1.
Если подходить к организации общества с точки зрения социальной психологии, где всё взаимодействие системы опирается на соотношение: сознание (логос)/бессознательное (миф), то геополитика – это стратегия возможного и имеющегося. Например, когда мы говорим о системе водопровода, то понимаем, что здесь действуют законы сообщающихся сосудов, давление жидкостей и т.д., где вода будет вести себя так, как ей суждено – т. е., стекать вниз с верхнего сосуда в нижний, если труба стоит вертикально; покоиться на месте, если труба расположена горизонтально и т.д. То есть, здесь никак не учитывается наша человеческая природа, нужда и необходимость. Установить справедливость, обеспечить безопасность и прочее мы можем только тогда, когда будем взаимодействовать с предложенной системой, принимать её условия и находить для себя полезные факторы. В этом смысле взаимодействие человека с природой, точнее с предложенными планетой жизненными обстоятельствами, и порождает социальные организмы в рамках законов «сообщающихся сосудов» — законов геополитики.
Почему общество Древнего Египта было таким, каким оно было, а не иначе? Древние египтяне расселялись вдоль бассейна Нила, где были наиболее благоприятные и перспективные условия для бытия человеческого общества как такового. Если пустыня — верхний сосуд, то оазис – нижний сосуд. Общество, как вода, стекает из сосуда в сосуд так, как задумано природой. На этом построена геополитика. И этот взгляд на историю человечества дал два основных состояния социальных организмов – талассократию и теллурократию. Общество, реализующее себя полностью в условиях ландшафта суши, в итоге, порождало цивилизации суши или теллурократические цивилизации, - Рим, Индию, Китай, Россию и т. д. Соответственно общества, чье бытие основывалось на взаимодействии с морем, побережьем, порождали талассократические цивилизации моря, такие, например, как Карфаген, Афины, Великобритания, США.
Теллурократические общества и государства в связи с геополитическими предпосылками имели следующие неизбежные характеристики: построение общества по принципу холма (или пирамиды), то есть – власть царя или вождя, стоящего во главе иерархической лестницы. Такие общества могли существовать на протяжении веков только через законы чести, духовные ценности, религию, культуру, кодексы воспитания, смыслы продолжения рода, коллективизм, социализм и т.д. Талассократические общества, где ставка делалась на поиск новых морских путей, островов и новых земель с природными ресурсами, строились на принципах индивидуализма и делового сотрудничества, легитимного оформления закона, обмена (рынка, торговли). От древних пиратов и купцов они шли к колониальным империям, капитализму, демократии, материализму и рационализму: только здесь могла однажды появиться так наз. «теория прогресса».
Хартленд (heartland – сердце земли, англ.) – ойкумена, географическая часть планеты, названная так по своей значимости для человечества с точки зрения геополитики и охватывающая Восточную Европу, Россию, Среднюю Азию, северную часть Ближнего Востока. «Тот, кто правит Хартлендом, тот правит Евразией, а кто правит Евразией, правит всем миром», утверждал «отец» английской школы геополитики Хэлфорд Маккиндер. Представитель другой школы, немецкой, Карл Хаусхофер, по мнению некоторых исследователей жизни Гитлера имел большое на него влияние. После «Пивного путча» он часто навещал тюремную камеру в Ландсберге, где отбывал срок будущий автор «Майн кампф». Хотя вся деятельность Гитлера в крепости находилась под контролем, а его посетителей тщательно досматривали, никто не обратил особого внимания на невинные визиты профессора политической географии из Мюнхенского университета. Однако именно летом 1924 года, в присутствии Рудольфа Гесса, Карл Хаусхофер посвятил Адольфа Гитлера в тайную доктрину. Рассказывая об атлантах, в которых сам Хаусхофер свято верил, он познакомил фюрера с учением о чакрах. Согласно восточным мистическим теориям, в теле человека на центральной оси располагаются энергетические центры. У обычных людей они неразвиты, но путем особых упражнений можно активизировать их и использовать для непосредственной передачи силы. Тот, кто обретает контроль над ними, может управлять исходящими от него потоками энергий. На практике это выглядит как проявление мистических способностей: ясновидения, общения с духами, телепатии и т. д. Здесь может возникнуть закономерный вопрос: какая связь между оккультизмом и геополитикой? Она есть и была всегда. А другие теории – полой Земли, или «льда и огня», Горбигера, ещё одного наставника Гитлера, о чём они на самом деле? С Великобританией на первый взгляд казалось бы всё «по классике»: эта «цивилизация моря» веками играла в Большую игру с Россией, но, если «суша» начинает поход против «суши», - разве это только вопрос идеологии, т. е., полной «несовместимости» германского национал-социализма и большевизма? Нет, всегда идёт борьба не только за власть, нефтяные и прочие месторождения, расположенные на чужой территории, но также и за «места силы». Просто немцы, как и французы, имели возможность осуществить прямое вторжение в Россию, а англосаксы всегда делали это чужими руками, создавая всевозможные «пятые колонны», организуя шантаж и диверсии. Но, цель всегда оставалась одна: «Тот, кто правит Хартлендом, тот правит Евразией…». Но, что такое «Хартленд» - «Сердце» в православной традиции? Для нас? - Всё. Это и есть русский Катехон, удерживающий мир от сползания в бездну.
