета на руке не оказалось… Наверное,он слетел, когда я упала в ров или когда пыталась выбраться из него. Теперь это не имело никакого значения. Тебя больше нет. Ты меня бросил.
Я забралась с ногами на скамью и стала раскачиваться, как будто убаюкивая себя. И только сейчас заметила, что мои ноги в засохшей грязи и изодраны в кровь, что подол моей ночной рубашки тоже изодран, и что она сама не белая, как должна была быть, а серая от той же грязи и крови. Мои волосы изрядно потрепанные, как мочалка, свисали на лицо. Они почему-то были белыми. Я принялась их судорожно тереть, думая, что они испачканы известью, но они не оттирались. Они стали седыми…
Где-то совсем рядом послышались голоса, то была молодая пара, девушка и юноша, в их руках были кружки полные сероводородной воды. Поравнявшись со мною, девушка остановилась и протянула мне свою кружку. Я посмотрела на нее твоим долгим взглядом и залилась твоим громким смехом. Она в ужасе отскочила от меня. Керамическая кружка выпала из ее рук и разбилась, оставив вокруг осколков темный ореол разлитой воды. Я перестала смеяться.
–Также голова моей мамы лежала в лужи крови, – сказала я, равнодушным тоном.
Юноша подхватил напуганную до смерти спутницу под руку и быстро повел ее по тропе, по которой пришла я. Я встала и медленно пошла в противоположную им сторону.
Я стояла у самого края обрыва. Я встречала рассвет. Пред моими глазами озаренный первыми лучами солнца возвышался величественный Эльбрус, окруженный цепью кавказских гор. Они, как ледяные стражи, протянулись бесконечной вереницей по всему горизонту за его розовеющей двуглавой вершиной. Кавказ, который ты так любил и воспевал, был сейчас передо мной во всей своей красе. У нас с тобой были счастливые закаты, которые мы встречали вместе. Но восходы каждый из нас встречал по отдельности. И этот рассвет был встречен без тебя.
Я грустно улыбнулась и шагнула навстречу Эльбрусу. Мне было шестнадцать лет.
Июль 1841 – май 2023 гг.
Каррас – Санкт-Петербург
Иллюстрация: М.Ю.Лермонтов "Виды Пятигорска"