Жил у нас в селе Егорка
с шевелюрой огневой.
Неуёмный балаболка.
Гармонист, само собой.
Он до девок был охочий –
ни одну не пропускал.
Бит за это, между прочим,
не единожды бывал.
Но опять гармонь играла,
не давала спать селу.
Ну, а матери вздыхали:
– Не к добру, ох, не к добру!..
А Егор – сама невинность –
с ликом ангельским святым,
как пленять мог взглядом синим,
синим взглядом лишь одним!
Все цветы в лугах слыхали
и у речки краснотал,
на весеннем карнавале
как влюблённо он шептал:
– Не найду нигде такую –
неземную, потому,
я тебя, мою родную,
прямо к звёздам подниму!..
Что словам тем веры нету,
знали все, но ведь любовь –
зла… За чистую монету
принимали их и вновь
на свиданье под сосёнкой,
в полуночной тишине,
за околицу девчонки
убегали по весне.
Только годы – словно с горки.
Где гармошка? – Не слыхать.
Удаль где твоя, Егорка?
Где твоя былая стать?
Незаметно, постепенно
вдруг истаяла, ушла.
Стал Егорушка степенным –
нет былого озорства.
Молчаливым, тихим, скромным
стал в желаньях и в еде.
На скамейке возле дома
восседает в лебеде.
Он сидит, порой вздыхает,
глядя каждой юбке вслед.
Голова – как лунь – седая,
а душе – семнадцать лет!