Война между талассократическим Карфагеном и теллурократическим Римом прообраз будущего противостояния между США и СССР, а затем и постсоветской Россией, но, теперь уже вполне возможного, – с Индией и Китаем. Однако, если США как государство хоть и существует 247 лет всё же является частью фаустовской англосаксонской цивилизации (поэтому и «реальный» возраст оно в действительности имеет «закатно-европейский»), то, Индия по сути только сейчас начинает своё «цивилизационное восхождение», ведь до середины XX века она была колонией и вообще не могла нормально развиваться, а, в Китае лишь при «новом кормчем», товарище Си, значительно ускорились все процессы и на сегодняшний день, как утверждает КПК, даже бедных в стране стало меньше. Что же касается России, то война на Украине даёт ей последний шанс наконец вылезти из либеральной трясины 90-х: Болонская система в образовании «приказала долго жить», а список иноагентов неуклонно пополняется. Наверное подобный экстремальный (уже в который раз) «исторический рывок» никакой стареющей цивилизации был бы не под силу?
2.
Фрактал (от лат. fractus, разбитый) – геометрическая фигура, представленная в виде целого, состоящего из частей, каждая из которых в точности повторяет целое. Его можно также сравнить с голографическим отображением волн, спроецированных на фотографической пластинке в виде трехмерного изображения предмета. «Фрактальной структурой» обладают все субъекты внешнего мира, т. к. они включают в себя множество других субъектов. Система фракталов была найдена и в геополитике, но, правильнее было бы сказать, что геополитика как «психоанализ, привязанный к пространству» является частью системы, которая и есть фрактал.
Мозг состоит из двух полушарий – левого и правого, где левое отвечает за рациональность, логику, аналитику, вербальность, материальность и т.д. Правое полушарие в свою очередь отвечает за эмоциональность, чувствительность, интуицию, творчество, духовность, воображение и пр. Это в дальнейшем построении фрактала рождает такие понятия как разум и сердце, тело и душа. Сердце – психосоматический орган, который не только выполняет жизненно важные физиологические функции, но, также является транзитной зоной в которой локализуется трансцендентальная душа и проявляет себя в виде чувств, веры, любви... Если смотреть на бытие человека как на единую фрактальную систему, то можно увидеть, что Восток и Запад – это правое и левое полушария мозга, сердце и разум, мужчина и женщина, душа и тело, теллурократия и талассократия. Но, тем не менее такой подход в полной мере не объясняет суть происходящих вокруг нас событий. Согласно учению йоги органы человека расположены в определённых зонах – чакрах, которые, словно антенны настроенные на волны разной длинны, взаимодействуют с психэ, то есть с душой человека. Но, чтобы жить в гармонии, необходим баланс энергий (инь и янь) внутри человека, иначе он, как канатоходец, рискует однажды упасть туда, откуда не выбраться. И геополитика уже перестаёт быть «просто» геополитикой, обретая связь с высшими трансцендентальными понятиями, когда мы собираем как мозаику части отдельных знаний в общую картину и нам становится ясно, что новая война «моря» против «суши» это ещё одна попытка тотальной десакрализации значения Сердца, русского Катехона. Если же произойдёт то, чего хотел Алистер Кроули: «Do your will, so let the whole Law be». – «Твори свою волю, таков да будет весь Закон», станет ли этот хаос «новым мировым порядком»?
Борис Петрович Вышеславцев. Значение сердца в философии и в религии.
1. Сердце как скрытая глубина человека.
Понятие «сердца» занимает центральное место в мистике, в религии и в поэзии всех народов. Одиссей размышлял и принимал решения «в милом сердце». В Илиаде глупый человек называется человеком с «неумным сердцем». По латыни «cordatus homo» означает не «сердечного человека», а разумного человека. Индусские мистики помещали дух человека, его истинное Я в сердце, а не в голове. И в Библии сердце встречается на каждом шагу. По-видимому, оно означает орган всех чувств вообще, и религиозного чувства в особенности. Трудность, однако, состоит в том, что сердцу приписывается не только чувство, но и самые разнообразные виды деятельности сознания. Так, прежде всего, сердце мыслит. «Говорить в сердце» – значит на библейском языке – думать. Но далее, сердце есть орган воли; оно принимает решения. Из него исходит любовь: сердцем или от сердца люди любят Бога и ближних. Говорится, что мы «имеем кого-либо в своем сердце» (Фил.;1:7. 2Кор.;7:3) или «у нас с кем-нибудь единое сердце» (Деян.;4:32). Наконец, в сердце помещается такая интимная скрытая функция сознания, как совесть: совесть, по слову апостола, есть закон, начертанный в сердцах. Сердцу приписываются также самые разнообразные чувства, проносящиеся в душе: оно «смущается», «устрашается», «печалится», «радуется», «веселится», «сокрушается», «мучается», «скорбит», «питается наслаждением», «расслабляется», «содрогается». Как будто бы сердце есть сознание вообще, все то, что изучается психологией; и, действительно, в Библии понятие «сердца» и понятие «души» иногда заменяют друг друга; точно так же понятие «сердца» и понятие «духа».
Но затруднения наши увеличиваются, когда мы убеждаемся, что сердце обнимает собою не только явления психической, но и физической жизни. Все явления жизни исходят из него и возвращаются к нему, действуют на сердце: каждое физическое подкрепление пищей и питием – подкрепляет сердце; каждое отягощение – отягощает сердце (Лк.;21:34); каждое нападение на жизнь – есть нападение на сердце (Исх.;9:16). Вот почему говорится: «больше всего оберегаемого оберегай свое сердце, ибо от него исходит жизнь». (Пр. 4:23). В этом бесконечном разнообразии значений символ «сердце» грозит совершенно расплыться, сделаться совершенно неуловимым, превратиться в простую поэтическую метафору. И, однако, это не так: сердце на религиозном языке есть нечто очень точное, можно сказать, математически точное, как центр круга, из которого могут исходить бесконечно многие радиусы, или световой центр, из которого могут исходить бесконечно разнообразные лучи.
Библия приписывает сердцу все функции сознания: мышление, решение воли, ощущение, проявление любви, проявление совести; больше того, сердце является центром жизни вообще – физической, духовной и душевной. Оно есть центр прежде всего, центр во всех смыслах. Так говорится о «сердце» земли, о «сердцевине дерева» (Мф.;12:40). Естественный вопрос: не есть ли это выражение «сердце» в таком случае как раз то самое, что в психологии хорошо известно, как принцип единства сознания, как центр сознания.
Это не вполне так, здесь есть нечто более глубокое, религиозное, остающееся недоступным для научной эмпирической психологии. Есть глубокие основания, почему здесь принимается религиозный символ «сердца», а не понятие души, сознания, ума, даже духа. В самом деле, сердце означает некоторый скрытый центр, скрытую глубину, недоступную для взора. В этом смысле Библия говорит о «сердце моря», о «сердце земли», как о том, что кроется в их таинственной глубине; в еще большей степени это можно сказать о сердце самого Бога, Леон Блуа называет сердце Божества «бездною», а многие мистики говорят об этой «бездне», как о последней иррациональной глубине Божественного центра. Но то же самое можно сказать и о сердце человека, как о сокровенном центре личности. Он прежде всего недоступен чужому взору, мы не проникаем извне в сердца людей. Сердца ближних для нас не прозрачны.
Но не нужно думать, что предельная глубина человека закрыта только для других, она непостижима в значительной степени и для него самого; мы не умеем, а иногда не хотим понять самих себя, боясь заглянуть в бездну своего сердца. Глубочайшая мудрость заключается в этом изречении оракула, которое любил приводить Сократ: «Познай самого себя» – мудрость эллинская и древнеиндийская. Но люди не знают самих себя, и не только в смысле своего характера, своих страстей, своих недостатков, нет, в гораздо более глубоком смысле: они не знают своей истинной самости, своего истинного Я – того, что индусы называют «атман», что христианство называет – бессмертной душой, сердцем, сердцем души. Сократ и индийские мудрецы знали, что человек отделен от этой своей самости ежедневной суетой жизни, заботами о своем теле, заботами об удовольствиях, о вещах, о приобретении; Христос говорит: какая польза человеку, если он весь мир приобретет, душу же свою потеряет? Он говорит здесь именно об этом предельном таинственном центре личности, где лежит вся её ценность и вся её вечность. Найти эту свою вечность, значить найти своё истинное Я, заглянуть в глубину своего сердца. И это удается немногим, и прежде всего переживается, как чувство глубочайшего изумления, как бы нового духовного рождения или исцеления от прирожденной слепоты. Человек, который действительно захочет заглянуть в свою собственную глубину, непременно должен стать религиозным человеком, он должен испытать религиозное чувство, чувство благоговения, мистического трепета по отношению к самому себе, по отношению к бездонности своего сердца, он должен увидеть в самом себе «целый мир, полный бесконечности» (Лейбниц). Ибо ведь религия есть одновременно признание Божественности Бога и Божественности самого человека. Религия есть нахождение Бога в себе и себя в Боге, и атеизм есть не только неверие в Бога, но непременно также неверие в человека, неверие в самого себя, неверие в свою абсолютную ценность и в свою абсолютную вечность. Атеизм считает, что Я – это мое тело, мои страсти, мои желания, мои движения и действия в этом мире, и все то, конечно, преходяще и разрушимо и проносится, как дым. В этом нет никакой моей истинной самости. Атеизм есть миросозерцание, постоянно двигающееся на периферии, на поверхности, постоянно верящее во внешность, видимость, атеизм есть отрицание таинственного центра личности и, в силу этого, отрицание таинственного центра вселенной. Для него нет никакого «сердца земли», «сердца моря», «сердца небес», для него нет и сердца человека, ибо он никогда не спускается в глубину, постоянно скользя по поверхности, и, конечно, нет ничего легче, как скользить по поверхности. Поверхностное есть самое легкое, самое общедоступное. Атеизм есть банальнейшее миросозерцание, миросозерцание бездарности. Аристотель говорит, что начало философии есть удивление; мы можем сказать, что начало религии есть чувство тайны, трепет таинственного, благоговение перед таинственным. В этом смысле атеизм и позитивизм есть столько же безрелигиозное, как и не философское мировоззрение; он ничему не удивляется и ни перед чем не благоговеет.
2. Сердце как орган религиозного опыта.
Необходимо признать сердце основным органом религиозных переживаний. В простоте и доступности этого слова «сердце», этого символа, постоянно присутствующего в простой разговорной речи, – его высокая религиозная ценность. Человек «без сердца» есть человек без любви и без религии, безрелигиозность есть, в конце концов, бессердечность. Неправда, будто существует какая-то безрелигиозная сердечность в форме гуманности, солидарности, классового сознания и т. п. Самые большие преступления были совершены ради такой гуманности, были оправданы декламациями о любви к человечеству, риторикой в духе Руссо и Робеспьера. Прежде всего можно сказать, что у этих людей нет сердца, а, следовательно, они потеряли мистическую связь с ближними и с Богом, они потеряли, конечно, и свое настоящее Я, забыли о нём, не подозревают о его существовании.
Но только в глубине этого Я, в глубине сердца, возможно действительное реальное соприкосновение с Божеством ("Бог, чувствуемый сердцем" – Паскаль), возможен подлинный религиозный опыт, без которого нет религии и нет истинной этики. Евангелие непрерывно утверждает, что сердце есть орган для восприятия Божественного Слова и Дара Духа Святого, в него изливается Божественная любовь. И это соприкосновение с Божеством возможно потому, что в сердце человека есть такая же таинственная глубина, как и в сердце Божества. Здесь раскрывается весь смысл выражения «образ и подобие Божие», здесь человек чувствует свою Божественность, здесь одна глубина отражает другую; и пока человек не встретится с этой глубиной в своем собственном существе, он не понимает, что значит глубина Божества. Нужно быть самому глубоким, чтобы почувствовать таинственную глубину.
Вот почему религия берет символ сердца. В нём выражается сокровенный центр личности. Сердце есть нечто более непонятное, непроницаемое, таинственное, скрытое, чем душа, чем сознание, чем дух. Оно непроницаемо для чужого взора и, что еще более удивительно, для собственного взора. Оно так же таинственно, как сам Бог, доступно до конца только самому Богу. Пророк Иеремия говорит:
Глубоко сердце человека более всего… кто познает его?
Я, Господь, проникаю в сердце и испытываю внутренности… (Иер.;17:9–10)
Ты испытуешь сердца и утробы, Праведный Боже! (Пс.;7:10)
Я есмь испытующий сердца и утробы (Апок.;2:23)
Господь испытует все сердца и знает все движения мысли (1 Парал. 28:9)
Бог… Он знает тайны сердца… (Пс.;43:22)
Совершенно исключительное значение придается сердцу человека: только Богу вполне ведомы его тайны. Мы должны чувствовать теперь трепет благоговения перед этой таинственной глубиною в сердце своем и в сердце своих ближних. Здесь лежит истинная красота, истинная и вечная ценность человека. У ап. Петра, этого почти прозаического апостола, есть удивительные слова, полные вдохновенной поэзии, посвященные этому «потаенному сердца человеку». И здесь говорится прежде всего о человеческой красоте, о красоте женщин и их бессознательном стремлении украшать себя; вот эти слова:
Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос,
Не золотые уборы или нарядность в одежде,
Но потаённый сердца человек
В нетлении безмолвного и кроткого духа,
Что драгоценно пред Богом.
(Ев. Петра 1. 3, 4)
Здесь собрано все ценное, что можно сказать о сердце: оно есть тайный центр человека; оно «безмолвствует», апофатически утверждает свою глубину; в нем скрыта нетленная красота духа, подлинная красота; и этот нетленный духовный центр есть абсолютная ценность, он «драгоценен пред Богом». Прозаический апостол нашел самые поэтические слова для этой таинственной глубины!
3. Сердце в индийской мистике.
Интересно сравнить в этом пункте христианскую мистику с индийской. Прежде всего мы будем поражены совпадением путей и даже мистических символов. И оно неизбежно, если единый истинный Бог есть предел всех мистических устремлений, оно есть совпадение в истине. Но не следует скрывать от себя далее важнейших расхождений религиозных путей. Если христианство есть полнота истины, то было бы невероятно, если бы другие народы в своих религиях никогда и никак не приближались к этой истине; трудно не заметить такие приближения в мистериях Египта и Греции, в платонизме и неоплатонизме, наконец, в индийской мистике.
Но, с другой стороны, если христианство есть действительная полнота (плерома) живой конкретной личности Богочеловека, то оно единственно и неповторимо и индивидуально. Его нельзя заменить никакими эклектическими обобщениями в духе теософии, которая в своем безвкусном смешении стилей теряет всякое чувство индивидуальности, национальности, личности.
«Потаенный сердца человек» составляет центр внимания для индийской религиозности. Индусы величайшие мастера в исследовании предельного, скрытого центра нашего Я, нашей самости. К нему устремлена вся индийская мудрость.
«Что такое самость? Это состоящее из познания, среди дыханий жизни, внутри сердца, светящееся Я» («пуруша» «человек». Брихадараньяка Упанишад. IV, 3). «Этот мой атман (основной термин для сокровенной самости) внутри сердца, мельче рисового зерна, мельче горчичного зерна, мельче ядра в этом зерне. Этот мой атман внутри сердца больше земли, больше воздушных пространств, больше неба, больше всех миров» (Шандилья Упанишада. III.14) «Человек («пуруша» – другой термин для сокровенной самости) величиною с мизинец, сокровенная самость, пребывает вечно в сердце всего того, что рождается» (Катхопан. VI, 17). «Посредством ума, господствующего в сердце, (ср. «ум, стоящий в сердце») дается откровение о нем». (Светасватаропан. 111,13). «Меньше малого и больше великого, покоится самость в сердце этой твари», (там же 20).
Это бесконечно малое и бесконечно большое показывает предельную центральность нашего Я: оно есть центр, точка, не имеет измерения («ядро зерна»); и вместе с тем бесчисленные радиусы устремляются из него в мир, в небо; лучи познания и лучи стремления.
4. Христианская любовь и буддийское сострадание.
В христианстве мистическое соприкосновение с Богом и с ближним осуществляется через посредство сердца. Сердце есть орган, устанавливающий эту особую интимную связь с Богом и с ближним, которая называется христианскою любовью. Она отличается от всякой другой не христианской любви своей мистическою глубиною, обличается тем, что она есть связь глубины с глубиной, мост, переброшенный от одной бездны сердца к другой. А всякая любовь до Христа и вне Христа была лишь товариществом, наслаждением страсти, или, в лучшем случае, жалостью, состраданием. Все это поверхностные касания одного человека к другому: телесные касания или душевные, но не касающиеся скрытого, духовного, сердечного центра. Такова любовь атеистов.
Совсем иная буддийская любовь–сострадание. Она, конечно, противоположна всякой корыстной страсти, всякому приятельству и товариществу. Однако все же эта буддийская любовь глубочайшим образом отличается от христианской, с которою ее так часто сближают в безвкусных теософских популяризациях. Знаток буддизма, Бартелеми Сент-Илер называет это чувство «состраданием без любви». Любовь покоится на вере в абсолютную ценность реального лица. Этой веры в буддизме нет. В христианстве любовь есть мистическая связь одной индивидуальной глубины с другою, мост между двумя безднами; в буддизме это есть утверждение тождества двух страдающих самостей, одинаково страдающих и потому сострадающих. Их индивидуальная противоположность и противосостояние отрицаются. Индуизм говорит: ты есть я, и потому я тебя люблю и жалею; христианство говорит: ты не есть я, и потому тебя люблю и жалею. Различие это огромно: в христианстве мой «ближний» есть индивидуальность, лицо, мне противоположное, единственное и неповторимое; в буддизме множество различных индивидуальностей есть иллюзия, майя, на самом деле они все – одно, тождественны в существе своем, в сердце – неразличимы; здесь нет и не может быть никакого индивидуального бессмертия и, следовательно, никакой любви к бессмертной, единственной и незаменимой индивидуальности. Здесь нет единства противоположностей, составляющего сущность любви, нет «совпадения противоположностей», здесь тождество лиц в безразличном, одинаковом страдании, имеющее своим пределом полное «угасание» всякого индивидуального различия в «нирване».
Эти особенности буддизма коренятся в других более глубоких и более древних религиозно-философских системах, в свою очередь, имеющих свое последнее обоснование в индийской библии – в Упанишадах.
Мистическое соприкосновение с Богом здесь иное, чем в христианстве, и в силу этого, иное соприкосновение и с ближним. В индийской мистике нас увлекает гениальное устремление в глубину сердца и нахождение в нем бессмертной светящейся точки, нашей истинной «самости» (атмана), напоминающей «искру» Мейстера Экхарта и даже как будто «свет истинный, просвещающий всякого человека, грядущего в мир». Навеки незыблемым достижением остается здесь непосредственное созерцание неразрушимости и бессмертности Я, которое может быть усмотрено здесь и сейчас, не дожидаясь момента смерти.
Далее, утверждение, что соприкосновение с Божеством осуществляется только в этой предельной точке, только в этой «глубине сердца» – тоже роднит индийскую мистику с христианской.
5. Два типа индийской мистики.
Европеец не сразу может заметить поразительное различие: прохладная чистота отрешенного духа Индии, гениальная мудрость наивно–образной речи вызывает благоговение, в которое невольно вливаются христианские переживания; подобно тому, как в прекрасном, но чужом храме чужого стиля и чужого духа, невольно вспоминаются свои родные, исконные молитвы. Даже большие философы и знатоки, такие как Шопенгауэр, Гартман, Деуссен – думают, что это в сущности то же самое. На самом деле это совсем другое.
Индийская мистика утверждает имманентное тождество предельного центра моей самости с предельным центром божественной самости. Не то, что я нахожу в себе Бога, соприкасаюсь с Богом в глубине своего сердца – а то, что я сам оказываюсь Богом! Сам – конечно не в смысле телесном, душевном, и не в смысле эмпирической личности, эмпирического характера (не в смысле даже «человекобожества»), а в смысле предельного, иррационального центра моего Я. Этот мой центр тождествен, совпадает с божественным центром. На этой высоте умозрения человеческое Я совпадает до неразличимости с божественным Я.
Для непривычного и непосвященного это может показаться странным и диким, но это так. Бесполезно это оспаривать. «Атман есть Брахман». Я сам есть единое и единственное божество. Такова центральная мысль, проходящая через все Упанишады. Это есть система не единства и совпадения противоположностей, а тождества и безразличия противоположностей, в конце концов, иллюзорности противоположностей: многообразие противоположностей есть иллюзия.
Теперь, это тождество: «Атман есть Брахман» – можно истолковать двояко. Онтологический центр тяжести может лежать в первом, или во втором термине. «Атман есть Брахман» – это можно понять так, что мое высшее Я, отрешившись от всех оболочек, усматривает свое тождество с Богом, растворяется в нем без остатка, как капля воды в океане, как кусок соли в соленой воде; тогда существует только Брахман, только Бог – и нет человека; мы получаем систему Веданты.
Но обернём смысл тождества: онтологический центр тяжести будет лежать в атмане: «Брахман есть Атман», мое высшее Я, от всего отрешённое будет истинной, высшей, последней реальностью. Тогда будет существовать только человек и не будет Бога; мы получаем атеистическую систему Санкья. Замечательно, что Атман (любимый термин Веданты, где он всегда тождествен с Брахманом), здесь переименовывается в «пурушу», что по-санскритски первоначально значит «человек», но, в смысле философского термина, обозначает сокровенное Я. Пуруша это тот же самый «сокровенный сердца человек», который в Веданте обозначался термином – «атман».
Мы получаем два типа индийской мистики: теософский пантеизм и «антропософский» атеизм. Замечательно то, что атеистическая Санкья признается каионической системой, то есть обоснованной в священных книгах, в Упанишадах. Этим как бы говорится: да, тождество Брахман-Атмана может быть истолковано так, в сторону человеческого «имманентизма» и атеизма.
Это та же линия мысли, какую мы встречаем у Фихте первого периода и которая возбудила вполне основательно обвинение в атеизме.
Между этими классическими и глубокими решениями колеблется реформационная популяризация буддизма, нирвану которого можно истолковать или как атеистическое «потухание» сознания, или как пантеистическое растворение в абсолютном. Будда очень мудро запретил своим ученикам исследовать этот вопрос.
Здесь следует искать источник религиозной неопределенности теософии и антропософии, относительно которых не легко решить, пантеистичны они, или атеистичны. Дело затрудняется крайним философским дилетантизмом этих школ, натаскивающих без всякого стеснения отовсюду всё, что им понравится.
Мы видим теперь, что значение «сердца» в индийской мистике есть нечто совершенно особое: оно лишь отражает внутренний мир того, кто воспринимает всё происходящее как иллюзию и, поэтому его главная цель - «остановить колесо сансары».